Пленённая принцесса

—Как зовут его?— Я показываю на дверь, за которой только что скрылся гамадрил.
Клара немного колеблется, затем произносит:
—Jonas.
—Йонас кретин,— бормочу я.
Горничная не отвечает, но, кажется, ее губы слегка тронула улыбка. Если она понимает, что я говорю, то явно со мной согласна.
—Что насчет твоего босса?— спрашиваю я.— Как его имя?
Повисает еще более долгая пауза, и я уже не жду ответа. Но, наконец, Клара шепчет:
—Mikołaj.
Она произносит это, словно имя дьявола. Словно после этого ей хочется перекреститься.
Похоже, его девушка боится гораздо больше, чем Йонаса.
Клара снова показывает на ванну и говорит: «Wejdź proszę». Я ни слова не понимаю по-польски, но подозреваю, что это означает «Пожалуйста, садись» или «Пожалуйста, поторопись».
—Хорошо,— отвечаю я.
Я стягиваю с себя довольно неприятного уже вида свитер и джинсы, расстегиваю лифчик и снимаю трусики.
Клара смотрит на мое обнаженное тело. Как и большинство европейцев, она не смущается наготы.
—Piękna figura,— говорит девушка.
Figura, по всей видимости, означает «фигура». Надеюсь, piękna значит «красивая», а не «нескладная» или «ужасная».
Я всегда любила языки. В детстве родители учили меня гэльскому [19], а в школе я изучала французский и латынь. К сожалению, польский относится к славянским языкам, так что знакомых слов в нем не много. Интересно, удастся ли мне разговорить Клару, чтобы понять его лучше.
Я знаю, что горничной не положено болтать со мной. Но ей предстоит помочь мне собраться. Так что чем больше я докучаю ей, тем более уступчивой она становится, в надежде, что это сделает меня покладистее. Вскоре я узнаю слова «мыло» (mydło), «шампунь» (szampon), «мочалка» (myjka), «ванна» (wanna), «платье» (suknia) и «окно» (okno).
Похоже, Клара впечатлена тем, как легко я запоминаю слова. Это превращается в игру, которая доставляет удовольствие нам обеим. В конце концов девушка улыбается, демонстрируя ряд красивых белых зубов, и даже смеется над моим произношением, когда я пытаюсь повторять за ней слова.
Компанию Йонаса и ему подобных вряд ли можно назвать приятным времяпрепровождением. В этом доме мне попадались на глаза только крупные угрюмые татуированные мужчины. И конечно, Чудовище, которого, как выяснилось, зовут Миколай, хоть мне и трудно представить, чтобы у него были настоящие родители, давшие ему нормальное человеческое имя.
Он назвал Мясника своим отцом.
Полагаю, это возможно. В конце концов, я и сама дочь гангстера. Но я не верю ничему, что говорит Миколай. Ложь у таких, как он, в крови.
Клара хочет не только вымыть меня, но и побрить каждый дюйм моего тела ниже бровей. Я не в восторге от этой идеи, но раз уж мне удалось ее разговорить, я не берусь спорить, чтобы не прерывать нашу «беседу». Так я узнаю слова «бритва», «пена для бритья» и «полотенце», когда она начинает меня вытирать.
Закончив с полотенцем, горничная усаживает меня на стул и начинает причесывать.
За последнее время мои волосы сильно отросли. Я даже не замечала этого, потому что постоянно собирала их в хвост. Густые и волнистые, они доходят почти до поясницы и сохнут целую вечность, пока Клара неустанно орудует феном и массажной щеткой.
Она хороша в этом так же, как и во всем остальном.
—Ты раньше работала в салоне?— спрашиваю я.
Девушка морщит брови, не понимая вопроса.
—Салон? Спа?— объясняю я, показывая на нее и на фен.
Несколько секунд спустя на ее красивом лице наконец читается понимание, но Клара качает головой.
—Nie,— говорит она.— Нет.
Закончив с волосами, горничная наносит мне макияж, а затем помогает надеть платье и золотистые босоножки с ремешками. Ткань платья такая тонкая и легкая, что, даже застегнув молнию, я все равно чувствую себя голой. И, действительно, под платьем больше ничего нет — облегающий материал не позволяет надеть даже стринги.
Клара вставляет мне в уши золотые серьги и отходит, любуясь результатом.
Только теперь я задумываюсь, а куда, собственно, я собираюсь. Весь этот странный процесс застал меня врасплох, не оставив времени на размышления.
—Куда я иду?— спрашиваю я горничную.
Клара качает головой, не понимая вопроса или избегая ответа на него.
Наконец, я готова выйти из комнаты впервые за пять дней.
Я чувствую возбуждение, с которым ничего не могу поделать — настолько жалким стало мое восприятие свободы. Выйти в остальную часть дома для меня теперь словно отправиться в Китай.
К моему неудовольствию, меня сопровождает Йонас, до сих пор раздосадованный тем, что ему не удалось наблюдать за моим купанием. Он хочет схватить меня за руку, но я вырываюсь со словами: «Я прекрасно могу идти сама!»
Верзила оскаливается, и я вздрагиваю, словно котенок, который цапнул большого пса и немедленно пожалел об этом.
Однако мои слова возымели эффект, и Йонас позволяет мне идти по коридору самостоятельно. Он шагает впереди так быстро, что я едва поспеваю на своих тонких каблуках.
С чего я, черт возьми, так разодета? Куда иду?
Я могу только надеяться, что все эти усилия были не ради того, чтобы оставить после меня красивый труп.
Уже снова наступил вечер, и в доме включили электрический свет, но настолько тусклый и желтоватый, что с таким же успехом можно было зажечь свечи.
Я до сих пор не видела дом при свете дня, впрочем, вряд ли освещение днем сильно ярче. Узкие окна и толстые каменные стены не пропускают много света, учитывая, к тому же, что особняк стоит посреди небольшого леса.
Я даже не уверена, что мы в городе. Боже, мы вообще можем быть в другой стране. Впрочем, в этом я сомневаюсь. Ирландская и итальянская мафии, польское «Братерство», русская «Братва» — все они воюют за контроль над Чикаго, как и поколения гангстеров до них. Мало того — тут и там постоянно возникают мелкие банды и группировки из местных и иностранцев, состояния наживаются и теряются, а баланс сил меняется и перераспределяется…
Никто не покидает город. Никто не прекращает борьбу.
Чудовище жаждет мести, но власти в городе он жаждет тоже. Поляк бы не увез меня слишком далеко. Потому что тогда он сам оказался бы далеко от Чикаго.
Готова спорить, мы не далее чем в часе езды от города. А может, даже в самом Чикаго. Здесь полно старинных особняков — я могу быть в любом из них.