Ретроспектива (СИ)
Возразить не успела. Файлирс резко меня обогнул, я только собралась объяснить этому хозяину, что вассал его сейчас другому хозяину служит — себе. Раз на такой шаг сподвигся…
Громкие гласа раздались тут же. И минуты не проговорили. Я той самой полёвкой скользнула из-за стены полуобрушенной, призвала свою силу, чтобы видеть лучше в темени и убедилась: разговор не вышел у ондолийцев.
Тот, что вор, уже на ногах, пружинит, чуть не попрыгивает, готовый к атаке. Пальцы искрятся, просто ждёт, пока король опасность представит. Файлирс говорит громко, но спокойно:
— …лишаю тебя… приговариваю… земли… собственных средств… — звучит заученная формулировка монаршей немилости, — …уплатить ущерб…
— И компенсацию, — Файлирс дёрнулся, что от удара, развернулся ко мне, став спиной к герцогу.
— Эля! Я что велел?!
Экий ты! Хозяин прямь.
— Компенсацию Тосэи надобно уплатить…
Заклятье, подло брошенное в спину, увидела молвя последнее слово. Опешила на миг, не думая сотворила зеркало.
С горящими глазами огневик поглотил собственное предательство. Файлирс вскипел:
— Брысь! — мне. — Ах ты, собака лживая! — земля содрогнулась под ногами. Король присел, зарывая пальцы в землю, больше не пытаясь приблизиться к предателю. — В спину бить решился?! — лёгкое шевеление под ногами и два толстых корня прорезали сухую землю, оплетая вора по ногам.
Он вспыхнул, как факел, словно, сам стал огнём, пытаясь сжечь живой корень.
“Стой, Элькерия, не лезь. Не время. Пока мужчины бьются — женщине там делать нечего. Не пропадёт мой любый, с такой-то силищей. Сколь не силён огневик — не бесконечный же у него резерв, а у моего, бесконечный теперь. Ему сам мир силу даёт, хоть и через меня.
Файлирс не замешкал, дожидаясь, пока корни прогорят. Вместо того, позвал ещё гибкие лианы — в попытке спеленать преступника. Да только и он, не будь дурак, выхватил из голенища тонкий, длинный нож, принявшись рубить корни, задевая и свою шкуру.
Я смотрю, как капли крови мгновенно впитывает степь, и близко не насыщаясь… не заметила, как сгрызла ногти, ободрав до мяса кожу у ногтей. Эх, сейчас бы оглушить преступника забористым потоком, да только, как королю буду вмешательство своё объяснять…
Напряжённо слежу за схваткой, чтобы не пропустить никакого изменения, успеть на выручку. Магическая дуэль позволяет использовать лишь магию и оговорённое оружие. И пусть они и не призвали магию в свидетельницы честности поединка, сражаются они как равные. Как достойные.
глава 12
Спустя время заметила, что действовать герцог стал осмотрительней, движения замедлились. Выдохся, голубчик. Тяжёлый, не для нашего лета армяк, словно к земле стал тянуть вельможу. А мой ондолиец, всё забавится с ним — атакует, уступит… Играется, тренируется… если бы не решалась тут судьба Тосэи.
Тосэя!
Он не устал, он к ней отступает!
Заворожённая, я гляжу, как два шага ему осталось до бездыханной девицы. Сила сама всколыхнулась, скорее, чем я и подумать успела, потоком воздуха отнесла его от Теи, да не углядела, не смекнула, что неожиданно он оказался слишком близок к Файлирсу.
— Моя! Моя она будет! — безумец с кулаками бросился на своего монарха. — Пусти! Пусти нас Фай! Я женой её возьму! Нет мне житья без неё, ведьмы!
Ответа не услыхала, лишь брань да удары. Бросилась к девушке, проверяя, жива ли вообще пленница. Жива… Холодна, не дышит… почти. Подлец не в сон — куда ему с тонкими целительскими чарами, — он в стазис её погрузил. Чтобы наверняка до своей цитадели довезти, а там уже пути назад не будет.
Вернула внимание к ондолийцам, а те на земле уже. Файлирс, принял правила, не спеленал своего смерда магией, мужицкой силой обездвижил.
Луна хорошо светит, даёт схватку разглядеть, лишь лица скрывает.
Ну что же он его так долго не одолеет? Возится, как с равным. Как не видит, что обезумел его человек?
Обезумел! Как есть обезумел, потому что в отчаянии, когда уже совсем у него выхода не осталось, сорвал с груди своего короля пузырёк с ядом. Откуда-то сила взялась и прыть, что не в себя он его вылил. За мгновенье крышку сжёг пламенем, перекатился, что Файлирс под ним оказался и одним движением влил в опешившего своего повелителя отраву. Тот, попытался было уклониться, дёрнул головой, но предатель пересилил.
Не онемела бы — взревела в тот же миг. Не увидала — почувствовала всем естеством, как тело, что ещё днём пылало жизнью напряглось струной и обмякло. Будто не Тосэя, а он в моих руках лежит. Ощутила последний вдох, что сделали те губы, с коими никак не могла нацеловаться… не выдохнул.
Жизнь покинула его в один миг. Если бы я не вросла в землю, ничего бы не успела. Брошусь сейчас — поздно.
Нет его больше. Ничего не сделаю я. Мёртвых к жизни никакой силой, окромя запретной не вернуть. Запретной… той, что требует плату особую. Живую.
Жизнь за жизнь.
И желать жизни он должен не меньше, чем я смерть отринуть.
Одна мысль осталась. Не должен так, по глупости, по честности своей, мир покидать человек. Такой человек. В нём же жизни… На всех с лихвой хватит. Женитьба его ждёт. Невеста. Деток нарожает ему, наследников. Страна большая как без преемника останется?
— Отойди от неё, княгиня, — слёзы льются, но и сквозь них виден безумный, невидящий взгляд, что предупреждает: лишнее движение, бросится и на меня. Не побоится. Ему теперь точно пути назад нет. И живой он меня не подумает отпустить. Что ему княгиня мелкая теперь…
Ни слова не говоря, поднялась. Стараюсь не смотреть на тело у его ног. Пока тело.
Обездвижь его, Мать-Земля святая! Дщерь твоя просит. Ничего в уплату не пожалею!
Впервые в жизни сила повиновалась так нехотя. Знает всё, ведает мои помыслы… не нужна ей грязная магия. Не нужны жертвы… Миру надобна любовь и забота, не кровяные реки.
Порыв ветра ударил в лицо, растрепал волосы, попытался склонить, но я устояла. Не глядя, на пленника, бросилась к Файлирсу. Нет в нём более жизни. Прижала к себе мёртвое лицо… хоть каплю тепла, последнего. Потому как, когда вернёшься, сам уже на меня не глянешь, не дыхнёшь…
Земля заходила под нами, предостерегая… Да без толку. Не могу пустить в тот чертог. Силы, мудрости не хватает отпустить. На миг представлю, что нет его больше. Совсем, нигде нет. Ни по какой земле он не пройдёт, и умирает во мне что-то…
Пусть лучше проклянут меня люди. Он сам проклянёт, и земля за кровь пролитую, но будет жить. А я издалека слушать про сурового, но справедливого короля. А даже и сожжёт меня пусть… мне, пустоцвету жить не для кого, а он княжество моё приглядит…
Вдохнула поглубже, совсем решаясь и отпустила его голову, только камень убрала, на котором лежал. Пусть на травке мягкой очнётся.
— Ку… да? — прошептали мёртвые губы.
Стёрла рукавами мокрую пелену с глаз, глядя, как приоткрылся рот у Файлирса.
— Полёвка… неужто бросишь меня теперь?
Схватила дурную голову, прижала к груди, целуя, поливая слезами неверия, счастья… Услышала дикий, продирающий тело крик.
Мой крик. Только сейчас голос ко мне вернулся. Кричу, продолжаю кричать, захлёбываюсь слезами и не верю, что всё на яву. Что вот он — уже смотрит на меня со страхом, живыми, чёрными, как эта ночь глазами.
Самая тёмная ночь, что была когда-либо.
Сначала прекратился крик. Стал хрипом и вовсе затих. Потом и слёзы высохли.
Усадил меня на колени к себе, обнял и сидит, ждёт, что успокоюсь…
— Ты… живой? — спросила шёпотом. Обернулась и ощупываю лицо… тёплое лицо. Кивнул. — Как же так? Ты же… я же видела… — вслух такое сказать даже не могу.
— Расскажу. И у тебя спрошу, спасительница моя неизвестная… На ночлег только устроиться надобно. Силы телесной во мне нынче, что в кутёнке… Ты ведь знаешь места? Где безопасно?
Прогнала из головы страх о том, как буду объясняться. Искры для аутодафе не высекает — и то хлеб.