Собрание сочинений в 15 томах. Том 15

— Но, во всяком случае, нам необходимо покончить с этой парламентской чепухой, — возражал м-р Коппер, — с этой страстью критиковать все на свете и ничего не делать, в то время как большевики и евреи расхищают нашу собственность.
— Евреи? — переспросил Эдвард-Альберт с недоумением.
Любопытно, что наш образчик англичанина до тридцатилетнего возраста совершенно не задумывался о современных евреях. Он считал, что евреи — несимпатичный библейский народ, от которого сам Бог в конце концов был вынужден отступиться, и тем дело кончилось. Мы теперь живем в эпоху Нового Завета. Он учился в школе вместе с евреями, полуевреями и четверть героями, не замечая никакой разницы между ними и остальными товарищами по школе. Слыхал, что есть какой-то религиозный обряд, называемый обрезанием, и не стремился узнать больше. Может, Баффин Берлибэнк — еврей? Или Джим Уиттэкер? А может, в Эванджелине Биркенхэд есть еврейская кровь? Эдвард-Альберт никогда не спрашивал об этом, и нам нет необходимости вводить в свое повествование не относящиеся к делу подробности. Если евреи так отличны от нас, это должно было бы бросаться в глаза.
Но широко распространившаяся в упадочную георгианскую эпоху и жадно искавшая выхода смутная тревога привела к тому, что каждый почувствовал необходимость застраховать себя от всякой ответственности, найдя козла отпущения, и не было почти ни одной сколько-нибудь значительной общественной группы, которой не грозила бы честь сыграть роль искупительной жертвы. Определенная часть той этнографической смеси, которая носит название евреев, особенно подающих голос из Восточной Европы, страдает своеобразным гетто-комплексом и адлеровской жаждой самоутверждения; и всегда находились энергичные молодые люди арменоидного типа, которым казалось соблазнительным выступать в качестве «борцов» за свой «народ», подогревать чувство угнетения там, где оно грозит заглохнуть, и настаивать на необходимости создать некую замкнутую организацию. Еврей должен помогать еврею. В этом вредном экономическом принципе сказывается всемирный и общечеловеческий предрассудок: шотландцы держатся друг за друга; валлийцы захватили в свои руки торговлю молоком и мануфактурой в Лондоне и так далее. Только решительное пренебрежение со стороны более развитых людей способно хоть отчасти нарушить эту кастовость.
К несчастью, как только завершилась первая стадия мировой войны (1914–1918 годов), профессиональные «борцы» за еврейский народ принялись с особой энергией всячески разжигать чувство расовой розни, самым вызывающим образом игнорируя всеобщую потребность в переустройстве мира. Они не желали жить в новом мире: они повели свой «народ» в Сион. Они решили быть героями, превратиться в Маккавеев. Юноши из Западного Кенсингтона мечтали стать Давидами, а их сестры — Эсфирями. Ни один общественный деятель, ни один писатель, ни один художник не мог шагу ступить, не натолкнувшись на еврейский вопрос, как будто на нем сосредоточились все интересы человечества. Им грозили тайно или явно бойкотом и всякими бедами, если они не согласятся играть предназначенную им роль рабов Гедеоновых, дровосеков и водовозов великого народа. Самые кроткие, самые терпимые и гуманные люди доходили до того, что поневоле восклицали: «Черт бы побрал этих евреев!»
По общему мнению, евреи бестактны, тщеславны, склонны к семейственности — но в конце концов это все, что можно сказать плохого о самом плохом из них. Они выводят из терпения — и только. Пресловутый еврейский заговор был и остается выдумкой. Но эти борцы и вожди еврейства очень повредили своему по всему свету рассеянному и беззащитному «народу», сосредоточив на нем всеобщее внимание в тот момент, когда возникла такая острая потребность в козлах отпущения. Homo Тьюлер Тевтоникус, зализывая после поражения раны своего честолюбия, легко дал убедить себя, будто причина его поражения — еврейское предательство. Все западные Проспекты Утренней Зари в поисках, на кого бы свалить ответственность за усиливающуюся качку финансового корабля, нашли удобным приписать эту качку действию «международного капитала» и охотно поверили, что международный капитал — в основном капитал еврейский. Но это было неверно. Он был менее еврейским, чем когда-либо прежде.
 
Служители христианской церкви спрашивали: почему это, несмотря на все наши просветительные заботы, ряды молящихся редеют и в нашем народе иссякает вера? Кто в этом виноват? Где причина? Уж, конечно, только не в нас… Почему в нашей пастве сокращается рождаемость, тогда как у евреев — кто этого не знает! — у всех поголовно огромные семьи? Откуда этот рост неверия в прекрасные, непонятные догматы нашей религии? Как можно не верить в то, чего не понимаешь, если только тебя не подстрекают смутьяны? И что скрывается за хаосом, царящим в безбожной России, которая когда-то была так предана своему земному папаше и нашему с ним Небесному Отцу? Обо всех кознях этой дьявольской камарильи можно прочесть в труде м-сс Несты Уэбстер «Тайные общества и разрушительные общественные движения». Или же можно познакомиться с возникновением новых погромных настроений по курьезной и бесстыдной фальшивке под названием «Протоколы сионских мудрецов».
Вот, выражаясь языком современной всеобщей истории, причины и основания той лихорадочной эпидемии погромов, которая охватила весь мир во второй георгианский период, и вот почему наш микрокосм Эдвард-Альберт, облокотясь на свою садовую калитку, в беседе с м-ром Коппером заметил:
— Как-никак эти евреи делают в мире много зла…
На что м-р Коппер, уже сильно зараженный, ответил:
— А мы всякий раз спускаем им.
Мы видим, что и тут, в случае отдельного обитателя Проспекта Утренней Зари Эдварда-Альберта, действовал тот же тройной внутренний импульс, что и на Проспектах Утренней Зари всего цивилизованного мира: болезненный страх перед какой-то неминуемой и глубокой перестройкой экономических и социальных отношений — страх, принимающий защитную форму бессмысленного ужаса перед «большевизмом»; неприятная мысль об общей слабости руководства, порождающая тоску по спасителю и вождю; наконец, стремление отыскать козла отпущения, на каковую роль еврейские борцы сами готовили свой «народ». Отныне всему миру суждено было жить в условиях возрастающей общности восприятия, и действие перечисленных трех факторов можно было наблюдать всюду, где господствующий класс оказывался под угрозой, по всему земному шару, от одного полюса до другого. Три воображаемых существа — Большевик, Еврей и вдохновенный Главарь — стали тремя основными образами новой мифологии, освобождающей от необходимости мыслить, быть сильным и мужественным.
Всюду, где фунт стерлингов и доллар имели хождение и беспрепятственно обменивались на местную монету, эта мифология была в полной силе, вуалируя суровую реальность таких фактов, как уничтожение расстояний, все увеличивающееся количество высвобождаемой физической и психической энергии и рост недовольства неимущего, эксплуатируемого и обездоленного большинства. Эти три элемента обусловили окончательное крушение старого порядка, которое три указанных выше мифа помешали людям предусмотреть и предотвратить.
Но если мифология эта была распространена во всем мире, то в каждой части земного шара миф приобретал особые черты. Стадии были различны. Западная, скандинавская и польская разновидности Homo Тьюлера не особенно резко отличались от разновидности Англиканус: налицо была та же мифологическая триада и те же скрытые мотивы. Что же касается Америки, то, пока она не пережила в 1932 году достаточно тревожной финансовой встряски, навсегда покончившей с ее «здоровым индустриализмом», там не было того предчувствия близкой беды, которое заставляло всю Европу повсюду выискивать козлов отпущения и конспираторов. Но по мере развертывания Нового курса американские мифы и американская действительность стали приобретать все большее сходство с европейскими.
Homo Тьюлер Тевтоникус, разделявший веру в новый миф, тем не менее изнывал под бременем другой, еще более мучительной заботы, чем его соседи. Он страдал от необходимости примириться со своим поражением и его длительными последствиями. Настроение его было очень похоже на настроение Эдварда-Альберта, когда тот получал удары кулаком от Хорри Бэдда и делал вид, что не замечает их. Он постепенно взвинчивал себя до состояния, которое у нашего героя выражалось в формуле: «Я дам тебе по морде» и в жестокой оплеухе, судорожно нанесенной этому юному джентльмену. Рано или поздно Homo Тьюлер Тевтоникус должен был ввязаться в драку.