Последняя из древних

Девушка толкнула Струка локтем и скатилась со шкуры, на которой они спали. В то утро воздух был холоднее и укусил ее за нос. Губы у Дочери пересохли – ее телу требовалось много воды, чтобы ему было хорошо. Она также беспокоилась об их убежище. Она выбралась из полуразрушенной хижины и подняла взгляд к небу. Над деревьями растянулся тонкий слой перистых облаков. Они были похожи на волнистый песок на отмели. Погода вот-вот изменится. Приближаются бури.
В ближайшие дни нужно будет уменьшить хижину. С помощью шкур, которые они принесли с собой, Дочь сделает укрытие более надежным. Она зажгла огонь и нагрела воду, так что та начала пыхтеть. Дочь крикнула Струку, что пора просыпаться, а потом осмотрела опоры, на которых держалась ветхая хижина. Все дело было в тепле. Если бы она на четверть уменьшила хижину, два тела могли бы в ней согреться. Еще она могла бы сложить вдвое тонкие шкуры и затолкать между ними как можно больше утеплителя.
Она протянула руку, чтобы растолкать Струка, а потом подняла небольшую шкуру, которая оставалась в хижине. Что-то в ней было странное. Она потянула за край, предполагая, что шкура разорвется на две части, но хотя она была порвана посередине, что-то скрепляло ее. Дочь осмотрела шов. Похоже на ножные чехлы, которые носила сестра. Две части шкуры были скреплены сухожилием, продетым через сквозные отверстия.
Она сморщила нос. Ей стало противно. Она представила себе двух зубров, соединенных таким образом. Они будут сопротивляться и бороться, чтобы разъединить тела. Это была смена состояния: животное приобрело бы форму, которой не имело раньше. Одна жизнь привязана к другой. Ее живот слегка вздрогнул.
В то же время Дочь не могла не оценить практичность такого соединения. Маленькую шкуру можно было использовать на большем пространстве. «Струк!» – завопила Дочь, не заботясь о том, как громко она кричит. Она хотела разбудить мальчика – наверняка его заинтересует то, что она нашла. Но он не встал. Только медленно поднял голову и снова опустил веки. Что-то с ним не так.
Дочь подняла мальчика. Казалось, его тело стало меньше, чем накануне. Она подумала о сестре и о солнечном укусе, и ее охватила паника. Наклонившись, она принюхалась к его дыханию. Никаких красных пятен или волдырей, никакого запаха болезни. Она осмотрела его спину, шею и руки. Что же с ним случилось? Дочь усадила Струка, положила руки ему на плечи и посмотрела в глаза. Он облизнул губы и положил руку на свой тощий живот, чтобы показать, что он голоден.
Голоден? Быть того не может. Сама она была голодна, но ведь ее тело гораздо крупнее. Вечером он съел чуть ли не больше, чем она. Она дала ему воды, вспоминая, что они ели. Может быть, какую-нибудь опасную пищу, от которой он заболел? Они ели одно и то же – жуков, лисички, поджаренную рыжую белку, несколько дней назад съели кислого на вкус барсука. Возможно только одно: мутные глаза и вялость говорили о жировой болезни. Их телам требовалась белковая пища, но и жиры были необходимы.
Дочь закутала Струка в шкуру, чтобы отогнать от него холод, усадила у очага, развела огонь и нагрела воды для питья. Из тайника она вытащила переднюю ногу зубра и бросила в очаг. При виде этого Струк вытаращил глаза. Она отрезала поджарившееся мясо и сунула кость обратно в огонь. Как только кость прогрелась, Дочь положила ее на камень, поставила торчком и под углом стукнула по ней разбивательным камнем. Кость треснула до половины. Дочь перевернула ее, проделала то же самое с другого конца и разняла две половины кости. Внутри содержались лучшие жировые запасы животного. Даже если зверь умер от голода и жирового слоя на туше не осталось, в костях все равно сохранится питательный костный мозг. Дочь сама видела это во времена, о которых не хотела вспоминать: это был один из секретов Большой Матери, с помощью которого она поддерживала их жизнь.
Дочь усадила мальчика к себе на колени и обнимала его, пока он ел. Струк выгреб мозг по всей длине кости и поднес студенистый жир к губам. Каждый кусок он облизал три раза. Глядя, как он пожирает костный мозг, она убедилась, что это жировая болезнь. Вот почему он стал вялым и скучным. Дочь удивило, что он заболел – ведь сама она была здорова, но потом она тоже поела мозга и сразу почувствовала себя лучше. Однако она поняла, что их тела использовали пищу, которую они ели, совершенно по-разному.
 
Струк так быстро вылизал кость, что она приготовила ему еще одну. Он высосал и ее, а потом, сверкая глазами, смачно поцеловал ее в щеку жирными губами. Он зарылся в укрытие и вскоре уснул. Ей оставалось только смотреть на его дрожащие веки, мягкое дыхание и щеки, гладкие как рыбье брюхо. Он уткнулся носом в ее руку. Оберегая тепло его тела, она боялась двинуться с места. Ногой она подкинула в очаг полено и откинулась назад, чтобы он спокойно спал. Обнимая его, она чувствовала, что сливается с ним в единое тело.
Пробуждение Струка было похоже на извержение вулкана. Только что он похрапывал, а в следующее мгновение жизнь забила в нем ключом. Похоже, он излечился от жировой болезни. Он подпрыгнул, закричал и стал бегать вокруг очага. Он смеялся и хотел играть. Она немного поиграла с ним, а потом взглянула на небо. Тучи приближались и становились все тяжелее.
Дочь отправила Струка искать зеленые стволы, которые могли бы послужить для починки хижины. До деревьев нужного размера было далеко идти. Она велела ему кричать каждые несколько минут, чтобы она знала, где он. Так она могла продолжать работать: ей не хотелось тратить время на то, чтобы идти с ним.
Довольно скоро Струк выскочил из зарослей: «Глаз-орел».
Он взволнованно болтал, упрашивая ее пойти за ним в заросли. Она только что установила несущую опору-хребет и не хотела бросать работу. Но он настаивал и тащил ее в глубь кустов, к поляне с большим валуном, а оттуда к дереву. Ей пришло в голову, что он, должно быть, болел дольше, чем она думала: сейчас он казался в десять раз сильнее, чем накануне. Он крепко сжал ее запястье и не отпускал.
Мальчик тянул ее за руку, пока перед ней не оказалось дерево. Оно было знакомым – большая сосна с отслаивающейся корой и характерным изгибом ствола, говорившим о превратностях погоды во времена, когда она была молодой и гибкой. Из вежливости она приветливо кивнула дереву, но не понимала, чего от нее хочет Струк. Он положил палец на отметину – две косые черты, вырезанные в коре. Струк провел по ним пальцами. Они были сделаны под таким углом, что указывали по направлению к земле, лежащей за лагерем. Он указал в том же направлении.
– Глаз-орел.
На этот раз Дочь опять не поняла, что он имеет в виду. Она проследила за его взглядом вниз по склону. Если долго идти в ту сторону, придешь на равнины. Она сморщила нос, вспомнив истории о равнинах, которые слышала от Большой Матери.
На равнинах сухо и пыльно. Там всегда хочется пить. Там нет ни брода, ни зубров, ни копыт, ни сладковатого запаха навоза. Семьи не живут там, потому что на равнинах нет деревьев для защиты. Как можно жить, если нет деревьев, чтобы спрятаться? Там небо кажется таким большим, будто оно вот-вот нагнется и проглотит тело. Солнце может свободно бить в голову или жечь кожу и вызывать на ней волдыри. Некоторые думали, что солнечный укус приходит именно оттуда – от палящего солнца равнин. На этой плоской земле невозможно охотиться, ведь там почти нет деревьев и естественных преград, помогающих загонять зверей. От одного взгляда в ту сторону Дочери захотелось напиться воды.
– Глаз-орел.
– Не, – проворчала она.
– Глаз-орел! – Он сунул палец в косую черту.
– Не.
Дочь не знала, откуда на дереве взялись косые линии – явно не от звериных когтей. Они выглядели так, будто кто-то проверял заостренность каменного зуба. Но зачем резать живую кору? Это вредило дереву, все равно что резать кожу. Вокруг раны пузырился вытекший древесный сок. Дочери это показалось бессмысленным насилием. Разве нельзя испробовать орудие на поваленном стволе? Конечно, семья то и дело повреждала живые тела, но только ради еды или топлива. А это не было ни то ни другое.