Каурай. От заката до рассвета. Часть 2 (СИ)
Одноглазый еще пытался держаться сколько хватало сил. Но вскоре веревки запутались в ветвях, и гроб со всего маху налетел на крону огромного дуба. Гарпий дернуло в воздухе, и обе твари врезались одна в другую, полностью потеряв ориентацию. Каураю повезло чуть больше — он сумел съехать по веревке и лишь чудом не столкнулся с гробом, который мотался в воздухе как маятник, наталкиваясь на все, что попадалось на пути, ломая дубу ветви, взбивая тучу листвы.
Спаситель хранил одноглазого, но от болезненного столкновения с дубом его не уберегли даже высшие силы. Ветка боднула его в бок и с треском поломалась, но смогла-таки сбросить упрямца. Вселенная вертелась волчком, пока он падал, безвольно раскинув руки и забыв заорать во все горло. Когда земля приняла его, дух разом бросился вон из тела, и Каурай ненадолго отключился.
Когда удалось собрать силы в кучу и проморгаться, гул и звон стоял на весь лес. Каурай лежал на спине, чувствуя себя отвратительно — не мог пошевелить даже пальцем, не мог вздохнуть и припомнить, что он здесь делает. О том, чтобы подняться не могло быть и речи. Но он все равно поднялся.
Сильно покореженный, но еще целый гроб одноглазый отыскал неподалеку. Впрочем его сложно было не заметить — он свисал на веревках с могучих дубовых ветвей, слегка покачиваясь подобно странному праздничному украшению. Другим украшением служила тварь с перебитым крылом — ее насадило на ветку, и из ее брюха на землю стекали черные, вязкие потроха.
Каурай устало прислонился спиной к стволу дуба, прикрыл глаза, пытаясь собраться. Голова беспощадно гудела, резкая боль во всем теле скрутила его узлом. Одноглазый боялся подумать, что ему предстоит как-то спустить гроб на землю. А потом тащиться с ним через весь лес.
Из раздумий его вырвал еще один жуткий грохот. Кто бы ни были те ребята, что решили провести ночку за штурмом острога — они сил явно не жалели. Так долбить могла только очень большая пушка.
Лазанья по веткам он точно не выдюжит, так что одноглазый извлек штык — последний, что остался в ножнах — и бросил в ветку, на которую намотало одну из веревок. Узел разъехался, гроб полетел вниз. Вторая веревка со скрипом натянулась, и гроб закачался на ветвях. Влетев в ствол, он встал на попа, накренился и рухнул на землю.
Подхватив упавший штык, Каурай подошел к гробу, но смог лишь устало опуститься на побитую крышку. Усталость припечатала его к земле железным сапогом и не давала поднять голову. Гроб был неподъемным — воевода не поскупился на последний подарок своей дочурке. Тащить такую дуру в одиночку нечего было и думать.
Придется панночке вылазить на свет божий.
После знакомства с дубом крышка отошла, так что вскрыть гроб не стало большой проблемой. Одноглазый почти справился, но тут ушей коснулся треск ломаемых веток, и он наудачу бросился в сторону. Тварь накинулась на него с разбегу, но в последний момент сменила направление, и оба противника покатились по траве сцепившимся клубком. Клюв щелкнул у него перед носом и едва не оставил без глаза — тварь верещала во всю глотку, пытаясь разодрать пластины когтями. Каурай налег на штык и вонзил клинок бестии в пузо по самую крестовину. Черная кровь зашипела под его рукой.
Гарпия яростно забилась, пытаясь побить клювом одноглазому череп. Каурай в ответ ударил ее кулаком, вывернулся из когтей и покатился вбок, лихорадочно соображая, как ему сладить с этой безумной тварью. Штык торчал из пернатого брюшка, гарпия истошно визжала, размахивая парой длинных языков, но не оставляла попыток напиться кровью врага. Каурай подхватил с земли тяжелую ветку и со всей силы огрел ею бестию по башке.
Щепки полетели в разные стороны, оглушенная гарпия раскрыла клюв и замотала разбитой головой. Не теряя времени, одноглазый с разбега ударил его сапогом, повалив на землю, и прыгнул на штык. Кровь брызнула фонтаном.
Тварь кричала недолго — визг оборвался, когда одноглазый уперся коленом в голову и разорвал клюв надвое. Ее туша еще какое-то время хлопала крыльями по траве, но вскоре затихла.
Каурай выдрал штык из затихшего тела и покачнулся. Ночь и не думала кончаться, а он уже отдал все силы. Отдыхать было не время — он бросился обратно к гробу и, едва взглянув на него, споткнулся.
Из приоткрытой крышки выглядывала белая, тонкая рука. Она двигалась.
Не торопясь подходить ближе, он на всякий случай протер уставший глаз и сбросил повязку. Может, он излишне сильно ударился головой, когда падал?
Тьма рассеялась, но не наваждение — рука продолжала двигаться и, мелко дрожа, пыталась откинуть крышку.
Крепко сжимая штык, Каурай медленно обошел гроб. Прислушался — тишину нарушали только еле слышные всхлипы и глухой скрежет — и резко вцепился в крышку. Одним движением сорвал ее с гроба, готовясь ударить штыком.
Рука вскинулась ему навстречу. Обе, бледные дрожащие руки. Но не для того, чтобы вцепиться в глаза или в горло. Только показать что не опасны.
— Стой! Не надо! — она задохнулась от испуга и закрылась руками.
— Ты кто? — было первым, что пришло одноглазому в голову.
— Божена, — выдохнула она еле слышно. — Дочь воеводы Серго.
— Почему-то я не удивлен, — хмыкнул Каурай, пряча штык. Хотя в голове и мелькнула соблазнительная идея продырявить ведьмочку. На всякий случай.
Выглядела она по-настоящему страшно.
Когда Каурай видел ее бездыханное тело в доме воеводы, он не почувствовал ничего. Но сейчас его затошнило при виде разошедшейся кожи и кучи длинных, тонких порезов и небольших отверстий, которые покрывали ее лысую голову, лицо, шею и часть груди словно татуировка. С такими ранами к числу живых панночку причислить было сложновато. Но и на мертвую она была совсем не похожа. Мертвые не дышат, а эта дышала и еще как, и не потеют, а она вся блестела от пота. Грудь часто вздымалась, дрожала, словно в горячке или того хуже. Липкая кровь была везде. Темно-алым залило даже подушку и часть обивки. Не ее была эта кровь — иначе панночка давным-давно ушла бы в мир иной.
Единственным по-настоящему живым в ее облике были глаза. Редкого лазурного оттенка. Как у отца.
— Только не говори, что это была неудачная шутка.
— Еще чего! А ты кто?
— Каурай.
— Это имя?
— Призвание. А так я скромный опричник.
— Ах, — помрачнела Божена. — Понятно. Значит, это все проделки Малуньи…
— Малунья, как я погляжу, на всем Пограничье успела наследить, — проворчал Каурай. — Чую, не просто так из закромов Хель пропала пара бутылочек с зельем Дигрит. А, чертовка? Когда ты пришла в сознание?
— В церкви, — буркнула она. — Вы с Кондратом так громко ругались, что даже мертвый бы вскочил. Когда появились эти твари, я запечатала гроб изнутри, чтобы им пришлось бы попотеть, выковыривая меня. Если бы ты не смог… Спасибо.
— Вылезти сможешь? Уходить надо.
— Не уверена, — шумно вздохнула она, хватаясь за края гроба. Отверстия в шее придавали каждому вздоху свой особый свистящий звук, словно воздух гулял через отверстия во флейте.
Ее попытки не увенчались успехом. Тогда Каурай выругался, присел на корточки и взял хрупкую ведьмочку на руки — она едва ли была тяжелее ребенка и слаба как новорожденный котенок.
— Спасибо, — выдохнула она ему в ухо, обхватив шею тонкими руками. — Ты отнесешь мне обратно в Валашье?
— Думаешь, отец будет прыгать от радости, когда узнает, что его дочурка восстала из мертвых? — хмыкнул одноглазый. — Полагаю у него сейчас дела поважней.
Словно в подтверждении его слов, нечто вновь шарахнуло вдалеке, распугав всех окрестных птиц.
— Моего отца уже ничего не спасет, — проговорила Божена свистящим шепотом, когда эхо от выстрела затихло. — Он давно обречен. А вот всех этих дураков еще можно…
— В смысле? Собралась драться с ватагой Баюна?
— Ватага Баюна — меньшая из проблем, которые ожидают Пограничье, если ты не отнесешь меня в Валашье! Прошу.
— Я бы предпочел для начала дождаться, когда утихнет та пушка, — покачал головой одноглазый. — И тебе в таком состоянии тоже не стоит совать туда нос.