Пятая труба; Тень власти

Наконец она подняла голову. Глядя на скорбный, потемневший от времени лик Христа, видевший немало отчаяния и внимавший стольким молитвам, она тихо, отрывисто шептала:
— Ты, простивший грешницу, научи меня, как мне найти прощение. Неужели ты, пришедший спасти мир, отвернулся от меня? Я не знала, что слёзы мои будут так горьки! О, Господи, сжалься надо мной! Ты, Который, не судишь, как люди, и знаешь пределы сил наших, прости и помилуй меня!
И она со слезами протягивала руки к изображению Христа на кресте, который смотрел на неё сверху и, казалось, хотел сказать: «Смотри, Я стражду. Страдай и ты. Я тоже молился, да мимо идёт меня чаша сия, но она не прошла мимо. И я испил её. Наклонись к твоей и также испей её».
Женщина, казалось, поняла этот тайный голос, ибо она продолжала уже спокойнее:
— Нет, не надо прощения мне. Меня обманула плоть моя. Не о своём прощении молюсь я, а о нём! Пусть я понесу крест свой, но сохрани его от гибели! Открой ему глаза и удержи от этой женщины! Она малодушна и предана суете мира сего. Его величие для неё только безумие. Боже, спаси его от неё!
И опять с мольбой протягивала она свои руки ко Христу. Свет от свечи падал теперь прямо на Его склонённую голову в терновом венце. Его лик по-прежнему хранил важное, суровое выражение. В строгих глазах не видно было прощения.
— Боже, сжалься над ним. Ты не можешь допустить, чтобы погибла великая душа, в нём живущая, погибла в день мрака и отчаяния. Дай мне знамение, что Ты не дашь ему погибнуть!
Она говорила громко и угрожающе. Поднявшись с колен, она стояла перед крестом. Грудь её волновалась.
Но лик по-прежнему оставался неизменным, и знамения не было. Движением воздуха свечу едва не задуло, и на мгновение ещё большая тень легла на изображение Христа.
С тихим стоном она опять пала на колени.
— Не гневайся, Господи! Сжалься над мукой моею и пошли знамение. И я благословлю страдания свои, которые Ты дашь мне.
Холодные капли пота выступили у неё на лбу. Голос сделался хриплым, но лик был всё тот же, и знамения не было.
Свечи догорели и погасли. В комнате стало совсем темно, но женщина по-прежнему лежала неподвижно у подножия креста...
Холодным утренним светом засеребрилось окно. Медленно поднималась заря, освещая и крест, и надломленную женщину, распростёртую перед ним.
Наступал день. Он нёс новые силы тем, кто провёл ночь во сне, новые надежды тем, кто задыхался в отчаянии в ночной тьме. Но ей он не нёс с собой ни сил, ни надежд.
Сначала медленно, затем быстрее и быстрее разливался свет, по мере того как невидимое ещё солнце приближалось к горизонту. Холодные блики заиграли на кресте и на женщине с обнажённой шеей и руками. Дивный контур её плеч резко выделялся на фоне стены, а на голове её сияли бриллианты.
Майское солнышко тронуло наконец дома на противоположной стороне площади. Лучи его пробежали по унылой комнате и окутали женщину золотой своей сеткой. Но от этого распростёртая фигура казалась только ещё печальнее.
  
ГЛАВА VIII
 
Пробуждение
 
Выйдя от леди Изольды, секретарь пошёл бесцельно по безлюдным улицам, подставляя под свежий ночной ветерок свою горячую голову. Более по привычке, чем сознательно, он направился к себе домой. Но, дойдя до своего жилища, он остановился и пошёл назад. Он был уверен, что его мать засыплет вопросами: где он провёл ночь? Что он будет отвечать ей? Поэтому он решил идти прямо в ратушу и провести остаток ночи в своей рабочей комнате. Он не раз проводил здесь ночи за работой, и она уже привыкла к этому.
Медленно шёл он по спящему городу. Всё было объято безмолвием. Луна бросала свой холодный свет на мостовую, по которой он шёл. Бессознательно он направился к месту, где несколько часов тому назад произошла схватка. Трупы продолжали лежать на прежних местах. Эта часть города была не из лучших, и всякий запоздавший прохожий старался пройти её, не вмешиваясь не в своё дело. Секретарь тронул ногой человека, который едва не отравил его пеною. Теперь он был уже мёртв.
 
Магнус Штейн насупился и пошёл дальше. Вот, наконец, и ратуша. Он отпер и опять запер за собой ворота с большим по этой глубокой тишине скрипом, поднялся по тёмной лестнице и по коридорам, в которых гулко отдавались его шаги, направился к себе в комнату. Здесь он высек огонь и брезгливо осмотрелся.
Комната была в беспорядке: её ещё не вымели и оставили так, как она была после занятий. Очевидно, служители устремились все смотреть мистерию, рассчитывая, без сомнения, что к завтрашнему утру они ещё успеют прибрать комнату.
Секретарь спокойно зажёг лампу и подобрал бумаги, разбросанные по полу ветром: даже окно осталось, как было, открытым.
Открыв стол, где хранились его списки, он вынул некоторые и приготовился работать. Но мысли его были далеко, и совершенно машинально он стал складывать списки, не замечая того, что он соединяет их неправильно. Нетерпеливо махнув рукой, он сел, наконец, за стол и принялся писать. Но его рука то и дело останавливалась, он погружался в задумчивость, пока не замечал этого и силою воли не принуждал себя писать дальше.
И сюда заглянула в надлежащее время заря. Она тихонько прокралась сюда от озера, гася одну звёздочку за другой и набрасывая свой серебристый покров на тихую водную поверхность. Чаще и чаще вспыхивала она над городом, охватывая то какую-нибудь крышу, то башню. Окна в ратуше стали серыми. Свет лампы казался бледным и неестественным. А снаружи сначала редко и робко, затем чаще и увереннее стали доноситься утренние звуки.
В воздухе было холодно, и секретарь дрожал. Он просидел в своей комнате до двух часов дня. Затем захлопнул книгу и спрятал её. Заперев комнату на ключ, он спустился вниз и пошёл домой по залитым солнцем улицам.
Был чудный день. Улицы были переполнены разноцветной толпой. Знакомые приветствовали его, но никто, казалось, не радовался встрече с ним.
Магнус Штейн мрачно шёл вперёд, избегая широких площадей и выбирая узкие переулки. Свет и веселье как будто оскорбляли его. Медленно поднялся он по скрипучей лестнице в своё жилище. На площадке его встретила мать.
— Где ты был всё это время? — спросила она. — Я уже хотела послать за тобой кого-нибудь, но подумала, что ты, вероятно, пошёл с Фастрадой смотреть мистерию и решил провести у них всю ночь.
— Отчасти это верно, — произнёс сын. — Но остаток ночи и утро я провёл у себя в рабочей комнате: у меня была работа.
— Ты не должен работать так много, — сказала она мягче обыкновенного. Но сын и не заметил этой разницы в тоне. Не отвечая ничего, он вошёл к себе в комнату и сел.
— Нельзя ли мне дать стакан вина? Если, конечно, оно у нас есть.
— Есть, есть.
И с необычным проворством она отправилась за вином. Когда он выпил стакан, она заговорила снова:
— Не хочешь ли чего-нибудь съесть? Ужинал ли ты?
— Спасибо, я не голоден, — промолвил Магнус, с изумлением поднимая на неё глаза.
— Выпей ещё вина. Ты что-то бледен.
Это показалось ему подозрительным. Уже первые её слова подействовали на него неприятно. Каждую неделю в этот самый день происходило заседание городского совета, так что секретарь обыкновенно возвращался в этот день ночью. Она не могла знать, что вчера заседание было случайно отложено.
Он обвёл глазами комнату, но в ней всё было по-прежнему.
— Где Эльза? — спросил он.
— В своей комнате. Она сейчас придёт.
Он выпил свой стакан и стал ждать. Но Эльзы всё не было. Это показалось ему странным.
— Здорова ли она? — спросил он.
— Утром было довольно плохо. Знаешь, это часто с ней бывает. После обеда она как будто была очень утомлена, и я велела ей лечь отдохнуть. Она, вероятно, спит.
Трудно было объяснить себе эту внезапную нежность, и она не обманула Магнуса.
— Я пойду к ней сам, — сказал он, вставая.
— О, не надо, не надо, — вскричала фрау Штейн. — Она теперь спит, и её не надо будить. Иначе вечером ей будет хуже.