Магистр ордена Святого Грааля
— Фють! — присвистнул он. И со знанием дела добавил: — Тут ему не плетью, тут кнутом мясо рвали. Кнутом у нас только за душегубство наказывают, за другие провинности полагается только плеть.
— Понятно, за душегубство, — согласился князь. — Ты по возрасту прикинь — и по его, ката, возрасту, и рубцов этих. Все сходится: поди, с Емелькой Пугачом в оренбургских степях вольничал, немалого, думаю, нашего брата, дворян, в тех степях перевешал. Ведь так? — посмотрел в полыхающие злобой глаза безъязыкого. — Да по всему выходит, что так… Другие давно уже на катограх сгнили, а этот иудством себе выхлопотал жизнь Даже двойной получается иуда, коли продает и Тайной канцелярии, и заговорщикам. Эх, пристрелил бы его сейчас не жалеючи, да кровь у него больно смердливая, поганиться не хочу.
Некоторое время комтур лишь молча покачивал головой, в недоумении от всего услышанного. Потом, немного придя в себя, сказал:
— Вы, князь, еще, помнится, про какую-то записку изволили говорить.
Бурмасов кивнул:
— Да, вот и она. Уже как раз и подсохла. Ну-ка, поглядим, что там наш синьор Антонио пишет по-италийски… — Присев рядом с фон Штраубе, он развернул записку.
Барон тоже бросил на нее взгляд и поразился тому, что по-русски эдак-то можно написать: «Вашы Благо огородия! Как пересламшы вашыму Благо огородюю запрошлой ниделей…»
— «ВашЫ Благо огродия»… — стал читать вслух Бурмасов, пытаясь передать эту варварскую грамматику. — На огороде, что ль, нашли?.. «Как мы пересламшЫ вашЫму Благо огородию запрошлой ниделей сообчение про Карлу Штраубу и как получимшЫ от ВашЫва Благо огородия за то 50 рублев, то за сообчение прошлой нидели про граф Литова»…
— Подлец! Какого подлеца рядом держал!.. — воскликнул комтур Литта.
— «…про графа Литова, — продолжал читать Никита, — прошу у Вашыго Благо огородия уже 100 рублев, яко они граф, а не барон, што гораздать вышЫ. И жду энти 100 рублев в обусловном месте, а не то, как не дождусь, выдам про ВашЫх Благо огородий воровство противу Царя, за што станите по Государеву делу как я увечны…» Вот вроде и все, — заключил князь. — Особо меня слог восхитил.
— Нет, каков подлец! — все не унимался граф.
Бурмасов согласился:
— Да, эдакого поискать. И братцев своих, Емелькиных разбойников продал, и Тайную экспедицию, а теперь и заговорщиков, и хозяина своего продать готов. Даже не двойной, не тройной, а четверной иуда!.. Однако что делать будем с ним, господа? Признаться, тут, на полу у меня в доме, он мне преизрядно надоел.
Теперь уже раскрытый негодяй смотрел не со злобой, а насмешливо и пытался дразнить обрубком языка.
— Предоставьте мне, — сурово сказал комтур, — я что-нибудь придумаю.
— Да уж, придумайте, граф. Только Христа ради без убийства. В России несколько странное законоуложение. Убить смерда вы не можете, за то рискуете в острог угодить, а вот запороть его до смерти — сколько душе угодно. Согласитесь, удивительная непоследовательность, во всем мире, пожалуй, свойственная только нам…
Литта поклонился:
— Благодарю, князь. Учту ваши слова. Только как мне его отсюда унести?.. Видно, отца Иеронима придется звать, уж у него сил хватит.
Он поднялся, но Никита остановил его:
— Постойте, граф, еще один вопрос по делу, только недавно для меня открывшемуся…
— Слушаю вас.
— Я узнал, что поступившим в ваш орден вручают стилеты; это так?
— Безусловно, — подтвердил комтур. — Традиция, бёрущая начало… вспомнить бы…
Бурмасов махнул рукой:
— Да Господь с ней, с традицией, не трудитесь вспоминать… Стало быть, и у вас такой стилет имеется?
— Конечно. Он у меня даже с собой. Правда, остался в платье, которое сейчас сохнет.
— Тишка! — позвал князь, и когда слуга торопливо появился на пороге, приказал ему: — Ну-ка, Тишка, быстро принеси сюда платье его сиятельства. — Тот выскочил выполнять приказание, а Бурмасов сказал комтуру: — Вы уж не взыщите, граф, что распоряжаюсь вашими вещами, но дело, клянусь вам, не терпит промедления.
— Напротив, — ответил Литта, — буду весьма вам благодарен. Платье уже должно было просохнуть, и самое время в него переоблачиться.
Тишка быстро принес вещи комтура. Граф взял плащ, достал из него стилет и протянул Никите:
— Вот он. Чем он вас, однако, так заинтересовал?
Бурмасов внимательно оглядел стилет.
— Да тут надпись выбита на клинке, — отчего-то нахмурившись, сказал он. — Ваше имя… И что ж, у всех орденцев тоже на клинке имя?
— Всенепременно… И кроме имени еще тайные знаки возле рукоятки во избежание подделки. Вот они, едва различимые восьмиконечные звездочки — видите?
Бурмасов пригляделся, кивнул.
— Карлуша, — по-прежнему нахмуренный, обратился он к фон Штраубе, — а твой стилет где?
— Не знаю, давно не видел. Наверно, остался там, в доме у покойного Мюллера, — сказал барон.
— Черт! — выругался князь. — Душой чувствую, готовится еще какая-то подлость против тебя! Похоже, нам надо спешить!
— Думаешь, тот стилет… — начал было фон Штраубе.
Бурмасов перебил его на полуслове:
— Думаю, друг мой, думаю… А отсюда что? Отсюда то, что поскорей нам отсюда надобно… Тишка! — снова кликнул он. — Быстро платье мне и барону!
Однако слуга, на сей раз не так быстро обернувшись, вместе с одеждой принес и известие:
— К вашему сиятельству пришли. Ожидают в прихожей.
— Кто? — спросил князь.
— Не могу знать-с. Требуют господина барона.
— Не успели… — поморщился Никита. — Ладно, что поделаешь, зови.
В залу вшагнули три гвардейца, за старшего у них был старый знакомый сержант Исидор Коростылев, но он почему-то сделал вид, что ни с кем из присутствующих не знался прежде, и отчеканил:
— Велено взять и заключить под стражу мальтийского рыцаря барона Карла-Ульриха фон Штраубе.
Князь вскинул голову:
— Причина? Я у вас как прапорщик спрашиваю!
— И я как подпоручик! — не преминул щегольнуть новым чином Христофор.
Коростылев сначала как-то вовсе без удивления оглядел связанного лже-Антонио, лежавшего на полу, затем обернулся к двум сопровождавшим:
— А ну-ка, ребята, выйдите в прихожую, мне с господином подпоручиком и с господином прапорщиком без лишних ушей надобно потолковать. — Когда те покинули залу, он заговорил уже вполне запросто: — Видишь, Никита, какие дела. После потопа нашли труп этого дьявола Мюллера на мостовой — видно, водой вынесла. А в груди у него торчал стилет, на котором Карлушино имя. Вот он, стилет этот, при мне… Из-за стилета и повелели мне барона доставить. Что поделаешь, служба! Понимаешь сам.
— Дай-ка… — Никита потянулся к стилету и взял его в руки. — Да, имя Карлушино… А знаки?.. Граф, посмотрите. — Он передал стилет комтуру.
— Да, они, — вздохнул Литта.
Фон Штраубе тоже взял стилет и провел пальцем по клинку… Но Боже! что это?.. Так не могло быть!..
Он с подозрением взглянул на комтура, но говорить ничего не стал, ибо окончательной разгадки все-таки у него еще не было…
Между тем Бурмасов, возвращая Коростылеву стилет, сказал:
— Служба-то она служба!.. Но тебе, как я предполагаю, не больно-то хочется нашего общего друга Карлушу туда доставлять.
— Еще чего, чтоб хотелось! — возмутился даже сержант. — Из-за какой-то собаки — своего ж брата дворянина!.. Да и сам я свидетель, что барон его не убивал: когда мы тот вертеп покинули, живехонький лежал этот боров!.. А кабы даже ненароком и убил, так, во-первых, за дело, а во-вторых, мне же тем немалую услугу оказал.
— Какую еще? — не понял Никита.
— Так ведь Мюллерша теперь законная вдова. А боров убиенный, царствие ему… Тьфу ты, какое там царствие! Уже, небось, в аду угольки под него подгребают… Однако наследство ей оставил немалое: дом в Петербурге, добра множество, денег тысяч под сто, да еще деревеньку в Псковской губернии прикупил на полтораста душ. И вдовушка молода, ласкова, собой хороша; на такой бедному дворянину жениться сам Господь велел.