Сжигая запреты (СИ)

22 
…ни одна чертова книжка не опишет, как сильно я ее люблю. 
© Даниил Шатохин 
– Это… – выдыхает Маринка.
Откуда-то срывается ветер. Он проносится по береговой линии, бросая нам в лица не только плотный поток горячего воздуха, а и мелкие влажные песчинки.
Но он ли заставляет Чарушину замолчать?
Она отодвигается и поджимает ноги. Опуская взгляд, скручивает в жгут спутанные волосы. Не выглядит напуганной или расстроенной. Кажется, просто смущенной. Кусая губы, бомбит застывшее вновь пространство тяжелыми надсадными вздохами.
Наверное, у нее шок.
Иначе как объяснить то, что она, блядь, не пытается ничего сделать?
С трудом сглатывая, проталкиваю жесткий горячий ком тревоги обратно в грудь и беспомощно позволяю ему там разрастаться.
– Маринка… – порываюсь взять ее на руки.
Но она издает какой-то сдавленный протестующий звук и, упираясь ладонями мне в грудь, мягко отталкивает.
– Марина, тебе нужно в больницу, – хриплю ей в ухо, учащенно дыша.
Для собственного восприятия звучу крайне странно – грохочу, будто заржавевшая боевая машина. Скрыть волнение, которым мой организм в буквальном смысле горит, даже не пытаюсь.
Чарушина же… Мотает головой и снова меня отталкивает.
– Марина, – в отчаянии усиливаю нажим до агрессивного крика. Не хочу ее пугать, но… – Приди в себя! Ты сейчас истечешь кровью!
– Нет! Не истеку, Дань…
Скручиваю, невзирая на сопротивление, подхватываю на руки и подрываюсь вместе с ней на ноги. Не теряя времени на поиски какой-то одежды, направляюсь по тропинке в гущу джунглей. Сердце в такой, мать вашу, истерике заходится… Разносит мне грудь. Кости, плоть, кровь – все вперемешку. Эта закипающая токсичная масса и управляет моим телом. Не мозг. Я двигаюсь, гонимый исключительно эмоциями и чувствами.
– Даня… Данечка… Да поставь ты меня на землю… Дань, дай мне объяснить… – нечто подобное Маринка тараторит всю дорогу до той аварийной кнопки, которую я должен нажать, чтобы вызвать помощь.
– Если ты умрешь, я сдохну, – все, что твержу я, когда она становится слишком шумной и пытается мешать мне двигаться.
Таким непробиваемым слоем страха оброс, что ни щипков Чарушиной, ни хлопков не ощущаю. Не замечаю ничего! Ни острых выпуклостей, которые периодически впиваются в босые ступни. Ни хлещущих по плечам растений. Ни тех естественных опасностей, которые, несмотря на постоянный досмотр острова, может таить в себе темнота. Все это отмечаю отстраненно, будто робот. Живым и беснующимся остается лишь мое нутро.
– Даня… Даня… Услышь же меня!
– Сможешь постоять, пока я введу пароль?
– Да, – заверяет Маринка незамедлительно.
Но едва я опускаю ее на ноги, припадает спиной к дереву и, обвивая мой торс руками, тянет меня на себя.
Я хотел сделать это сразу же, как прояснилось после оргазма сознание… Обнять ее.
Да, именно обнять.
После того, что между нами было… После того, как Маринка приняла меня… После того, как соединились не только наши тела, но и души… Объятия являлись первым порывом.
Но не сейчас же!
Вдруг там счет на минуты?
Господи…
– У меня ничего не болит, Дань, – заявляет Маринка, пронизывая мои взопревшие мозги чрезвычайно тихим дребезжащим голосом.
– Кровь… – давлю как аргумент на исходе сил.
Отстраняюсь настолько, насколько Чарушина мне это позволяет. Сталкиваясь лбами, куда более крепкий контакт заключаем. Зрительный – тусклый, словно в режиме максимального энергосбережения. Но по ощущениям он самый яркий. На резервных остатках, космический. Активирующий затравленные тревогой чувства. Пробивающий и поджигающий каждый нерв в моем, казалось бы, законсервированном организме.
– Это не то, что ты думаешь, Дань!
– Ребенок…
– С ним все в порядке!
– Как ты можешь быть в этом уверена?
Не повышаем голосов, но, блядь, даже приглушенным шепотом интонациями без меры все свои эмоции выдаем.
– Наверное, потому что у меня ничего не болит! Ты не слышишь меня! Сколько раз еще повторить? У меня ничего не болит, Дань! Ничего!
 
– Это, должно быть, внутренний разрыв, – долблю в новом мощнейшем приливе страха. – Ты не чувствуешь, потому что очумела от счастья! У тебя эйфория!
– Да, блин… – сокрушается Маринка, скрипя зубами. А после вздоха выпаливает: – Это ты очумел от счастья! Ополоумел, я бы сказала! Скретинился! Смудачился! Охренел!
– Марина… – рычу, не потому что злюсь. Хотя, конечно, злюсь. На ее безрассудство. – Береги силы, Марин.
– Это разрыв, да! Моей девственной плевы, Дань!
– Чего, бля?
Всерьез этот выверт, конечно же, не воспринимаю. Но сердце, дрогнув, отчего-то адски сжимается и совсем уж безумно ускоряется.
– Всю боль, что могла быть, я уже пережила!
– Девственность, значит? – уточняю вразрез ей чрезвычайно спокойно. То, что разливается внутри, стоит лишь допустить в мысли этот нереальный бред, мне категорически не нравится – оголтелая радость, отрезвляющая тоска, звериная ревность. Давлюсь всем спектром. Это ведь невозможно! – Девственность… – сам себе поддаю еще куда более убито. Чтобы, наконец, одичало заорать: – Что ты тащишь, Марин?! Вконец крышей поехала?!
Не пережить мне, если она не заткнется. А она, естественно, не затыкается. Когда сжимаю, не сдерживая сил, в ответку агрессивно толкается. Лбы мы с ней сегодня точно сотрем. Но, мать вашу, это не то, о чем ревет моя душа.
– Это я-то?! Я поехала крышей, Дань?! Ты самая тупая ебливая сволочь, которую этот мир производил!
– А ты, блядь, самая лживая!
– Ну и пошел ты! Пошел ты… Ты… Я вообще тебя ненавижу! Так ненавижу, сил нет терпеть!
Потрясение стопорит все системы жизнедеятельности в моем организме, когда я понимаю, что Маринка захлебывается рыданиями.
– Почему ты плачешь? – выдыхаю, ощущая, как грудь вспарывают жгучие молнии боли.
– Потому что ты дурак! – горланит, не меняя интонаций. Но сразу же за этим разражается серией хриплых всхлипываний, рыков и икоты. А мгновение спустя значительно тише признает: – Потому что мне обидно.
Я искренне стараюсь, но сложить уравнение и вычленить истину не удается.
До тех самых пор, пока Чарушина не взрывается.
– А знаешь, мне плевать! Можешь не верить, но сегодня мы закрыли последние два пункта моего списка. Шесть: Признание в любви от Дани Шатохина! И да, ты проиграл спор насчет того, что до первого сентября сам в этом признаешься. Семь: Лишиться с Даней Шатохиным девственности! Ты единственный мудак, с которым у меня когда-либо был секс. Все!
То ли Маринка все это слишком быстро орет, то ли у меня закорачивает мозг, но я никак не могу объять всю информацию.
– Единственный? – хватаясь за последнее заявление, в который раз инстинктивно соскальзываю ладонью ей на живот.
Именно с этим заявлением никак не бьется факт ее беременности.
ТОЛЬКО ЕСЛИ ЭТОТ РЕБЕНОК НЕ…
«Мне сорвало чердак, прости… Выпей это, чтобы не было проблем…», – одна из моих ипостасей выталкивает в область сознания ту проклятую запись, которую я, как оказывается, все это время прятал.
Жар – огненной волной по телу. Дыхание – резким толчком на вынос.
«У тебя разве сейчас не должен быть менстряк? После таблеток, Марин…», – идет в атаку моя внутренняя тень.
Вдох-выдох. Яростный выплеск адреналина в кровь.
Гнев. Страх. Жажда расправы.
«Да… Да… Все было. На следующий день! А уже закончилось… Уже закончилось, Дань…» 
Жар. Натяжение. Хлопок. Бешеный выброс тестостерона.
Запредельное ощущение силы. Неконтролируемое чувство победы.
«24 июня… С таблетками, конечно, трешак ушел за пределы допустимого. Но, ладно, я и с этим справилась», – строчки из Маринкиного дневника так четко перед глазами встают, будто реально снова их вижу.
Справилась? Справилась?! Как именно?
Тягучий водоворот внизу живота. Прорыв. Стремительное затопление всего организма. И я – камнем на самое дно.