Волков. Гимназия №6 (СИ)
И уж точно потерял бы голову — видимо, на то и был расчет.
Но мне приходилось видеть суммы и покрупнее. В десятки, в сотни раз — в самых разных валютах и по любому из когда-либо существовавших обменных курсов. Иногда деньги были моими, иногда — могли таковыми стать, вздумай я согласиться на чужие условия. За свою жизнь мне приходилось побывать и миллионером, и нищим, и снова миллионером…
Не то, чтобы у таких, как я имелись какие-то особенные правила, или этакий кодекс чести. Нет, ничего подобного — только самый обычный опыт. Который однозначно намекал: бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Соблазны власти или легких денег доведут куда угодно — но уж точно не до добра.
А соблазны были. Способности, подобные нашим, не так уж просто утаить от обычных людей — и во все времена находились те, кто так или иначе пытался ими воспользоваться… Да и сами мы порой ошибались. В конце концов, даже нескольких человеческих жизней слишком мало, чтобы полностью вытравить из себя лишнее.
Особенно когда все, во что веришь, в очередной раз с треском разлетается на части.
Рухнула красная империя, и асфальтоукладочным катком прокатились по стране лихие девяностые. Тогда наши с шефом дорожки разошлись окончательно, а остальных и вовсе разметало по миру, как осколки. В Петербурге застрял только один — и я так и не успел спросить, зачем ему вообще понадобилось связываться с одной из бессчетных «бригад».
Нас не так уж просто убить. Удар мечом или саблей, ребра, размолотые чуть ли не в кашу пушечным ядром, копье прямо в сердце, ядовитый газ, от которого легкие превращаются в один сплошной кровоточащий ожог — мы выдерживали и не такое. Раны заживали — иногда без следа, иногда оставляя очередной из сотни шрамов. Возможно, я смог бы кое-как собрать себя в кучу даже после осколочной гранаты из РПГ, угодившей прямо в лобовое стекло навороченного американского джипа.
Мой старый товарищ — не смог.
— Это с чего же такая щедрость, Фома Ильич? — Я улыбнулся и покачал головой. — Никак, заплатить хотите, что я людей покалечил?
Кудеяров сверкнул глазами и шумно выдохнул. На мгновение в его взгляде мелькнула такая злоба, что я уже приготовился драться… Но буря стихла, так и не начавшись. Могучие плечи опустились, голова поникла — передо мной снова сидел солидный господин в пиджаке, купец первой гильдии.
Ничуть не похожий на разъяренного медведя.
— Я, по-твоему, что — каторжанин, урка? Такой же, как Прошка?.. Так вот что я тебе скажу, Володя Волков, — недовольно проворчал Кудеяров. — В Сибири всякое случается. И сейчас, а уж раньше — тем более. Места глухие, а деньги водятся немалые. И заработать честно ты, конечно, заработаешь — а удержать уже не сможешь. По молодости, бывало, и за топор брался, и за ружьишко — но душегубом никогда не был! — Кудеяров насупился и посмотрел на меня исподлобья. — И прошлым своим не горжусь, не подумай. Уж сколько лет порядочным человеком стать пытаюсь.
На мгновение мне даже стало… стыдно? Пожалуй, все-таки нет. Может, старший Кудеяров и правда никогда в жизни не промышлял разбоем или воровством, но белым и пушистым уж точно не был. Раньше — да и сейчас назвать его честным человеком язык бы, пожалуй, не повернулся.
Но сочувствие все-таки было. Да и симпатий этот таежный медведь вызывал куда больше, чем его сынуля и все Прошкины прихлебатели вместе взятые. Такие, как он, умеют держать слово — и из Кудеярова вполне мог бы выйти надежный союзник.
Но записывать его в благодетели я уж точно не собирался.
— Как-нибудь обойдусь, — тихо повторил я. — Ничего личного, Фома Ильич. Если хотите — считайте это моей маленькой прихотью.
На этот раз игра в гляделки длились чуть ли не минуту. Никакого магических способностей у Кудеярова, ясное дело, не было — зато опыта хватало с лихвой. И он «просвечивал» меня не хуже Дельвига. Словно пытался понять — что же за птица этот странный гимназист напротив.
И, кажется, все-таки понял.
— Ну… Дело твое, Володя Волков. Что от денег отказался — это я уважаю даже. — Кудеяров убрал ассигнации и снова завозился за воротом пиджака. — Но тогда вот чего возьми.
Когда в полумраке салона блеснул металл, я едва не дернулся. Но никакой угрозы, похоже, все-таки не было: здоровенная ручища вытаскивало оружие за ствол, да еще и нарочито-медленно. И я даже успел подумать, что в этом мире чуть раньше положенного изобрели то ли американский «кольт», то ли советский «Тульский-Токарев»…
Нет, показалось — пистолет Кудеярова изрядно напоминал оба сразу, но, конечно же, не был ни тем, ни другим. Хоть и приходился «американцу» весьма и весьма близким родственником. В моем мире бельгийский М1903 конструкции Джона Браунинга появился в России совсем недавно — в прошлом году, если не в этом. И закупали его не так уж и много — всего несколько тысяч для полиции, Отдельного корпуса жандармов и охраны железной дороги. Конкретно этот — судя по клейму С. З. Ж. Д. — был явно из последних… И вряд ли законного происхождения.
— Бери-бери, не куксись. — Кудеяров чуть ли не насильно впихнул пистолет мне в руки. — Даст бог — не пригодится.
Глава 31
— Ну, милостивые судари… — Я поднял чашку. — За нас!
— За ваше здоровье, миряне, — протянул в ответ Петропавловский. — И за окончательную победу сил добра.
С этим я, пожалуй, мог бы поспорить — но не стал. Слишком уж хорошее у всех было настроение. Чай оказался вкусным, баранки еще вкуснее, а солнце — неожиданно ярким и почти по-летнему теплым, словно сама природа решила наградить нас за все пережитые неприятности.
Такой вот подарок на первое мая. В этом мире, конечно же, еще не успели придумать Интернационал и Праздник солидарности трудящихся, и даже обычных для начала двадцатого века рабочих демонстраций как будто не наблюдалось. Самый обычный день — хотя и не совсем. Уж я-то мог вспомнить обычаи куда старше, чем забастовки и тайные встречи революционно настроенных заводчан.
Особая точка в ежегодном цикле. День, когда зима окончательно и бесповоротно уходит, уступая свои права лету. Бельтайн, Майское Древо, Еремей-запрягальник — как его только не называли, в зависимости от географии и конкретной даты. В легендах Вальпургиева ночь с тридцатого апреля на первое мая обрастала жутковатыми подробностями вроде шабаша ведьм или кровавых языческих ритуалов, но на деле все сводилось исключительно к хороводам, громадным кострам — символу летнего солнца — пляскам вокруг украшенных шестов, пирушкам и иногда — разврату.
Для последнего компания была явно не самая подходящая, но пирушку мне все-таки устроили: удрали из гимназии, прогуляли латынь и историю, поболтались по центру города и в конце концов остановились на Васильевском — буквально в двух шагах от моего жилища. Поскребли по карманам и решили хоть на часик устроиться в заведении напротив Смоленского кладбища, одновременно напоминавшем и кондитерскую, и неожиданно приличный и чистый кабак. В пользу первого говорили пузатый самовар на столе и свежая выпечка, а в пользу второго — меню и весьма пространный ассортимент алкогольных напитков. Петропавловский даже попытался выпросить подать нам пива в кружках, но хозяин остался непреклонен: ничего подобного гимназистам не полагалось.
Впрочем, чай из самовара уж точно был ничем не хуже — и его я готов был пить бесконечно. Не спеша потягивать из дымящейся кружки, снова подливать, тянуться за сахаром, прикусывать баранку и — самое главное — никуда не торопиться. После сумбура первых дней в новом мире почти неделя без беготни, драк и стрельбы по Упырям казалась самым настоящим подарком судьбы. Видимо, заступничество старшего Кудеярова все-таки оказалось не пустым звуком: нас больше не донимали уголовники, а восьмиклассники со своим главарем притихли и обходили нас стороной. И даже суровый гимназический инспектор старательно делал вид, что ничего особенного и вовсе не случилось.
Я каждый день обещал себе, что займусь делами: поищу знакомых мне-прежнему в девятьсот девятом году, разошлю письма, пройдусь по местам, которые посещал в своем старом мире. А если не поможет — по самые уши закопаюсь в библиотеку и проштудирую все, от ветхих былин до новейшей истории — и особенно русско-японскую… Раздобуду патроны, в конце концов. Не то, чтобы я уже чувствовал себя готовым в одиночку схватиться с целой бандой, но покой вряд ли мог продлиться долго. И даже если Кудеяров каким-то чудом договорился с Прошкой, покалеченные мною каторжане уж точно не забыли обиду.