Магистр ордена Святого Грааля
И вдруг он увидел позади нападавших огромную фигуру в мальтийском плаще.
— Отец Иероним! — воскликнул он. — На нас напали! Зовите караул!
Но никакой караул не нужен был могучему слепцу. Раздвигая уличных зевак он безошибочно направлялся на звон железа и на голос фон Штраубе. В руке он уже держал свой широкий палаш, всегда отточенный как бритва.
Барон ощутил порыв ветра — это клинок Иеронима прошелся перед самым его лицом. Шеи нападавших не были помехой для этого клинка — с первого же маху три отсеченные головы, как кочаны капусты, подпрыгивая на булыжниках, покатились по мостовой.
В один миг была одержана решительная победа. Отец Иероним, правда, еще раз отвел для удара свой страшный палаш, но сие было уже избыточным.
— Уходим, господа! — успел крикнуть князь Озерский, и злодеи мигом отпрянули, не решаясь более подступиться. — Головы, головы подберите! — скомандовал князь.
Один из нападавших быстро сложил откатившиеся головы с масками на лицах в свой плащ.
— Нельзя им позволять!.. — с трудом сумел проговорить Двоехоров, но сам он настолько изнемог в баталии, что уже не находил в себе силы двинуться с места — в окровавленном мундире и лосинах стоял, прислонясь спиной к карете и тяжело дыша.
Тот, с плащом, быстро управился со своим делом, и нападавшие мигом исчезли в здешних ранних сумерках.
— Эх, жаль… — вздохнул Двоехоров. — Головы надо было бы немедля в Тайную экспедицию. По головам их бы там всех в один миг… А так знаем только одного Озерского — затаится же, шельма, наверняка.
Слепца, однако, мало интересовали и отрубленные головы, и здешняя Тайная экспедиция. Он уже вложил в ножны палаш и приобнял фон Штраубе за плечи:
— Ты не ранен, сын мой?
— Кажется, нет, — проговорил барон. — Но если бы вы, отец мой, вовремя не подоспели, через минуту-другую был бы убит, без сомнения… Каким образом вы, однако, столь своевременно появились тут?
— То Господь меня привел и руку мою направил, — сказал слепец. — Вот вы и живы по воле его. Господь все дарует своевременно — кому жизнь, кому смерть.
— Что ж, можем ехать во дворец, — как ни в чем не бывало вступился Двоехоров.
— Но вы ранены, — сказал фон Штраубе, — вам сейчас нужен бы лекарь.
— Пустяк, — отозвался бравый капрал. — Такой пустяк службе гвардейца не помеха. А вот не доставить вас по приказу его императорского высочества, это при службе в гвардии большой позор.
— Быть может, я сам доеду? — предложил фон Штраубе.
— Никак невозможно, — с решительностью сказал гвардеец. — Говорю ж вам — приказ у меня. Тем более при такой позиции. — Он кивнул на обезглавленные трупы, распростертые на мостовой. — Только теперь уж я поеду с вами одной карете, а то как бы чего опять…
— Но наша лошадь пала, — напомнил фон Штраубе.
— Ну сие не беда, — отмахнулся Двоехоров, — сие мы уж как нибудь…
Только сейчас к ним поспешал кем-то, видимо, кликнутый городовой.
Двоехоров приветил его ударом в зубы:
— Быстро бегаешь, сучий сын!
Получивши в зубы, городовой ничуть не оскорбился, а даже приосанился:
— Виноват, ваше благородие! — клацнул он каблуками.
— Ладно, — уже миролюбиво сказал Двоехоров, — чего с тебя, дурака, взять… Ты вот что: возьми-ка моего коня да отведи в Семеновские казармы. Там скажешь: капрала Двоехорова конь. Да под уздцы веди, верхом не садись — эдакого тюфяка он вмиг скинет. Горячий конь, арабских кровей. Не для таких убогих, как ты.
Тот отдал честь:
— Слушаю-с! — и, взбодренный двоехоровской зуботычиной, проворно подбежал к коню.
Столь же споро Двоехоров обеспечил экипаж — попросту взмахом руки остановил проезжавший мимо.
Оттуда высунулся, судя по окладистой бороде и дорогой шубе, купец:
— Чем обязаны, ваше благородие?
— Ну-ка выходь! — приказал ему гвардеец.
— Однако ж я по делам поспешаю, ваше бла… — попытался воспротивиться тот.
Капрал, не тратясь на пререкания, выволок его за ворот и проговорил:
— Государева служба! Не понял ты еще?
А поскольку сии слова снова же были сопровождены хорошей зуботычиной, самым, как начинал для себя усваивать фон Штраубе, весомым тут, в Российской империи пояснением, то и понятливости у купца мигом прибавилось.
— Так точно, все понятно, ваше благородь! — сказал он, пропуская их в карету.
Попробовали бы они вот так вот где-нибудь в Амстердаме или Лондоне! Удивляясь здешним порядкам, фон Штраубе первый сел в карету. Двоехоров между тем подошел к кучеру и основательно подергал его за жидкую бороденку на предмет ее натуральности, а не приклеенности, и, оставшись вполне доволен, приказал:
— Во дворец! Быстро! — Лишь затем уселся в карету рядом с бароном.
Когда отъезжали, фон Штраубе через окно еще раз взглянул на отца Иеронима, утесом возвышавшегося на мостовой, и сейчас еще больше, чем прежде, испытал раскаяние. Как он мог заподозрить его в худом умысле против себя? Принять за хитроумного убийцу того, кто на деле оказался его ангелом-спасителем!..
— А лихо ваш слепой головы им оттяпал! — восхищался по дороге Двоехоров. — Верно, впрямь Господь направлял!.. Я-то думал, он, Господь, только на молитвы сподобить может, а оказывается, в ином случае и головы сечь… — И не слишком задерживаясь на вопросе промысла Божьего, добавил: — Вот жаль только, что головёнки эти мы не смогли прихватить, право, жаль! Большая была б удача, кабы тех шельм по головам опознали!.. — Затем, чуть помолчав, попросил: — А вы, господин барон, не окажете ли такую милость?..
— Слушаю вас, капрал.
— Не скажете ли его императорскому высочеству, что гвардии капрал Двоехоров стоял насмерть, жизнь вашу защищаючи? И трижды раненный продолжал крушить злодеев! Самому-то мне слишком на сию тему распространяться неохота — воспримут за хвастовство. А ежели от вас узнают, глядишь, к званию могут представить.
— Скажу непременно, — пообещал фон Штраубе. — Ибо сие истинная правда, вы дрались, как лев.
— Благодарю вас, барон! — возрадовался капрал. — А про головы эти ради бога не говорите, ну их! Еще чего доброго ошельмуют за нерадение — что их не добыл; тогда чина вовек не видать.
— Хорошо, не скажу, — кивнул барон.
Сам он уже думал о прежнем: для чего, для чего он мог понадобиться престолонаследнику? И что сему, если верить Литте, главному заговорщику он может, а чего не может говорить? И еще он думал о том, о чем подспудно не переставал думать почти никогда — о великой тайне своей и о своем особом для этого мира предназначении…
— Приехали! — сказал наконец Двоехоров. И потом, когда они уже подходили к караульным, тихо добавил: — Так вы не запамятуете сказать, господин барон?
— Нет, нет, не сомневайтесь, — еще раз заверил его фон Штраубе, восходя на крыльцо главного входа, где гвардейцы, видно, уже знавшие, что его должно пропустить, делали ему ружьями «на караул».
Далее он поднимался по лестнице в сопровождении гвардейского штабс-капитана, а мысли все возвращали его к пережитому недавно, по пути во дворец. Злодеи напали столь поспешно наверняка потому, что страшились и не желали его встречи именно с престолонаследником. Но встреча еще не произошла, а значит…
Значит, по-прежнему следовало пока остерегаться всего и всех — и этого штабс-капитана, шагавшего позади, держа за рукоятку шпагу, и этих гвардейцев, вытянувшихся с винтовками на этажах, каждый из коих вполне мог выстрелить или всадить ему в спину багинет, и даже этих каменных сводов, которые могут невзначай обрушиться на голову…
Дошли, однако, без приключений. Штабс-капитан распахнул перед фон Штраубе широкую резную дверь и торжественно провозгласил:
— Чертоги его императорского высочества великого князя Александра Павловича!
Еще один шаг — и можно было уже до поры ничего не опасаться.
Ибо навстречу ему с приветливым лицом уже вышел…
Да, да, это, безусловно, был…
* * *А лейб-гвардии капрал Двоехоров, несмотря на боль в пораненных местах, весьма бодро вышагивал в обход дворца, к тыльной его стороне, где располагались караульные помещения, и на все расспросы, что задавали ему по пути товарищи по полку касательно его окровавленного вида, лишь отмахивался, как от мух: «Да было дело…», «Приключилась позиция…», «Узнаете ужо…»