Сжигая запреты (СИ)

И больше уже этой ночью глаз не смыкаю. Их жжет, будто опалило чем-то реактивным. Кажется, вот-вот вытекут белки. Но опустить веки не получается.
Сердце тарабанит. Успокоиться не дает, какие практики ни задействую.
И пойти к Маринке тянет. И вместе с тем что-то в ней отталкивает. До рассвета с выбором не определяюсь, хотя прорабатываю десятки вариантов. Но домой, безусловно, не улетаю.
Как ее оставить? Никак.
А потому… Начинаем новый день.
Океан вместо душа. Влажные волосы волной вверх. Стиляжные шорты. Прада на глаза. Вчерашнее пойло в бокал. Ноги на стол. Передние ножки стула в воздух – свободный полет.
Я готов встречать Чарушину.
Только вот ее ночка, очевидно, поудачнее моей выдается. Долго она не выходит. Спит, зараза. Может же!
Я невольно закипаю. И чертово бухло в бокале, который я держу, следом. Решаю его все-таки оприходовать, когда на пляж выпархивает Маринка.
Едва ее вижу, внутри все скручивает. Я счастлив, зол, потерян, ранен, обижен и адски напуган. И все эти чувства с ее появлением махом усиливаются. Подрывает вскочить, подойти и сгрести Чарушину в самые крепкие объятия.
Ну, или… Свернуть сучке шею, потому что она, взглянув на меня, никаких эмоций не выражает. Демонстративно тулит мимо.
Глазам своим не верю!
От шока готов, мать вашу, отстегнуться.
Как вдруг Маринка в последний момент все же притормаживает у беседки, внутри которой я якобы вальяжно раскинулся, от нечего делать наблюдая за ней.
На помост, под навес Чарушина не ступает. Приобняв столб, застывает у трепыхающейся на ветру занавески.
Держится на расстоянии, и слава Богу.
– А-а, ты еще здесь… – тон такой, словно ей реально на это похер. Цепляюсь за то, что явно слишком сильно старается, чтобы все воспринималось именно так. – Раз не улетел, можешь, заходить в хижину, когда меня нет. Ну, там… Поесть, побриться, помыться… В общем… Ноут твой, кстати, остался… – после этого по каким-то причинам смущается. Качнувшись в сторону от колонны, отступает на шаг назад. – Только не смей трогать мои вещи и брать еду, которую я для себя приготовила.
Естественно, меня вся эта речь пиздец как задевает.
Неужели все вот так и будет теперь? После всего, что между нами было!
Она, блядь, вообще нормальная?
Хлебнув ядреного, как моя жизнь, пойла, закусываю на мгновение губы, чтобы вдохнуть кислород, не закашлявшись. Когда эта жуткая муть прибивает всю хренотень, что закипает в моей груди, прохожусь по ним языком и, тяжело выдыхая, выдаю совсем не то, что хотел бы сказать.
– Чтобы я еще когда-то ел то, что ты приготовишь… – качнувшись на стуле, с хрипом выталкиваю едкий смешок. И с нажимом заканчиваю: – Да ни в жизнь. Полночи с желудком промучился.
Маринку это, как я мелочно и рассчитываю, конечно же, обижает.
– Козлина! – выпаливает она после шумного вдоха.
– Сучка, – парирую я.
– С желудком он промучился… – повторяя мое заявление, трескает ладонью по колонне беседки. – Ну и хорошо! Если отсутствие совести спать позволяет, хоть желудок охреневшей морде треснуть не даст!
Вся моя показная беззаботность сходит волной, стоит только подскочить давлению злости. Подорвавшись со стула, молниеносно преодолеваю расстояние и хватаю Маринку за плечи.
Она, естественно, испуганно дергается назад. Оттолкнуть меня ей это не помогает. Зато слетают солнцезащитные очки.
И меня конкретно так присаживает, когда я вижу ее красные опухшие глаза.
Плакала.
Все мои внутренности в момент понимания этого горячим жгутом стягивает.
– Пусти меня! Не смей прикасаться!
Повинуюсь незамедлительно. Чарушина тотчас отступает.
Тыча в меня пальцем, выдвигает следующие требования:
– В океан, пока я купаюсь, не заходи! И не смотри на меня!
– Смотреть ты мне запретить не можешь. Соррян, Марин. Какого хрена мне еще тут делать?
Развожу руками, рассекаю ими воздух и взбешенно шоркаю ногой по песку.
Она вздрагивает. Ничего не отвечает. Быстро разворачиваясь, забегает в воду.
Я отворачиваюсь… То есть пытаюсь… Пизжу, блядь. Даже не пытаюсь.
 
С мазохистским удовольствием наблюдаю за тем, как подпрыгивают Маринкины ягодицы, и вспоминаю, как ночью трахал ее. Не то чтобы это все, что мне сейчас нужно… Но похоть заливает взгляд, несомненно. Ощущаю такое трескучее напряжение, которого не было даже вчера до того, как все у нас случилось.
Один раз ни хрена не закрыл. Сейчас я еще больше Маринку хочу.
Голод усилился.
Я жажду ее сердце настолько, что готов вырвать из груди свое. Только ведь это не сработает. Ей не нужно оно. А если и нужно, то не настолько, чтобы поступиться чем-то своим взамен.
«В марте у нас родится ребенок…» 
Сунув руки в карманы шорт, натягиваю над закаменевшим членом палатку. В то же время, едва Маринка поворачивается боком к берегу, смотрю из-подо лба на ее живот. Он по-прежнему выглядит плоским. Но притворяться, что ребенка там нет, больше не получается, даже в целях послабления внутреннего урагана.
Думаю о нем, вспоминаю свой сон и задыхаюсь этой реальностью.
Кажется, это девочка.
Вот же пиздец… Еще одна кобра. А если углубиться во весь тот бред, что мне успел примерещиться, то целых три. Хотя врач сказал, что плод один.
Может, потом? После этой? Да ну на хрен! Я эту не переживу!
Может, это вообще пацан, как у Чары, должен родиться. Просто мне представить трудно, потому что вживую я видел только Бойкину дочку.
Нет, мне, конечно, без разницы. Я хочу трахаться, а не думать о детях. Но почему-то ведь думаю… И при этом не пытаюсь уломать Маринку на близость. Хотя мог бы! Мать вашу, когда есть чувства, даже секс становится сложным.
25 
Давай вместе строить новый… 
© Марина Чарушина 
«Я тебя люблю… Изо всех сил тебя люблю, понимаешь?! Но ребенок – это выше… Выше моих сил, Марин…» 
Как перестать прокручивать эти слова в голове? Что я здесь делаю? Почему остаюсь?
Ночь была такой сумасшедшей!
Между нами с Даней столько всего произошло! Столько тайн открылось! Столько эмоций было испытано!
Меня бросало из одного аффективного состояния в другое. В первом я взлетала на волне безумной эйфории, во втором – падала и чувствовала себя патологически несчастной.
И все это на бесконечном повторе длилось всю ночь, даже когда Даня ушел.
Я то воспаряла духом и верила, что он передумает и захочет быть с нами, то вновь разбивалась в болезненном понимании, что мы ему не нужны.
Да, мы. Я больше не могу думать о себе в единственном числе. Нас двое. Я и мой ребенок.
А так хотелось, чтобы стало трое… Кажется, я готова была отдать за это все на свете.
Я и злилась на Даню, и обижалась, и волновалась, как он там, под открытым небом на берегу, и переживала, что действительно бросит меня на острове одну, и ненавидела его… И любила сильнее, чем когда-либо.
Все это вызывало бурные потоки слез. Я захлебывалась ими до икоты. Как еще мне было справляться?!
«Это все гормоны!» – убеждала себя я, в надежде, что в какой-то момент меня перестанет так нещадно шатать.
Основная задача до того, как это произойдет – не тронуться умом. Я уже на краю пропасти.
И даже несмотря на столь очевидный жизненный кризис, как только рыдания стихали, я мысленно возвращалась к нашему с Даней сексу. Все случилось совсем не так, как я ожидала. Но учитывая наши характеры и эмоции, которые мы все это время накапливали, вполне закономерно.
Штормовая ярость. Животная страсть. Необузданный голод. Отчаянная жадность.
Боли я почти не ощущала. Она пронзила мое тело в момент разрыва девственной плевы и практически сразу же сгорела в огне безумной потребности близости. Лишь почувствовав Даню внутри своего тела, я поняла, что ласки и совместные оргазмы – это, безусловно, чудесно, но это не единение.