Холодные песни

– Черт подери, это был явно не их день! Ламб положил руль на левый борт, а Моллер – на правый, точно сговорились! «Трингвалла» протаранила «Гейзер», как осадная машина – ворота крепости, ударила в борт позади грота. Пакетбот Моллера рассекло пополам, и если есть в этом преувеличение, то совсем малое. Семь минут – вот что осталось у «Гейзера». Семь минут на плаву. С парохода удалось спустить всего три шлюпки, одна опрокинулась. Океан забрал сто душ. От такой же печальной участи «Трингваллу» спасла таранная переборка. Судно черпало воду, но держалось – достаточно, чтобы ему улыбнулась удача. «Трингвалла» встретила «Висланда», южноамериканская линия, и Ламб пересадил на судно пассажиров и команду. Больше полутысячи человек! А если бы и они пошли ко дну?..
Капитан замолчал. Не мог избавиться от дурного предчувствия. Рассказ о столкновении пароходов – храни Создатель души погибших! – только усилил волнение. Хендерсон, чувствуя цепкий взгляд штурмана, хотел было продолжить, но услышал шаги, осторожные, почти извиняющиеся шажки, которые могли принадлежать лишь его жене.
Сигнал туманного горна ушел в хмарь. Женщина поежилась:
– Оскар, этот звук… Он разбудил меня.
– Всего лишь пущенный по трубе воздух, дорогая. Как дети?
– Спят.
– Проводить тебя до каюты?
Она всматривалась в густое марево впереди бушприта «Кромантишира», точно хотела разглядеть в нем… кого-то…
– Мне снилась Рени, – тихо сказала жена капитана.
…кого-то… их мертворожденную дочь. Сердце Хендерсона окатило ледяной водой.
– Смотри, Оскар, этот туман! Он словно стена, преграда, ловушка… Он не хочет, чтобы мы видели…
– Не говори глупостей, океан в этих местах всегда укрыт туманом.
– Но вдруг мы столкнемся с другим судном.
Супруга не спрашивала, она… Хендерсон отметил взволнованное лицо Стюарта. Капитан постарался сделать так, чтобы голос звучал уверенно:
– Это односторонняя трасса. Другие суда могут быть за нами и перед нами, но все они плывут в одну сторону. Возвращайся к детям, дорогая, а когда прибудем в Филадельфию, вместе посмеемся над твоими опасениями.
Женщина обхватила себя руками. На ней было простое, но изящное платье из узорчатой ткани с длинными рукавами и подчеркнутой талией; юбка струилась по бедрам и почти касалась палубы. Широкую шляпу украшали ленты и перья.
– Оскар, я боюсь. У меня плохое предчувствие.
– Ты просто не выспалась, – ответил капитан. – Смотри, уже светает.
Так и было. Мучительно рождалось утро. Туман распался на мутные полосы, сделался менее густым и опасным. Стараясь согреться, жена капитана принялась ходить по палубе. Два раза она останавливалась у фокмачты и прятала лицо в ладони, ее плечи тряслись, но затем она резко вскидывала голову и с истеричной решимостью шла дальше. Туда и обратно. Туда и обратно.
– Силы небесные, – произнес штурман, – ваша жена, капитан, она…
– Бланш просто напугана, – отрезал Хендерсон. – Туманом. Тяжелыми снами.
Когда к корме барка приближался стук каблучков, Стюарт косился на женщину. Он был тайно влюблен в супругу капитана. Влюблен в ее миловидное лицо цвета морской пены, грустное, изящное. Влюблен в ее тонкую шею, скрытую высоким воротником. В ее светлые пряди. В ее походку и голос. В ее имя: Бланш, Бланш, Бланш…
Штурман понял, что женщина стоит перед ним: его мечта, его наваждение, соль на его глазах; и, о силы небесные, как же она хороша. Ее глаза оттенка темно-зеленого жемчуга прятались в тени шляпы. Бланш смотрела на него… Она спрашивала…
– Хочешь услышать песню глубокой воды? В ней живут мертвые киты, чьи скелеты облюбовали дети придонной королевы. В ней тонут корабли. В ней жены капитанов облизывают члены матросов и офицеров. Хочешь услышать эту песню? Я спою ее для тебя, Александр, лишь для тебя.
Стюарту показалось, что ему срезали лицо, – оно горело, глаза застилала алая пелена. Он плохо понимал, что ему сказала Бланш, ее приглушенный голос был странным, пугающим, будто что-то мешало ей говорить… или говорило за нее.
Штурман дотронулся до своего лица, сухого и пылающего от стыда, от непонимания, от осознания того, что рядом стоит капитан и он слышал эти безумные, непристойные слова своей жены. Слова, которые не только ужаснули, но и возбудили Стюарта.
 
Ладонь стерла красную муть, зрение вернулось к штурману, и он увидел свою тайную любовь. Женщина стояла спиной к нему, глядя в туманную даль. Она обнимала себя за плечи и едва заметно раскачивалась.
Почему молчит капитан?
Стюарт повернул голову к Хендерсону. Тот ответил задумчивым взглядом и обратил лицо к жене. Он что, не слышал того, что сказала Бланш? Почему он смотрит на нее с тревогой, а не с яростью? Почему они оба делают вид, что ничего не произошло?
Штурман почувствовал тошноту. Неужели он все выдумал? Чертов влюбленный безумец, грезящий наяву… Но почему воображение подкинуло не взмах руки, взгляд, воздушный поцелуй или несколько ласковых слов?.. Почему оно родило этот чужой голос и пропитанное бесстыдством предложение?..
– Оскар, ты слышал? – обернулась Бланш к мужу. «Ты слышал, что я сказала Стюарту? Я предложила облизать его член», – пронеслось в голове штурмана.
– Что слышал? – спросил капитан.
– Гудок… там, впереди. Я думаю, это пароход.
Хендерсон и Стюарт прислушались.
– Тебе показалось, – произнес капитан.
– Я слышала пароходный гудок, это был он. Я уверена. Ты ведь знаешь мой острый слух, Оскар.
Хендерсон хотел успокоить супругу, возможно, снова предложить проводить в каюту, но Бланш резко развернулась и, не глядя на него, прошла мимо и стала спускаться по трапу. К каюте, где спали два младенца: младшие братик и сестричка мертворожденной Рени.
Руки Стюарта мелко дрожали. Рассудок дал крен, агонизировал. Он пытался осмыслить случившееся, воскресить перед внутренним взглядом призрак женщины, которая спрашивала: «Хочешь услышать песню глубокой воды?» Штурман хотел. Чтобы она спела, спела только для него. Даже если для этого придется спуститься на покрытое ракушками и костями дно, посинеть и разбухнуть от настырной воды.
Его чувства – едкое непонимание и обреченную решимость – перебил звук, который пришел из тумана и был очень похож на низкий голос пароходного гудка…
Капитан побежал вдоль левого борта к баку, где, навалившись на леерное ограждение над выступающим крамболом, стал вслушиваться в посветлевшую муть. Губы капитана шевелились – Хендерсон считал.
Не успел он досчитать до пятидесяти, как снова услышал гудок, ближе, яснее.
Ветер усиливался, волны разбивались о форштевень и хлестали по корпусу. Капитан сложил ладони рупором и прокричал:
– Эй, «воронье гнездо»!
Сверху, из корзины на фок-мачте, донесся зычный голос впередсмотрящего матроса:
– Капитан?!
– Хэлли, что видно?!
– Ничего, сэр!
– Смотрите в оба!
Океан принес новый, мощный звук. Гудок парохода. Сигналы разделяла минута.
– Большой! – крикнул капитан. – Большой!
Лицо Стюарта перекосилось от ужаса.
– Вижу! Вижу судно! – истошно завопили из «вороньего гнезда». – Слева по носу огромное судно!
Впереди «Кромантишира» из тумана вынырнуло черное туловище двухтрубного парохода с двумя «голыми» мачтами.
– Идем на него!
Галсы барка и незнакомого лайнера сходились – капитан понял это и без крика матроса. Длинное судно на большой скорости шло навстречу. Неотвратимо надвигалось из рассветной дымки.
– Силы небесные… – вырвалось из пересохшего горла Стюарта.
Хендерсон взбежал на корму, оттолкнул рулевого и принялся вращать штурвал. В этом почти не было смысла, он уже видел, как на парусник наползает тень, видел зеленые и красные ходовые огни, желтые зрачки иллюминаторов…
Что-то прохрипел Стюарт, что-то похожее на имя жены капитана – Бланш, а потом…
…на фок-мачте парохода Хендерсон увидел Рени.
Она выросла, его дочь, которую достали из утробы матери бездыханной, которая никогда не возьмет отца за руку. За три года, проведенные в стране мертвого детства, Рени превратилась в девочку с длинными темно-зелеными волосами и большими глазами, похожими на глаза рыбы. Но капитан все равно узнал дочь. На Рени было небесно-голубое платье, которое купила Бланш. Купила еще до того, как живот округлился, а глаза Оскара наполнились слезами счастья. «Дети выглядят особенно мило в розовом и небесно-голубом», – говорила Бланш. Платье было на завязках, никаких булавок, даже безопасных, вошедших в моду совсем недавно. Голову Рени покрывал голубой чепчик.