11/22/63

— Должен идти, если не хочу опоздать на встречу с друзьями в Касл-Рок.

— Только не разгоняйтесь на сто семнадцатом, — предупредил Аничетти. — Дорога — черт ногу сломит. — И вновь я обратил внимание на чересчур заметный мэнский выговор. Какого не слышал уже многие годы. Затем осознал, что так оно и есть, в прямом смысле слова, и чуть не рассмеялся.

— Не буду. Большое спасибо. Сынок? Тот рассказ Ширли Джексон.

— Да, сэр?

Еще и сэр. Но совершенно без сарказма. Почтительность — ничего больше. Я уже решил для себя, что тысяча девятьсот пятьдесят восьмой — очень хороший год. За исключением, разумеется, фабричной вони и сигаретного дыма.

— Там нечего понимать.

— Нечего? Мистер Марчант говорит совсем другое.

— При всем уважении к мистеру Марчанту, передай ему мнение Джейка Эппинга. Иногда сигара — просто курево, а рассказ — просто рассказ.

Он рассмеялся:

— Обязательно. Завтра на третьем уроке!

— Хорошо. — Я кивнул его отцу, меня подмывало сказать ему, что благодаря «Мокси» (которой он не держал… пока) этот магазин простоит на углу Главной улицы и Старой льюистонской дороги много лет после его смерти. — Спасибо за рутбир.

— Приходите в любое время. Я думаю о том, чтобы сбросить цену на большую кружку.

— До дайма?

Он улыбнулся. Естественно и искренне, как сын.

— Вы быстро все схватываете.

Звякнул колокольчик. Вошли три женщины. Никаких брюк. Платья до середины голени. И шляпки! Две с белыми вуальками. Женщины начали рыться в ящиках с фруктами, выбирая лучшие. Я уже шагнул к двери, потом повернулся.

— Можете сказать, что такое зеленый дом?

Отец и сын обменялись веселыми взглядами, напомнившими мне старый анекдот. Турист из Чикаго за рулем роскошного спортивного автомобиля останавливается у фермерского дома в сельской глубинке. Старик фермер сидит на крыльце, курит трубку из стержня кукурузного початка. Турист выходит из «ягуара» и спрашивает: «Эй, старина, не подскажете, как добраться до Ист-Мачиаса?» Старик пару раз задумчиво затягивается, выпускает струю дыма и отвечает: «Проще всего — рукой»[16].

— Вы и впрямь из другого штата? — спросил Фрэнк. Мэнского в его выговоре было куда меньше, чем у отца.

Он больше смотрит телик, подумал я. Лучшее средство избавления от местного выговора — телевидение.

— Да.

— Странно, потому что я слышу гнусавый говор янки.

— Это юперский диалект, — ответил я. — Верхний полуостров… — Да только — черт! — ВП в Мичигане.

Но оба Аничетти, похоже, не имели об этом ни малейшего понятия. Более того, молодой Фрэнк отвернулся и начал мыть посуду. Вручную.

— Зеленый дом — это винный магазин, — ответил Аничетти. — На другой стороне улицы, если хотите приобрести пинту горячительного.

— Я думаю, рутбира мне хватит. Спросил из любопытства. Хорошего вам дня.

— И вам тоже, друг мой. Приходите к нам опять.

Я прошел мимо выбиравшего фрукты трио, пробормотал: «Дамы», — когда поравнялся с ними, и пожалел, что у меня нет шляпы, чтобы приподнять ее. Мягкой фетровой, с продольной ложбинкой, какие можно увидеть в старых фильмах.





6




Продвинутый юнец покинул свой пост, и я подумал, а не пройтись ли мне по Главной улице, чтобы посмотреть, как она изменилась, но тут же отказался от этой мысли. Незачем искушать судьбу. Вдруг кто-нибудь спросит о моей одежде? Я полагал, что мои пиджак спортивного покроя и слаксы более-менее сойдут, но мало ли. Да еще волосы, которые касались воротника. В мое время для учителя средней школы такое считалось вполне нормальным — даже консервативным, — однако могло вызвать недоуменные взгляды в десятилетие, когда мужчины не выходили из парикмахерской без выбритой сзади шеи, а баки позволяли себе только фанаты рокабилли вроде того парня, что назвал меня папашей. Разумеется, я всегда мог притвориться туристом, ведь в Висконсине мужчины носили более длинные волосы, и все это знали, — но не только прическа и одежда вызывали ощущение, что я выделяюсь среди остальных, будто какой-то инопланетянин, неудачно маскирующийся под человека.

Если на то пошло, я чувствовал себя не от мира сего. Нет, крыша у меня не поехала — человеческий разум достаточно хорошо приспосабливается ко всякого рода неожиданностям, и чтобы слететь с катушек, требуется огромное их количество, — но чужаком я себя ощущал, это точно. Все думал о женщинах в длинных платьях и шляпках, женщинах, которые никогда не рискнули бы показать на публике бретельку бюстгальтера. И о вкусе этого рутбира. Таком ядреном.

На другой стороне улицы, напротив «Кеннебек фрут компани», располагался куда более скромный «ВИННЫЙ МАГАЗИН ШТАТА МЭН». Так гласила надпись крупными буквами над маленькой витриной. И да, фасад был выкрашен светло-зеленой краской. Внутри я разглядел моего дружка, прежде гревшегося на солнце у сушильного сарая. Длинное черное пальто болталось на его тощих плечах. Шляпу он снял, и волосы торчали в разные стороны, совсем как на карикатуре о вечном недотепе, который только что сунул палец в электрическую розетку. Он что-то доказывал продавцу, размахивая обеими руками, и в одной я видел драгоценную желтую карточку. В другой — как я понимал — была зажата монета в пятьдесят центов, полученная мной от Эла Темплтона. Продавца в короткой белой тунике, очень напоминавшей халат Дока Мокси на ежегодном параде, жесты и слова Желтой Карточки не впечатляли.

Я остановился у перекрестка, дождался, пока проедут автомобили, перешел на ту сторону Старой льюистонской дороги, где находилась фабрика Ворамбо. Двое мужчин толкали через двор тележку, нагруженную рулонами материи, курили и смеялись. Я задался вопросом, а известно ли им, что творит с их легкими сигаретный дым на пару с загрязняющими атмосферу производственными выбросами фабрики, и решил, что нет. Возможно, оно и к лучшему, подумал я, но размышления на эту тему более приличествовали учителю философии, а не парню, который зарабатывал на хлеб насущный, знакомя шестнадцатилеток с нетленными творениями Шекспира, Стейнбека и Ширли Джексон.

Когда они скрылись на фабрике, закатив тележку между ржавыми металлическими челюстями ворот высотой в три этажа, я вернулся к цепи с табличкой «ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН ДО ЗАВЕРШЕНИЯ РЕМОНТА СТОЧНОЙ ТРУБЫ». Велел себе идти не слишком быстро и не глазеть по сторонам — не делать ничего такого, что могло бы привлечь внимание, — но получалось не очень. Я уже находился буквально на пороге времени, из которого пришел, и стремление поторопиться стало неодолимым. Во рту пересохло, выпитое бултыхалось в желудке. А если я не смогу вернуться? А если оставленной мной метки уже нет? Или она есть, но нет ступеней?


Спокойно, сказал я себе. Спокойно.

Быстро огляделся — не смог устоять — перед тем, как нырнуть под цепь, но двор целиком принадлежал мне. Откуда-то издалека, как во сне, вновь донеслось «чух-чух» железнодорожного дизеля. Этот звук вызвал в моей памяти очередную строку из песни: «В этом поезде — исчезающий железнодорожный блюз…»

Я пошел вдоль зеленой стены сушильного сарая, сердце громко стучало где-то у самого горла. Полоска бумаги, придавленная куском бетона, лежала на прежнем месте: пока все шло хорошо.

Я легонько пнул ее ногой, думая: Пожалуйста, Господи, пусть сработает, пожалуйста, Господи, позволь мне вернуться.

Мысок туфли отбросил кусок бетона — я увидел, как он отлетел в сторону, — но остановился, наткнувшись на невидимую ступеньку. Эти два взаимоисключающих события произошли одновременно. Я еще раз огляделся, хотя никто не мог видеть меня в этом узком проулке, если только не стоял напротив входа или выхода из него. Никто и не увидел.

Я поднялся на одну ступень. Моя нога чувствовала ее, пусть глаза по-прежнему говорили, что я стою на потрескавшемся бетоне. Рутбир опять бултыхнулся в животе. Я закрыл глаза, и мне сразу полегчало. Поднялся на вторую ступеньку, третью. Ступеньки были невысоки. На четвертой солнце перестало греть спину, а темнота под веками сгустилась. Я попытался подняться на пятую ступеньку, но таковой не оказалось. Вместо этого я стукнулся головой о низкий потолок кладовки. Кто-то ухватил меня под локоть, и я чуть не вскрикнул.

— Расслабься, — услышал я голос Эла. — Расслабься, Джейк. Ты вернулся.





7




Он предложил мне выпить кофе, но я отрицательно покачал головой. Желудок все еще не пришел в норму. Эл наполнил свою чашку, и мы прошли к кабинке, в которой сидели до этого безумного путешествия. Мои бумажник, мобильник и деньги горкой лежали на столе. Эл сел со стоном боли и облегчения. Теперь он выглядел не таким измученным и чуть расслабился.

— Итак, ты ушел и вернулся. Что скажешь?

— Эл, не знаю, что и думать. Я потрясен до глубины души. Ты обнаружил это случайно?

— Абсолютно. Меньше чем через месяц после того, как перебрался сюда. Еще не успел отряхнуть пыль Сосновой улицы с каблуков. В первый раз я в прямом смысле свалился с этих ступеней, совсем как Алиса в кроличью нору. Подумал, что рехнулся.

Я мог себе это представить. Меня-то он подготовил, не так чтобы очень, но все-таки. С другой стороны, сомневаюсь, чтобы кто-то мог подготовить человека к путешествию во времени.

— Долго меня не было?

— Две минуты. Как и всегда, я тебе говорил. Не важно, на сколько ты там остаешься. — Он закашлялся, сплюнул в новую салфетку, сложил ее, убрал в карман. — И с последней ступеньки ты всякий раз спускаешься за две минуты до полудня девятого сентября тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года. Каждое путешествие — первое. Куда ты ходил?

— В «Кеннебек фрут». Выпил рутбира. Превосходнейшего.

— Да, там все вкуснее. Меньше консервантов или чего-то там еще.

— Ты знаешь Фрэнка Аничетти? Я встретил его, семнадцатилетнего.

Почему-то, несмотря на все, я ожидал, что Эл рассмеется, но он воспринял мои слова как нечто само собой разумеющееся.

— Естественно. Я встречал Фрэнка много раз. Но он видит меня лишь однажды — в смысле там. Для Фрэнка всякий раз — первый. Он заходит в магазин, да? Возвращается с «Шеврона». «Тит уже поставил пикап на подъемник, — сообщает он отцу. — Говорит, к пяти все будет готово». Я слышал это не меньше пятидесяти раз. Я не всегда иду в магазин, когда появляюсь там, но если иду, слышу этот разговор. Потом заходят женщины и начинают выбирать фрукты. Миссис Саймондс с подругами. Будто снова и снова смотришь один фильм.

— Всякий раз — первый, — медленно повторил я, с паузами между словами, чтобы эта идея лучше отложилась в голове.

— Точно.

— И каждый человек, которого ты видишь, тебя видит впервые, независимо от того, сколько раз вы до этого встречались?

— Точно.

— Я могу вернуться, и у нас состоится тот же разговор с Фрэнком и его отцом, но они этого знать не будут.

— Именно. Или ты можешь что-то изменить, скажем, заказать банановый сплит вместо рутбира, и разговор потечет в ином русле. Единственный, кто что-то подозревает, — Человек с желтой карточкой, но он уже пропил мозги и не понимает, что чувствует. Если вообще что-либо чувствует. Причина проста: благодаря случаю он сидит очень близко от «кроличьей норы», или как еще ее называть. Может, она излучает какую-то энергию. Этот алкаш…

Но Эл закашлялся и не смог продолжить. Я с болью в сердце наблюдал, как он сложился пополам, держась за бок и пытаясь не показывать мне, как ему плохо: внутри у него, наверное, все разрывалось. Долго он не продержится, подумал я. Не пройдет и недели, как его уложат на больничную койку. Разве не потому он меня позвал? Чтобы поделиться своим секретом, прежде чем рак навеки заткнет ему рот.

— Я думал, что днем смогу все тебе рассказать, но не получается, — вновь заговорил Эл, справившись с приступом. — Нужно поехать домой, принять лекарство, отдохнуть. Раньше никогда не принимал ничего сильнее аспирина, и этот оксиконтин вырубает меня. Я сплю шесть часов, а потом на какое-то время мне становится лучше. И сил прибавляется. Сможешь прийти ко мне в половине десятого?

— Я бы пришел, если б знал, где ты живешь, — ответил я.

— Маленький коттедж на Виноградной улице. Номер девятнадцать. Ищи садового гнома на лужайке у крыльца. Мимо не проскочишь. Он размахивает флагом.

— О чем мы будем говорить, Эл? Я хочу сказать… ты мне все показал. Теперь я тебе верю. — Да, я поверил… но надолго ли? Мой визит в пятьдесят восьмой год уже начал таять в памяти, становясь похожим на сон. Еще несколько часов (может, дней), и я наверняка смогу убедить себя, что мне все это привиделось.

— Поговорить нам надо о многом, дружище. Ты придешь? — Он не упомянул просьбу умирающего, но это читалось в его глазах.

— Хорошо. Тебя подвезти до дома?

Тут его глаза сверкнули.