Последняя из древних

Нужно было спать. Я еще раз убедилась, что Джейкоб дышит, и бревном свалилась на кровать. Если я засну, мои мышцы бы расслабились и у меня бы не было этой потребности бежать. От чего? Я не знала. Этот огромный страх заполонил меня и стер то, чем я когда-то была и что чувствовала. Тело болело и кровоточило, дневные заботы, словно кровь, просачивались в мои сны, и я уже не отличала их от яви.
Воздух в комнате стал землистым, как будто в ней выросли растения. Густые виноградные лозы обвивали углы старого гаража внизу. Они проросли сквозь старый «Пежо» и вылезли в окна. Побеги врезались в трещину в стене и ворвались в окна квартиры. Они превратились в высокие деревья с толстыми стволами, достигающими потолка. Ветви проломили крышу. Они выросли слишком длинными и вскоре начали падать вокруг нас. Земля лишилась деревьев и превратилась в травянистую равнину. Джейкоб и я лежали в кроватях под палящим солнцем. Наша кожа, слишком тонкая и белая, пошла волдырями. Свет проникал сквозь веки.
Я услышала какой-то шорох, но мое тело отказалось реагировать. Я только зарылась глубже в подушку. Рваное одеяло из листьев и грунта покрыло мое тело. Я погружалась все ниже и ниже. Меня похоронили, и я ничего не имела против. Каждый комок грунта на моем теле приносил прохладное облегчение. Вскоре моя голова оказалась глубоко в земле, и темнота успокоила мои воспаленные глаза. Наконец я оказалась под землей. Было тихо. Грунт покрывал меня толстым слоем. Сквозь меня проросли корни, которые удерживали меня на месте. И где-то вдалеке слышался детский плач. Тоненькие крики, казалось, доносились издалека. Теперь мне снилась кошка за окном. Она мяукала не переставая, и я попыталась прогнать ее. Я повернулась на бок и, наполовину проснувшись, сообразила, что это не кошка. А ребенок в колыбели рядом с моей кроватью. Совсем маленький ребенок. Мой ребенок. Он плакал, и никто не помогал ему. Дома никого не было. Вдруг и проблема, и ее источник ясно обозначились у меня в голове. Ребенок голоден. Ребенок мой.
Сон сменился явью, четкой, с острыми краями. Этот младенец – мой младенец – требовал молока, а я только что уснула, впала в блаженный сон, который мог длиться несколько дней. Я была опустошена. Мои соски казались пулями, застрявшими в груди, они болели от того, что Джейкоб грыз их крошечными, с виду такими безвредными деснами. У меня не было сил. Разум притупился до такой степени, что от него не было никакого толку. Волосы были грязными. От меня дурно пахло. Живот, пустой и вялый, напоминал тряпку. Я открыла глаза и стала ждать. Я надеялась, что он успокоится, но его крики стали только громче. Казалось, наши нервные системы все еще связаны воедино, и его вопли отдавались в моем позвоночнике. Сердце колотилось, кровь кипела. Я быстро поднялась, разъяренная, будто меня кольнули иглой, и вскочила на ноги. Оскалилась и сжала кулаки. С высоты своего роста я посмотрела на маленькое тело в колыбели и потребовала перестать плакать. «Заткнись!» – прорычала я.
Он не заткнулся. Джейкоб даже не открыл глаза, но его плач имел свою цель; им двигал инстинкт. И его инстинкты были диаметрально противоположны моим. Мое сердце забилось еще сильнее. Волосы на затылке встали дыбом. Плечи сгорбились, а мышцы напряглись. Я собрала все свои силы, а их катастрофически не хватало.
Я схватила младенца. Выжить может только один из нас.
27
За пределами норы продолжала бушевать зима. Сердце Дочери стало биться медленнее. Кровь ползла по венам, как густой ил. Она съела все запасы до последней крошки. Телу нечего было потреблять, но оно продолжало питаться самим собой. Не любовь, а голод заставил его жить.
Когда мясо почти исчезло с ее тела, могучие стволы ее бедер превратились в тонкие веточки. На них никогда не вырастут листья. Корни не доберутся до почвы. Солнце за пределами пещеры было слабым и далеким. Луга так и будут спать под густым снежным покровом. Не будет ни зубров, ни копыт, ни сладковатого запаха навоза. Рыба будет жить подо льдом, и никакие медведи не придут ловить ее. Без семьи земля повсюду останется бесплодной и пустой. Ей казалось, что она на Луне.
 
Смерть подошла совсем близко и манила Дочь. Как и Большая Мать, она чувствовала, что долгий сон в земле принесет большое облегчение. Она наконец-то отдохнет. Но она знала и другое. Теперь ее тело, зарытое в землю, никому не принесет пользы. Она единственная, кто может выжить, чтобы снова принести потомство. Она одна была семьей.
Хотя Дочь могла показаться невнимательному глазу мертвой, ее исхудавшее тело, словно куча веток под деревом, куда уходят только умершие, продолжало вырабатывать тепло. Внимательный наблюдатель, привыкший замечать мелочи, – тот, кто потрудился прижать щеку к ее губам, – ощутил бы слабое дыхание, в котором еще оставались следы тепла. Острый глаз заметил бы подергивание носа, еле видное шевеление волосков, вставших дыбом, чтобы почувствовать воздух.
Луч света упал на ее кожу. Дочь приоткрыла один глаз, и ей показалось, что она смотрит вверх из-под земли. Может быть, это барсук откопал ее тело или гиены пришли, чтобы обглодать ее скелет. Свет заметался. Ее зрение было затуманено, но она поняла, что смотрит на дверь. Небо так долго было цвета снега. Облака прятали солнце. А теперь солнце светило. И небо снаружи было голубым.
Дочь собралась с силами и села. Ее тело, теперь свободное от нужд младенца, могло уделять себе больше внимания, чем раньше. Не то чтобы у нее прибавилось сил, но что-то вернулось – небольшая искра, воля к жизни, словно свет от далекого факела. И еще ей стало жарко. Погода изменилась и дала ей последний шанс.
Двигаясь медленно и осторожно, она потянулась за рогами, которые носила ее мать. И привязала их к голове. Дочь стала Большой Мамой.
Инстинкт
– Роуз?
Разъяренная, я стояла возле колыбели и вдруг услышала звук. Голос я не узнала. Он шел откуда-то сзади, из глубины квартиры. Я держала Джейкоба перед собой, он плакал. Его маленькие плечи были сгорблены. Я сразу вспотела и сжала зубы. Только бы не было этого звука.
– Дай его мне. – Голос пробился сквозь мою ярость. На плече я почувствовала прохладную руку. В квартире было темно. Что это, ночь или день?
Я обернулась. Это была Кейтлин. Она говорила ласково, но твердо.
– Отдохни.
Я отпустила ребенка, позволив ей взять его. Единственным моим чувством было облегчение. Я упала на кровать. Когда дыхание стало ровным, каким-то уголком сознания я отметила, что малыш больше не плачет. Я была так благодарна, что он избавлен от моей заботы, от меня и от того, что я хотела сделать. Что я могла бы сделать. Мое тело отяжелело. Я погрузилась в глубокий сон.
Кажется, прошло очень много времени, прежде чем я резко села и огляделась. Когда глаза привыкли к темноте, я снова увидела ее. Кейтлин. До этого я была уверена, что она мне приснилась. Но она сидела в углу в кресле-качалке. Футболка спереди была измазана грунтом, как будто она приехала прямо с раскопок. Седоватые волосы откинуты назад. Она посмотрела на меня, но не улыбнулась. Она нежно держала ребенка на руках и кормила его из бутылочки с грудным молоком из тех, что хранились у меня в холодильнике. Я поняла, что она разогрела ее как положено, потому что Джейкоб закатил глаза и выглядел совершенно как пьяный, с благодарностью поглощая молоко.
Кейтлин кивнула. Это значило, что мне следовало бы снова заснуть.
Джейкоб выпил всю бутылочку, а я смотрела. Кейтлин прижала его к себе и, действуя уверенно, как эксперт, помогла ему срыгнуть. Я смотрела, как качается ее седоватый хвостик. Она положила ребенка на стол, который я превратила в пеленальный, переодела его и положила в колыбель.
Я сидела на краю кровати. Ноги дрожали, на глазах выступили слезы. Я переживала чувство потери, которая еще чуть-чуть и стала бы моей. Потолок в спальне казался ниже и как будто давил на голову. Стены вокруг изгибались и расплывались. Пол шатался. Я протянула руку, чтобы ухватиться за раму кровати, и попыталась встать. Кейтлин оставалась у двери. Она внимательно смотрела на меня, как будто искала симптомы.