Пленённая принцесса

Моя мать убила бы за возможность прогуляться здесь. Наш дом современный, но она обожает исторический декор. Уверена, она назвала бы мне имена всех дизайнеров мебели и, возможно, даже художников на стенах.
При мысли о маме мое сердце сжимается. Я почти ощущаю ее пальцы, заправляющие выбившуюся прядь волос мне за ухо. Чем она занимается прямо сейчас? Возможно, тоже думает обо мне? Боится за меня? Плачет? Знает ли она, что я жива, потому что так ей подсказывает материнское сердце?
Я трясу головой, чтобы развеять эти мысли.
Так нельзя. Я не могу погрязнуть в жалости к себе. Мне нужно исследовать дом и окрестности. Мне нужно придумать какой-то план.
Так что я захожу в каждую комнату. Под этим подразумевается какая-то стратегия, но вскоре я снова растворяюсь в красоте.
Мне не хочется этого признавать, но это место потрясающе. Я могла бы часами разглядывать каждую комнату — такие замысловатые здесь интерьеры, а узоры следуют один за одним и накладываются друг на друга: расписные фризы и тканые ковры, фрески и дверные обрамления. Нет ни одного зеркала или шкафа, которые не были бы так или иначе украшены резьбой.
Я почти не смотрю в окна, но, проходя мимо одного из них, замечаю кое-что интересное — сквозь высокие дубы и клены и еще более высокие ясени можно увидеть угол здания. Небоскреб. Сложно определить, какой именно — явно не Трибьюн-тауэр [22] и не Уиллис-тауэр [23],— но очевидно одно — я все еще в Чикаго.
Это понимание дает мне надежду. Надежду на то, что семья вскоре найдет меня.
Или что я смогу сбежать.
Я знаю, что у меня на лодыжке красуется этот проклятый браслет. Но с ним можно справиться, так же, как и с Чудовищем. Если я смогу выбраться из сада, окажусь прямо в городе. Я смогу добраться до телефона или до полицейского участка.
Думая об этом, я снова спускаюсь по лестнице на первый этаж. Я хочу исследовать сад.
Прохожу мимо обеденного и бального залов, не заглядывая в них — я достаточно насмотрелась прошлым вечером. По другую сторону бального зала находится большой вестибюль и входная дверь, высотой двенадцать футов [24]. Она выглядит так, будто понадобится лебедка, чтобы попытаться ее открыть. К тому же дверь заперта на задвижку, а значит, здесь прохода нет.
Я вижу, как из бильярдной выходит Йонас, и прячусь в ближайшую нишу, не желая с ним пересекаться. Я повстречала уже двоих солдат, и те не обратили на меня внимания, очевидно, будучи в курсе, что мне разрешено передвигаться по дому.
Но я не думаю, что Йонас будет столь же учтив. Похоже, ему нравится мучить меня не меньше, чем его боссу.
Когда он уходит, я нахожу дорогу обратно к застекленной оранжерее. Днем здесь гораздо жарче, чем ночью. И все же моя кожа холодеет, когда я прохожу мимо места, где сидел Миколай. Сейчас там пусто. Я одна, если только он не скрывается где-то в зарослях.
В отличие от той ночи, теперь дверь открыта. Я могу повернуть ручку и впервые за неделю выйти наружу.
Свежий воздух ощущается, словно 100%-й кислород. Чистый и наполненный ароматами, он немедленно проникает в мои легкие, доставляя высшее блаженство. Привыкшая к пыли и промозглости дома, я с упоением ощущаю дуновение ветра на лице и мягкость травы под ногами. Я снимаю носки, чтобы походить босиком и почувствовать упругую землю под своими ступнями и пальцами ног.
Я внутри огороженного сада. Я бывала в знаменитых садах Англии и Франции, но они и рядом не стояли с этим буйно заросшим великолепием. Все вокруг насыщенно-зеленое, и даже каменные стены увиты плющом и клематисами. Цветочные клумбы устланы цветами. Густые живые изгороди, розовые кусты и клены теснят друг друга, едва оставляя возможность пройтись по мощеным дорожкам. Я слышу, как в фонтане журчит вода. Благодаря виду из окна я знаю, что здесь полно скульптур и купален, но все они сокрыты в этом живом цветущем лабиринте.
Мне бы хотелось провести здесь весь остаток дня, утопая в аромате цветов и жужжании пчел.
Но для начала нужно выбрать себе книгу в библиотеке, чтобы почитать ее в саду.
Так что я возвращаюсь назад, все еще босиком, оставив носки на траве.
Возле кухни я сворачиваю не туда и вынуждена возвращаться обратно в поисках большой библиотеки на первом этаже. Проходя мимо бильярдной комнаты, я слышу низкий приглушенный голос Чудовища. Он говорит по-польски с Йонасом. Они вставляют в речь английские слова, как это бывает, когда какое-то выражение проще подобрать на другом языке.
—Jak długo będziesz czekać?— спрашивает Йонас.
—Tak długo, jak mi się podoba,— лениво отвечает Чудовище.
—Mogą śledzić cię tutaj.
—Хрена с два они смогут!— рычит Миколай по-английски. Затем он выдает тираду на польском, в которой, очевидно, отчитывает Йонаса.
Я подкрадываюсь ближе к двери, и хоть я и не понимаю большую часть их разговора, Миколай так раздражен, что можно предположить, что разговор идет о моей семье.
—Dobrze szefie,— покорно говорит Йонас.— Przykro mi.
Я знаю, что это значит: «Хорошо, босс. Прости меня».
Чудовище начинает отвечать. Он говорит пару предложений по-польски, затем резко замолкает.
А затем произносит по-английски:
—Я не знаком с ирландскими традициями, но, мне кажется, подслушивать под дверью во всех странах считается неприличным.
Температура словно падает градусов на двадцать. Миколай и Йонас молча стоят в бильярдной, ожидая, пока я отвечу или покажусь.
Я бы предпочла слиться с обоями. Жаль, это невозможно.
Я сглатываю и встаю в дверном проеме, чтобы они меня увидели.
—Знаешь, я ведь всегда могу сказать, где именно в доме ты сейчас находишься,— говорит Чудовище, пронзая меня своим злобным взглядом.
Точно. Этот проклятый браслет. Меня раздражает то, как он болтается на ноге, а по ночам впивается в меня, когда я пытаюсь заснуть.
Йонаса, похоже, раздирают противоречивые чувства. Он только что получил взбучку от Миколая, но не может удержаться, чтобы не поддеть меня. Приподняв бровь, он говорит:
—Всего пару часов как вышла из комнаты, а уже вляпалась в неприятности. Я говорил Мико, что не стоит тебя выпускать.
Миколай бросает на Йонаса тяжелый взгляд, раздраженный и с намеком на то, что его подчиненный не может ему что-то «говорить» с использованием дружеского прозвища.