Наблюдатель (ЛП)

Он молчит, пока я работаю, и когда вторая веревка падает на землю, он подносит руку к лицу и сгибает пальцы, как будто удивлен, что они все еще могут двигаться после стольких лет.
Я продолжаю резать веревки, время от времени бросая взгляды на его лица, и вижу, как в его глазах появляется облегчение. У него явно есть мягкая сторона, несмотря на бесконечные угрозы. И это укрепляет мое решение освободить его. Он может быть и пугало, но он не злой.
«Надеюсь».
Когда последняя веревка обрывается, я отступаю назад, чтобы дать ему пространство. Нож крепко зажат в кулаке на случай, если он попытается напасть на меня, но он слишком занят разминанием конечностей, чтобы заметить это. Он сгибает ноги, поднимает руки высоко над головой и поворачивается, словно заново разучивая движения. Я смотрю на анимированное пугало в полном восторге, чувствуя себя так, как будто попала прямо в кино.
— Это невероятное ощущение, — стонет он, глядя в небо. — Сто лет я был привязан в этому шесту. Не думал, что когда-нибудь снова смогу двигаться.
Уголки моих губ поднимаются в легкой улыбке, и его взгляд устремляется в мою сторону. Аттикус делает несколько резких шагов ко мне, сокращая дистанцию между нами. С каждым шагом солома падает на землю, медленно обнажая кожу под ней.
Мои нервы гудят от напряжения, кожа покалывает словно от электричества. Мне все труднее дышать, когда он смотрит на меня сверху вниз.
Нас больше ничто не разделяет, ничто его не сдерживает, как будто я до этого уже не была в его власти. Нож в моей руке кажется совершенно бесполезным — даже если я ударю его им, он не умрет. Возможно, даже не замедлится.
Горло сжимается при мысли, что Аттикуса ничего не держит, и он может сделать со мной что угодно, а я даже не уверена, что попытаюсь его остановить.
— Спасибо, — говорит он низким и хриплым голосом. Аттикус тянется к моей свободной руке и сжимает своими холодными пальцами. — Я в долгу перед тобой, Кэсси.
Мои щеки пылают от жара, а взгляд падает на его руку, держащую мою. Его пальцы грубые и мозолистые — я предполагаю, что это из-за нахождения на открытом воздухе столько лет. От этого контакта, я чувствую неожиданную дрожь по всему телу.
— За сто лет ты первый человек, который отнёсся ко мне с добротой, — говорит он, приподнимая мой подбородок свободной рукой, чтобы встретиться взглядом. — Возможно, я никогда не смогу отплатить тебе, но сдержу свое слово — выведу тебя с кукурузного поля.
Мои губы приоткрываются, намереваясь что-то сказать, но я не могу подобрать слов. Я не была готова к его искренней признательности, не говоря уже о противоречивых эмоциях, с которыми сейчас боролась. Вероятно, я должна была чувствовать к нему отвращение или, по крайней мере, держаться на расстоянии, но ощущаю потерю, когда Аттикус отпускает меня и жестом приглашает следовать за ним.
— Скоро стемнеет, — бросает он через плечо, идя к стене из кукурузы. — Лучше поторопиться.
Взгляд на небо напоминает мне, насколько он прав: оранжевые и красные оттенки заката плавно переходят в полуночную синеву, создавая красивый градиент по всему небу. До наступления темноты осталось совсем немного, и я неохотно следую за ним.
Жаль, что мы не могли остаться на поляне еще на несколько минут, поговорить подольше. Теперь, когда свобода так близка, я не чувствую радости от ее приобретения.
Стремясь снова завязать разговор, я нагоняю его, прочищаю горло и открываю рот, но Аттикус опережает меня.
— Ты говоришь, что хотела доказать кузине, что меня не существует, — говорит он, немного замедляясь, чтобы поравняться со мной. — Почему ты не поверила ее словам?
Странный вопрос, но я понимаю его желание поговорить. После ста лет одиночества я бы тоже желала поговорить о чем угодно.
— Я недавно переехала, буквально на этой неделе, — признаюсь я. Кажется, прошло так много времени с того момента, как приехала на ферму тети и дяди. — Там, откуда я родом, никто не верит в суеверия и магию, поэтому я думала, что она заблуждается.
— Откуда ты? — спрашивает он, оглядываясь на меня.
 
— Шумный город в Огайо, — отвечаю я. — Много зданий, сотни тысяч людей. Слишком отличается от Колд-Спрингс.
— Ты здесь в гостях?
Я вздыхаю, вспоминая события, которые привели меня сюда.
— Я приехала сюда, чтобы отдохнуть, — отвечаю я, решив опустить рассказ о бывшем. — Мне нужно было сменить обстановку.
— Ты предпочитаешь кукурузу? — спрашивает он, игриво указывая на окружающие нас стебли.
Неожиданно для самой себя у меня вырывается смешок, и Аттикус присоединяется к веселью.
— Расскажи мне о том, что было до того, как тебя прокляли, — говорю я, чтобы сменить тему, его история явно намного интереснее моей. — Какой была твоя жизнь?
— Прошло так много времени, что детали начали забываться, — говорит он, поворачивая налево, протискиваясь через несколько рядов, прежде чем пойти между стеблей. — Мне было двадцать шесть лет, когда меня прокляли. Большинство мужчин моего возраста остепенились и завели семью, но не я. У меня было десять младших братьев и сестер, о которых нужно было заботиться. Моя работа заключалась в том, чтобы убедиться, что они накормлены.
Одиннадцать детей. Я не могу себе представить, чтобы у меня был один, а тем более целая футбольная команда, которую нужно кормить. Знаю, что это было сто лет назад, но, тем не менее, эта мысль пугает.
— Ого, — шепчу я. — Что с ними случилось?
Я оглядываюсь и вижу, как он пожимает плечами.
— Надеюсь, они все справились без меня. Джереми, следующий по старшинству, вероятно, заботился о них. По крайней мере, так я себя убеждал все эти годы.
— Я уверена, что он отлично справился со своей задачей, — заверяю я его, не в силах больше ничего сказать. У меня в горле комок при мысли о его братьях и сестрах, которые теперь определенно мертвы. Надеюсь, Джереми позаботился о них в отсутствие Аттикуса. — Что случилось с твоими родителями?
— Они умерли от воспаления легких, — отвечает он. — Мне было восемнадцать. Это было чудом, что больше никто не заразился.
Возможно, у нас не так много общего, но мы оба знаем боль от потери родителей. Я встречала не так много людей, которые могли бы понять мои чувства. Но я и Аттикус — мы прошли через это и понимаем друг друга.
— А у тебя есть братья и сестры? — спрашивает он.
Я качаю головой, хоть и понимаю, что он не может этого видеть.
— Я одна, именно поэтому и оказалась в Колд-Спрингс. У меня есть только тетя, дядя и двоюродная сестра.
— А теперь у тебя есть я, — усмехается Аттикус.
Мои щеки снова краснеют. Несмотря на то, что наши отношения зародились из-за страха и расчета, я чувствую, что нуждаюсь в большем. Нуждаюсь в большем от него, Аттикуса. Не хочу, чтобы все закончилось, как только я выйду за пределы этого поля.
— Мы что, заблудились? — спрашиваю я, оглядываясь по сторонам. Все выглядит одинаково, куда ни посмотри.
— Нет, — уверяет он. — Моя душа привязана к этому полю. Я точно могу сказать сколько там рядов и стеблей кукурузы, а также знаю, когда кто-то пересекает его границу. Обычно я кричу или стону, чтобы отпугнуть.
Я резко поворачиваюсь к нему.
— Ты напугал меня до чертиков, когда я здесь ходила.
— Я знаю, — он смеется, запрокидывая голову. — Ты довольно привлекательна, когда напугана.
Я краснею еще сильнее, мои щеки уже полыхают. Невероятно, но я перешла от страха за свою жизнь к желанию пообщаться с ним всего за несколько минут.
Может быть, я смогу вернуться и навестить его в ближайшее время.
«Кэсси, ты вагиной думаешь? Это же проклятое пугало, черт возьми».
Или, я постараюсь помочь снять проклятие, привязавшее его к полю.
«Стоит попробовать».
— Ты сказал, что не знаешь, как снять проклятие, — выпаливаю я. — А что, если бы я могла помочь?
— Я не могу просить тебя об этом, Кэсси. — Мешковина, повязанная вокруг его шеи, мягко царапает его горло, когда он качает головой. — Ты уже помогла мне больше, чем думаешь.