Сжигая запреты (СИ)

Нет, благо плохо мне не становится. Просто я догоняю, как, должно быть, странно выгляжу со стороны. Осторожно поглядывая на маму, плавно ухожу от холодильника. А прожевав, принимаюсь, как раньше, напевать какую-то веселую ерунду.
– Ты на пляже была? Плавала? Или к танцам вернулась? – заваливает вопросами мама.
Сказать, что все были удивлены, когда я в конце июля забросила танцы и забрала документы из университета культуры и искусств, чтобы по блату пропихнуться в нашу местную академию IT-технологий – это ничего не сказать. Они были потрясены! Ведь пение и танцы были всей моей жизнью. И тут ни с того ни с сего я вдруг заявила, что на профессиональном уровне больше заниматься не планирую.
Объяснить им причины не могла. Но и изводить себя сценой не стала. Ушел запал.
– Нет, мамулечка, не плавала, и в спорткомплексе не была, – стараюсь звучать легко. Пока садимся за стол, улыбаюсь. – Сначала гуляла, потом к Лизе зашла, потом опять гуляла.
– Умница, – заключает с той же улыбкой мама. – Ой, – в какой-то момент спохватывается. – Никита тебя потерял. Звонил раз пять. Все спрашивал, не пришла ли…
– Мм-м… – закатывая глаза, скашиваю и слегка раздраженно тяну уголок губ вверх. – Наверное, телефон на беззвучном стоит. Перезвоню позже.
Но сразу после обеда мне этого делать не хочется.
Я поднимаюсь в свою комнату, сажусь за мольберт, открываю краски и берусь за кисти. Художник из меня посредственный. Творческий человек не талантлив во всем. Но мне нравится что-то чудить на холсте. Что-то, что никто не поймет. Мой психотерапевт называет это терапией.
Возможно, так и есть. Ведь, размазывая краски по листу, я незаметно погружаюсь в себя. Прокручиваю то, что сегодня произошло. Принимаю возвращение Шатохина. Прорабатываю свои эмоции.
И по итогу говорю себе: «Я не какая-нибудь безмозглая самка. Мои реакции на него – это нечто давнее, невыгоревшее. Я не люблю его. Мне он неинтересен. Он испорченный. Он бесчувственный. Он – все тот же Даня Шатохин, которого мы все знаем. Он спит со всеми подряд. Он трахался с одной из своих шлюх прямо у меня на глазах! Мне он не нужен! У меня есть Никита!»
Вдыхаю и задерживаю кислород в легких, когда понимаю, что мои эмоции становятся слишком агрессивными.
Вдох-выдох.
Сердце постепенно успокаивается. Пульс замедляется. Все плохое из меня испаряется. В моей голове порядок. В душе покой. Вокруг меня защита.
– Ринуль? – заглядывает в комнату мама. – Никита приехал.
Поджимая губы, откладываю кисть.
Я ему так и не перезвонила. Лопнуло терпение, что ли?
– Сейчас спущусь, мам. Две минуты.
– Окей.
3 
Не желаю с ним в одном доме находиться! 
© Марина Чарушина 
– Мариш…
Дыхание Никиты окатывает горячей волной шею. Ладони нетерпеливо скользят с живота на грудь. Эрекция вжимается в ягодицы. Я мгновенно дрожать начинаю. Только не от возбуждения, как случилось чуть ранее, при встрече с проклятым дьяволом Даниилом Шатохиным. Все, что я чувствую сейчас – это уже привычный, но все такой же разрушительный панический ужас.
Чудовище проснулось.
Прикрывая веки, рвано хватаю воздух. Грудь на подъеме раздувает настолько, что ребрам больно. Секунда, две, три… Сдаваясь зарождающейся истерике, резко распахиваю глаза, только чтобы грубо сбросить руки Никиты со своего тела и стремительно уйти в сторону. У качелей замираю, хотя охота двинуться дальше. И бежать, бежать, бежать… Пока силы не иссякнут.
– Прости… – извиняется Орос раньше, чем мне удается выровнять дыхание.
По лицу моему, конечно же, все понимает. Он не может не понять. И все равно продолжает лезть! В такие моменты мой страх больше агрессивный. За одно лишь сексуальное желание, которое он, несомненно, ко мне испытывает, мне хочется наброситься на него и разорвать на куски.
– Прости, – повторяет, как мне кажется, слегка растерянно. – Кроет от тебя, малыш. Голову теряю. Очень тяжело сдерживаться, когда ты рядом и такая красивая, – оправдываясь, смягчает слова улыбкой.
 
Мне неприятно это слушать. Заставляю себя молчать, с одной надеждой, что когда-то привыкну. Но благодарность за спасение день за днем утихает, а раздражение, напротив, растет.
Чувствую себя от этого отвратительно.
Прибегая к экстренным методам, вспоминаю все, что ощущала, лежа на пыльной и неописуемо твердой мостовой, пока те пьяные твари лезли в меня пальцами. На кадре, когда один из них перешел к главному акту адового развлечения и попытался всунуть в меня член, захлебываюсь самыми тяжелыми эмоциями. К счастью, сразу за ними меня, будто ливнем в жару, накрывает облегчением – момент появления Никиты и его друга, из-за которого он тогда и задержался.
Психотерапевт говорит, что искать виноватых не стоит. Все произошедшее – просто роковое стечение обстоятельств. Задумываться о том, что было бы, действуй кто-то из нас иначе – дополнительный стресс для психики.
Я стараюсь принимать произошедшее и благодарить Вселенную за то, что все закончилось более-менее благополучно. Пьяные утырки сбежали, Никита помог подняться, его друг завернул меня в плед и подвез нас к Оросу домой. Там я, пребывая в каком-то непроходимом шоке, привела себя в порядок, выпила чашку чая, согрелась… А потом уже расплакалась.
Разрывающие мою душу эмоции были такими разными, такими сильными, такими сокрушительными… Убийственными. Да, в ту ночь я раз за разом умирала. Казалось, все плохое, что только могло случиться со мной – случилось.
Разбилось мое сердце. Раскололась душа. Разорвалось тело.
Никита меня очень поддержал тогда. Я не хотела делиться с семьей. Ни с кем не хотела. Чувствовала себя грязной и оскверненной. Как я могла вывалить все эти чувства на маму, которая меньше года назад перенесла операцию и лечение в онкодиспансере? Как могла признаться брату, если со стопроцентной уверенностью знала, что он бы их всех нашел и убил? Как могла сказать папе, для которого я до сих пор являюсь чистым солнышком, неподражаемой звездочкой, непобедимой чемпионкой?
Они бы тоже изменились. Стали бы смотреть на меня иначе. Не с радостью и не с восхищением. А с болью, грустью и жалостью.
Как бы я с этим справилась?
Я пережила свою внутреннюю трансформацию. Но внешняя меня бы уничтожила. Поэтому единственным человеком, с кем я могла поделиться переживаниями, оставался Никита.
Мы сблизились. Я зачем-то стала всем рассказывать, что все прям очень серьезно, и мы скоро поженимся. Но, увы, не могла даже раздеться перед Оросом. Та ужасная ночь была единственным разом, когда он видел меня голой. Я стремилась стереть со своего тела грязь насильственных прикосновений, но с Никитой этого сделать не могла.
Я делала то, что обычно. Тренировалась, занималась по расписанию вокалом, готовилась к танцевальному фестивалю. Вот на репетициях к последнему со мной и начало твориться что-то странное. Все, что раньше исполняла влет, вдруг стало даваться с трудом. Я будто ослабла физически и сколько бы не тренировалась, силовые показатели восстановить никак не получалось.
Я падала, падала, падала… Бесконечное количество раз.
Злилась, ставила задачи, упорно их выполняла. И снова падала.
А потом… На медицинском осмотре гинеколог задал мне обычный вопрос: первый день последней менструации. Я начала вспоминать и в шоке обнаружила, что это было еще пятнадцатого июня. И так как я тогда все конспектировала, точно знала, что девять дней спустя Даня кончил мне на промежность и заставил пить таблетки. С моим коротким циклом все это теперь вызывало тревогу. Но я до последнего не верила, что причиной задержки является беременность.
Ну, это же невероятно!
Я надеялась на стресс, воспаление, влияние гормонов, которые все-таки успели всосаться… Однако все экспресс-тесты были ко мне беспощадны – один за другим выдавали вторую яркую полоску.
Я долго отказывалась принимать этот факт. Во мне было слишком много эмоций. Все хуже удавалось их вывозить. Большую их часть приходилось просто блокировать, потому как понятия не имела, что мне делать дальше.