Честное пионерское! Часть 4 (СИ)
Каховский не пожелал править уже расписанные в его воображении планы — «наехал» на меня морально, в лучших традициях фашистского гестапо. Но тут же нарвался на возмущение дочери. «Папа!» — хлестнул ему по ушам Зоин возглас. Юрий Фёдорович яростно сверкнул глазами, но промолчал. А через десяток секунд он «сдулся» и пошёл на попятную. Заверил, что уважает мои права, как советского гражданина. Но он вынужден «радеть о рабочих интересах». Пожаловался, что «важные дела» «высокое начальство» требует закрыть до Нового года. И я помог бы в этом и милиции, и лично ему, моему будущему тестю, отцу такой умной и красивой девочки (мы с Каховским разом посмотрели на Зою — у той от смущения порозовели щёки). Я поинтересовался количеством «важных» дел. На что Юрий Фёдорович ответил небрежным взмахом руки и словами: «Не так уж много».
Он всё же выманил у меня обещание «заглядывать на кофе» трижды в неделю, после тренировок. «Такой график будет только до Нового года! — заверил Каховский. — Сам понимаешь: время не терпит». Он театрально нахмурил брови. «А после праздника сократим твои „припадки“, — пообещал Юрий Фёдорович. — Как ты и хотел: до раза в неделю. Чтобы дочь не решила, будто я не забочусь о здоровье зятя. Один единственный сеанс по субботам. И всё! Если, конечно, не возникнут экстренные случаи». «А экстренные случаи непременно появятся», — мысленно добавил я. Но не озвучил свои догадки. Лишь поинтересовался, какие плюшки получу за «помощь следствию». Орден, медаль или даже грамоту Каховский мне не посулил. Юрий Фёдорович заявил, что я уже почти забрал его главную «драгоценность» (выразительно посмотрел на дочь). Пообещал регулярно премировать меня чашкой крепкого кофе.
Напоследок Зоин отец предложил мне забыть о карьере в сфере торговли. Сказал, что отныне моя судьба — влиться в ряды доблестной советской милиции. «Умишком ты, зятёк, не блещешь, — заявил Юрий Фёдорович. — Но „умных“ у нас в органах внутренних дел хватает. А вот тех, кто действительно что-то умеет — тех маловато. Так что дорожка у тебя одна, зятёк: в нашу Великозаводскую академию МВД СССР. С твоим везением в операх делать нечего. Но вот учеба на факультете экспертов-криминалистов — это твоё. Возьму тебя потом в Великозаводское УВД. Будешь у нас как сыр в масле кататься. Если обеспечишь Управлению рекордные показатели раскрываемости. Будут тебе и грамоты, и премии, и медали. А главное: гарантирую тебе хорошее отношение со стороны умного и справедливого начальника. К тому времени я уже наверняка переберусь из кресла зама в кабинет начальника УВД».
По пути домой я размышлял над словами Каховского. Шёл неторопливо: боялся растрясти набитый отбивными и жареной картошкой живот, в котором плескались ещё и три порции кофе. Прикидывал, хочу ли в этой жизни надеть милицейскую фуражку и погоны. Знакомая и привычная работа в торговле поднадоела ещё в прошлой жизни. Она сулила хорошие заработки. Но обещала «повторение пройденного». Я не стремился повторить прошлую жизнь. Мог заработать деньги на послезнании (некоторые события предотвратить невозможно, что не мешало мне на них обогатиться). В космонавты не стремился, тяги к наукам не испытывал. С Мишиным «подарком» не видел для себя будущего и в спорте: уж слишком часто пришлось бы «пожимать руки» (после парочки публичных «припадков» меня списали бы по состоянию здоровья). Да и что будет с советским спортом, когда я окончу школу?
Выпускной из десятого класса (или из одиннадцатого?) я отгуляю в тысяча девятьсот девяносто первом году. Заканчивать школу экстерном пока не видел смысла. Что стало к тому времени с Советским Союзом в моей прошлой жизни, я прекрасно помнил. Изменится ли будущее страны теперь — не факт. Но даже если мои потуги и приведут к переменам, то к каким? Я только выглядел десятилетним ребёнком. А мыслил, как уже набивший за жизнь не одну «шишку» человек. И не испытывал уверенности, что новые «девяностые» окажутся лучше прежних. В «счастье для всех даром» давно не верил. Но понимал, что счастье бывает разным. И чьё-то горе зачастую оказывалось радостью для других — так же, как Мишина смерть (я не сомневался, что мальчишка умер в мае после очередного «припадка») даровала мне новую жизнь. С теми испытаниями, что не выдержала психика ребёнка, мой разум пока справлялся.
Я вдруг представил себя на театральной сцене, где проводили свои «сеансы» экстрасенсы из уже недалёкого будущего. Мысленным взором увидел, как я (наряженный в костюм от дорогого модного модельера) предсказываю реальным и подставным зрителям их будущую смерть, разгадываю тайны жестоких убийств. А потом рассуждаю по центральному телевидению о «возможностях третьего глаза» (и рекламирую бандитский банк или поддельные лекарства). Усмехнулся. Покачал головой: труд артиста-экстрасенса манил меня даже меньше, чем собственная торговая фирма или швейная фабрика («точно не моё»). Вообразил себя в форме лейтенанта милиции, подобно Якову Лукину, запечатлённому на той фотографии в квартире Фрола Прокопьевича. Но не рядом с темноволосым приятелем, а под руку со знойной пышногрудой красоткой.
И замурлыкал песенку:
— Младший лейтенант, мальчик молодой, все хотят потанцевать с тобой…
* * *О том, что задержусь у Каховских я предупредил Надежду Сергеевну по телефону. Но всё же заметил на Надином лице тревогу, когда переступил порог под звуки заставки программы «Время». Я всё меньше вспоминал о разговоре с Каховским, подходя к дому, а всё больше думал об убийстве Оксаны Локтевой, за которым сегодня намеревался понаблюдать. Потому вошёл в квартиру в плохом настроении, что не укрылось от глаз Мишиной мамы. А ещё Иванова рассмотрела синеву над моей губой — всплеснула руками… принялась меня обнимать и целовать, словно я вернулся не с тренировки, а с опасного боевого задания. Заверил Надежду Сергеевну, что чувствую себя прекрасно, что «ничего не болит», что не голоден (перечислил, чем меня накормили Зоины родители).
Виктора Егоровича у нас в гостях не застал. Тот всегда возвращался домой пораньше, когда Павлик оставался там в одиночестве. Вовчик в моё отсутствие у Солнцевых надолго не задерживался, а Валера Кругликов и Света Зотова гостили у Паши по выходным. Однако я всё ещё чувствовал в воздухе запах папиного одеколона. Да и с Надиных губ не сошло покраснение от долгих и страстных поцелуев. Надежда Сергеевна заметила направление моего взгляда, спешено опустила лицо. И вдруг о чём-то вспомнила — сверкнула глазами и умчалась в свою комнату. Я снял в прихожей верхнюю одежду (пометил в уме, что нужно натолкать во влажные ботинки газетную бумагу). И услышал Надино громкое и торжественное: «Па-па-па-пам!» Увидел в руках Ивановой вещицу из бежевого кожзама.
— Как тебе Зоин рюкзачок? — спросила Надежда Сергеевна.
Она повертела своё изделие, разглядывая (и показывая его мне) со всех сторон. Я опознал в нём бывшую сумку (точнее, две сумки) — больше по цвету материала, нежели по форме изделия. Знакомые по моей прошлой жизни женские рюкзаки оно пока напоминало лишь (очень) отдалённо.
— Это не окончательный вариант, — сказала Надя. — Он не сильно похож на твой рисунок. Но скоро он преобразится. Вот этого пятна не будет: я прикрою его нашивкой с вышивкой. Здесь я прострочу машинкой — пока соединила вручную. А ещё добавлю ручку… вот так. И пристрочу вот здесь лямки.
Я вообразил все те изменения в облике будущего рюкзака, о которых говорила Надежда Сергеевна. Но так и не понял, преобразят ли они его к лучшему. Заверил Иванову, что не сомневался и не сомневаюсь в её мастерстве. Заявил, что Зое Каховской наш подарок непременно понравится.
— Люблю тебя, мама, — добавил я. — Ты самая лучшая.
Набитый картошкой и отбивными живот помогал мне отгонять сон. Ещё с прошлой жизни я не любил спать на полный желудок. Однако выработанная в больнице (в мае-июне) привычка рано засыпать напомнила о себе и сегодня: я то и дело зевал, потирал глаза. И прислушивался к доносившимся из Надиной комнаты звукам (там бубнил телевизор). Обычно перед рабочим днём Надежда Сергеевна ложилась в кровать едва ли не раньше меня. Но в этот раз она будто испытывала моё терпение. Телевизор не умолкал, а Надины шаги то и дело раздавались в прихожей: Иванова то наведывалась в кухню (громыхала чашками и чайником), то посещала уборную. Временами она заглядывала ко мне, интересовалась, почему я не спал — жаловался ей на бессонницу.