Пятая труба; Тень власти

— Мы все делаем то же самое, дитя моё, — вмешался ван дер Веерен. — Ты женщина, поэтому этого не понимаешь. Извините её, сеньор.
— Охотно, — отвечал я. — Женщины пользуются привилегией говорить всё, что им вздумается.
— И это всегда, сеньор? — тем же подозрительным тоном заговорила она, опустив глаза.
— Всегда, сеньорита. Есть речи, которые мужчине могут стоить жизни.
— А женщине?
— А женщине это, конечно, сходит с рук, — отвечал я, смеясь.
— Вы вернули мне чувство безопасности, сеньор. Я было думала… впрочем, вы успокоили меня.
— Извините, я опять не понимаю вас, — холодно возразил я. — Вы говорите загадками.
Я, конечно, отлично понимал её, и, клянусь Богом, если она будет так продолжать, то когда-нибудь её опасения окажутся справедливыми. Её отец глядел на неё со страхом; но он не мог подавить вспышек южного темперамента, что был присущ ей. Хотя я и был рассержен на неё, но её мужество и высокомерное обращение действовали на меня подкупающим образом, точно так же, как её красота и странная манера держать себя.
— У окружающих меня я пользуюсь репутацией большой мастерицы загадывать загадки. Когда я была молоденькой, я сама выдумывала их для своих сверстников. Позвольте же мне и теперь предложить их губернатору его Величества короля Филиппа. Не угодно ли вам будет сначала попробовать этого вина, — продолжала она, вдруг изменяя тон и манеру. — Этот виноград вырос, правда, не в Испании, а на Рейне, но, говорят, он отличается удивительными качествами. Может быть, он поможет вам разрешить загадки, если вы пожелаете.
— Попробую, сеньорита, если это не будет стоить безопасности мне… и вам, — прибавил я тихо, так что могла слышать только она.
Я поднял свой стакан:
— За ваше здоровье. И да здравствует Голландия и Испания, — прибавил я по-голландски. — При таком тосте все мы можем выпить, думая каждый о своём народе.
Обед кончился, но мы всё ещё сидели за столом перед стаканами с золотистым вином. Солнце медленно отходило от окон. В комнате стало темнее, и белая грудь донны Изабеллы казалась ещё прекраснее на фоне сгущавшихся сумерек. Кругом стояла глубокая тишина, казалось, жизнь остановилась на мгновение. Но судьба была предначертана и именно теперь предрекала беспокойство и борьбу. Впрочем, так и должно быть: каждый миг диктует нам свои требования, и надо уметь принимать их разумно и сознательно.
— Мин хер, — обратился я к своему хозяину после паузы, — надо окончательно уладить дело мадемуазель де Бреголль, и я хотел бы предложить вам несколько вопросов.
В эту минуту, очевидно, по знаку, данному отцом, донна Изабелла поднялась и сказала:
— Мне, вероятно, лучше оставить вас, сеньор, пока вы будете говорить о таких важных вещах.
Но у меня были причины желать, чтобы она осталась.
— Вы доставите мне удовольствие, сеньорита, оставшись здесь, если, конечно, это не будет вам неприятно. Дамы часто замечают вещи, которые ускользают от нашего грубого понимания. Может быть, вы окажетесь нам полезны. Мадемуазель де Бреголль водворена к себе? — спросил я бургомистра.
— Она ждёт приказания вашего превосходительства. Дом её охраняется, она к вашим услугам.
— Я надеюсь, что с ней обращаются, как подобает её положению, которое, судя по её лицу и имени, не из последних?
— Она двоюродная сестра моей дочери. Её отец и моя жена — близнецы. Они — французы, но давно уже поселились в Голландии. Я уверен, что вы заметили её сходство с моей дочерью.
— Это правда. Сходство поразительное. Я вдвойне рад, что прибыл вовремя и мог спасти её. Я хотел бы освободить её совсем, так как не верю в ведьм, по крайней мере, в том смысле, в каком это понимает отец Бернардо. По-моему, она виновна только в том, что слишком красива. Но я должен объяснить вам своё положение. Пока я управляю здешним городом, моя воля — закон. Ваш город подозревается в приготовлениях к мятежу, и я послан подавить его. Для этого выбрали меня, потому что я пользуюсь репутацией человека беспощадного, когда нужно. Моя власть ничем не ограничена. Кого я возьму под свою защиту, тот будет в полной безопасности; кого же я захочу погубить, тот погиб.
 
Лица моих слушателей несколько побледнели, пока я говорил. Я готов ручаться, что донна Изабелла была в полной уверенности, что теперь-то я и выпускаю когти из-под своего бархатного одеяния. Но всё это им нужно знать.
— Но меня могут отозвать, и тогда всё то, что я сделал утром и что, как вы изволили совершенно верно заметить, сеньорита, представляется в высшей степени редким поступком, может вызвать удивление в Брюсселе и Мадриде. Я назвал монаха обманщиком. Что ж, я этого отрицать не буду. Но если он не таков, то на имени осуждённой непременно останется пятно и впоследствии процесс может открыться вновь. Для того чтобы предотвратить это, я должен иметь доказательства её невиновности и злостного обвинения её инквизитором. Мы, то есть я и вы, можем догадываться, в чём тут дело, но этого недостаточно. Известно ли вам о каких-либо фактах?
— Всё, что мне известно, едва ли можно назвать фактами. Инквизитор не позволял мне переговорить ни с Марион, ни с её служанкой, с тех пор как они обе подверглись заключению. На это он, конечно, имел право. Но я уверен, что, если дело возникнет вновь, она будет выслушана, будут вызваны опять все свидетели, и тогда её невиновность станет ясна.
— Может быть. Но это будет длинная процедура, а я не люблю ждать. Я отправлю донесение завтра утром, а там посмотрим. В чём, собственно говоря, она обвинялась?
— В ереси и в колдовстве, — медленно промолвил старый бургомистр.
— Ересь? Это, пожалуй, ещё хуже, чем колдовство! Я уверен, что обвинение было неосновательно.
Я знал почти наверно, что они все были реформатского вероисповедания, но не хотел, чтобы они открыли мне эту тайну.
— Единственная причина её несчастья заключалась в её красоте и добродетели, — отвечала донна Изабелла, гневно блеснув глазами.
Как, однако, свободно она говорит о подобных вещах! Монахи и инквизиция многому научили женщин.
— Изабелла! — воскликнул её отец.
— Не бойтесь, я не принадлежу к числу ханжей. Я думаю, что я доказал это сегодня утром.
— Это правда. Инквизитор, впрочем, не настаивал на обвинении в ереси. По крайней мере, я не слыхал потом об этом ничего, иначе я сделал бы нужные шаги, чтобы спасти её. В окончательном приговоре она была объявлена виновной в колдовстве и предана в руки светских властей. А это значило эшафот.
Теперь мне стало всё ясно. Сначала достопочтенный отец поднял обвинение в ереси, но, сообразив потом, что весь город заражён ею и что сжечь всех нельзя, он благоразумно отбросил эту часть обвинения и ухватился за ведовство, которое, по его расчётам, затронет любопытство многих. Ведь протестанты также любят посмотреть при случае, как жгут ведьму.
— Мы знали, что процесс вёлся не совсем правильно и не по закону, — продолжал бургомистр. — Он не выставлял объявления о суде, при нём не было ассистента, как вы сами изволили указать. Мы знали, что совет может отменить этот приговор, но мы не смели действовать. Иначе мы пришли бы к столкновению с сеньором Лопецом и его гарнизоном. Если бы правительство не признало наших соображений и приняло бы сторону инквизиции, как случается довольно часто, то на наш город могло бы обрушиться страшное мщение.
— В чём же, собственно, её обвиняли?
— Позвольте объяснить вам всё, сеньор. Месяц назад в нашем городе была оставлена какими-то бродягами маленькая девочка — француженка. Она заболела, и её не захотели взять с собой. Марион сжалилась над ней, потому что она была бедна и бесприютна, и взяла её к себе с намерением отправить во Францию, когда она подрастёт. Девочка отличалась странным, возбуждённым поведением, и некоторые думали, что она одержима нечистой силой. На самом деле она была совершенно безвредна. Нет сомнения, что инквизитор видел её или слышал о ней. Однажды, когда Марион не было дома, к ней явились его люди и взяли девочку. Я не могу вам в точности сказать, как всё это было, но девочка вырвалась и прибежала домой. Через два дня Марион была заключена в тюрьму, и на неё было возведено обвинение в колдовстве. Сначала инквизитор не был, по-видимому, так вооружён против неё и обещал освободить её, если найдёт её невиновной. Что касается доказательств против неё, то, как я только вчера узнал, они были обычного типа: порча воды в колодцах, следы копыт на полу её комнаты, кто-то даже сказал, что видел, как она летела по воздуху. Когда я возражал, что в тот вечер, о котором шла речь, Марион была с нами, инквизитор стал объяснять мне, что ведьмы могут быть видимы одновременно в двух местах: ведьма идёт по своим делам, а дьявол садится на её место, принимая её облик. Хуже всего было то, что у одной женщины вдруг умер ребёнок, который только что был совершенно здоров и до которого дотронулась Марион. Соседи говорили мне, что ребёнок этот наелся сырых слив. Большинство было уверено в том, что он умер не от прикосновения Марион. Она ведь родилась здесь, и все её знают, хотя она несколько лет жила с нами в Брюсселе. Она добрая девушка, которую все любят. В народе началось волнение, и слава Богу, что вы прибыли вовремя, сеньор. Не случись этого, я не могу сказать, что могло произойти.