Пятая труба; Тень власти

Леди Изольда вздрогнула, хотя в комнате ещё было тепло от недавних лучей солнца.
— Незачем больше молиться, — прошептала она. — Тут ничто не поможет.
В самом деле, помощи ждать было неоткуда. Кардинал камбрийский уехал во Францию в качестве папского легата. Если бы настроение папы изменилось, то ей дали бы знать об этом. Кардинала Бранкаччьо нельзя было подкупить, в этом, конечно, случае. Письмо, собственноручно им написанное, теперь уже потеряло силу. Некоторое время оно давало ей возможность держать его в руках, но с тех пор он нашёл способ сделать его безвредным, и события сегодняшнего утра доказали это.
— Некому помочь, если я не исполню его желания, — промолвила она глухим, безжизненным голосом. — Хотя я и клялась, что я скорее готова на самое худшее, но что для меня жизнь? Она разрушена, и что ему до того, как я поступлю?
Её настроение изменилось, и голос опять зазвучал твёрдо и строго.
— Правильно ли это? Ведь и перед самой собой я обязана кое-чем.
Мало-помалу нервный спазм прошёл. Кровь опять прилила к сердцу и тёплой волной хлынула в виски.
— Что же говорить! — исступлённо воскликнула леди Изольда. — Жертва должна быть полной!
Пальцы её разжались, руки упали, как будто это решение лишило их силы.
Она быстро накинула на себя плащ и твёрдой поступью вышла из комнаты.
— Я ожидал вас, мадонна, — сказал кардинал Бранкаччьо женщине, одетой во всё чёрное, с непроницаемым покрывалом на лице.
Перед ним на столе лежало дело Магнуса Штейна.
— Через час всё будет устроено согласно вашему желанию, — прибавил он и пошёл ей навстречу.
Между тем Магнус Штейн сидел в епископской тюрьме. Для него также настала ночь раньше, чем для всех остальных жителей Констанца. Пока лёгкий свет ещё лежал на улицах, на стенах его темницы замер и последний слабый его отблеск. В ней стало темно и холодно.
Темно и холодно стало и в душе человека, который сидел на сером камне, закрыв лицо руками.
Он думал о виселице, которая ждала его завтра.
Он уже видел насмешливую толпу, окружавшую эшафот, жадную до зрелищ такого рода. Он уже слышал громкие шутки черни, насмехавшейся над человеком, так часто говорившим о самоусовершенствовании, а теперь умиравшем изобличённым вором. И он ничего не мог возразить им, ибо они могут проткнуть железом язык его.
Никто не любил его. Даже палач с особенным удовольствием сообщил ему о том, что произошло. Единственный человек, которому он был дорог, не забудет нанесённого ему оскорбления. Те, кто не обвиняет его, будут молчать, а если у кого и вырвется робкое слово в его защиту, то оно будет заглушено гневным рёвом толпы.
Прижав руками сильно бьющиеся виски, он встал и лихорадочно, словно зверь в клетке, принялся ходить по своей темнице.
Тихо выл ветер на соседнем с темницей кладбище, пробираясь в тёмные, запущенные уголки через забытые могилы, разрушавшиеся статуи и покрытые ржавчиной, изъеденные временем кресты. Те, которые лежали под ними так надеялись на память друзей, но теперь они забыты, и нет никого, кто рассказал бы историю их страданий и триумфов. Жизнь и смерть оказались одинаковой шуткой. Но мёртвые были немы и не могли жаловаться. И только ветер плакал о их судьбе, поднимая землю подолом своего платья.
Гнев бушевал в груди Магнуса Штейна. Он упрекал церковь за то, что она разрушила человеческое счастье.
И вдруг ему пришла в голову жестокая мысль о том, что люди имеют такую церковь, какую заслуживают. Это заключение представилось ему со всей своей беспощадностью, и, несмотря на все свои усилия, он не мог оторваться от него. Оставалось только отвергнуть эту церковь совсем.
Шпагу и кинжал у него отняли при задержании, но у него оставались ещё руки. Они ещё были достаточно сильны, чтобы разорвать на полоски его одежду и свить из них верёвку, которая может выдержать его тело. И он измерил глазами расстояние от пола до оконной решётки.
Вдруг он вздрогнул, словно его коснулась рука какого-нибудь привидения. Он стал прислушиваться, думая, что это ветер бушует снаружи. Нет, он явственно слышал чьи-то голоса и шаги.
 
Сначала он подумал, что это его обманывают его чувства: от приподнятого нервного состояния многое слышалось ему уже в эту ночь. Но звон отпираемого засова и появившаяся затем на полу полоска света не оставляли никакого сомнения. Дверь отворилась настежь, и на пороге появились два человека: один чрезвычайно похожий по фигуре на кардинала Бранкаччьо, другой — монах, лица которого не было видно из-под плаща.
Неужели кардинал привёл его с собой для того, чтобы он исповедовался у него? Или они явились к нему, чтобы предложить ему сохранить жизнь, если он отречётся от своих мнений?
Вдруг смелая мысль пришла ему в голову: ведь их только двое, а за ними свободный проход. Что если б он овладел им? Он мог бы тогда выйти незаметно в плаще монаха.
Он сделал шаг вперёд, но, ослабев от лихорадки, должен было остановиться и схватиться за стену. Может быть, он бы и нашёл в себе достаточно сил, чтобы овладеть своими движениями, но вдруг у него явилось какое-то странное чувство, как будто бы он не имел права вступать с ними в борьбу, словно здесь было нечто такое, что запрещало это.
— Не угодно ли вам выйти и идти за нами? — спросил кардинал. — Здесь нам не удобно говорить.
Его голос звучал как будто издали, хотя он стоял всего на расстоянии одного шага.
Ошеломлённый неожиданностью, Магнус двинулся за ними. Кардинал шёл впереди, молчаливый монах замыкал шествие.
Сделав несколько поворотов и поднявшись на лестницу, они остановились у какой-то двери. Одним из ключей, бывших у него в руках, кардинал отпер дверь и отворил её. Перед ними открылась комната, похожая на тюремную камеру, такая же пустая и неуютная, но по крайней мере сухая и тёплая. Войдя в неё, кардинал поставил на пол свой фонарь и жестом пригласил Магнуса войти. За ним вошёл и монах, притворив за собою дверь.
Кардинал остановился посреди комнаты в светлом круге, который отбрасывал фонарь. Магнус стоял перед ним. Монах оставался у двери.
— Мы привлекли к следствию другого секретаря, — начал кардинал деловым тоном, — и он сознался, что это он совершил кражу, в которой обвинили вас. Он отвёл все подозрения от вас, что было совершенно естественно. Кроме того, его действиями руководило, быть может, личное чувство мести. Он утверждает, что к этому его побудило одно лицо, называть, которое я здесь не буду. Но суд считает, что это клевета, — добавил кардинал с улыбкой. — Впрочем, это не важно. Ведь против вас возбуждено ещё обвинение в убийстве и ереси, которое вы подтвердили сами. Следовательно, по закону мы должны сжечь вас.
— Поступайте, как вы должны, — гордо отвечал Магнус. — Для этого-то я и нахожусь здесь.
Он снова овладел собой, и каждый нерв повиновался теперь его воле.
— Что касается меня, то я с удовольствием исполнил бы ваш совет, — продолжал кардинал холодным, безразличным тоном. — Но святой отец, по неизречённому своему великодушию, против того. Есть и другие причины, по которым это нежелательно. Сказать по правде, я не считаю ваши мысли столь еретическими, как они показались другим членам суда. Это только протест мечтателя против действительного мира, в котором он не жил и которого он не понимает. Это обычный крик всех реформаторов против человеческой природы, слабый и безвредный, пока преследование не даст ему некоторой силы. Получив полномочие от его святейшества, я поэтому приговорил вас к изгнанию из этого города и из пределов империи и требую с вашей стороны только формального обещания, что вы сегодня же утром уедете из Констанца, не говоря ни с кем и не показываясь в каком-либо публичном месте, и затем не возвратитесь в империю, пока вы живы. Ибо церковь не может допустить, чтобы акт её милосердия был истолкован как следствие её слабости. Капитан Маклюр снабдит вас всем необходимым для путешествия. О вашей непричастности к краже будет объявлено сегодня же. Вот я что хочу предложить вам. Если вы не примете этого предложения, вас завтра повесят как вора. Другого выхода нет. Должен ещё добавить, что, когда вы перейдёте границу империи, вы вольны идти, куда вам угодно, и делать, что вам заблагорассудится. Если у вас ещё не пропала охота сгореть на костре, то случай к этому, без сомнения, ещё представится. Вот, например, в южных горах ещё существуют шайки потомков прежних катаров, оставшихся в живых после истребления их два века тому назад. Во время раскола они набрались храбрости и, как нам сообщают, ищут теперь себе предводителя. Может быть, это место придётся вам по вкусу.