Ретроспектива (СИ)

— Давно о силе своей прознала?
— С детства, — кивнула, — матушка всё рассказала, всему обучила, что сама знала и безопасным сочла.
— А я? — палец Файлирса коснулся моего соска и принялся по груди водить. Со мной говорит такие вещи серьёзные, а глядит на полушарие.
— А ты нынче маг с безмерным резервом.
— Уверена?
Кивнула.
— Стало быть, твоя сила, ведьмина любовь меня тогда за грань не пустила? — примерил грудь в ладони. — Я в толк всё не возьму, она, никак… ещё больше стала?
Я обомлела, не сразу даже поняла.
— Файлирс, неужто ты не злишься?
— За что? — он всё не отрываясь от груди, подключил другую руку, перекинул волосы на спину, скинул простыню, что промокла от волос.
— Как это? Что не сказала!?
— А как ты скажешь о таком? Почём ты знать могла, что я костры жечь не начну? Вопрос в другом теперь: коли дочь родится, надобно продумать, как её защитить да уберечь… Значит, выходит, ты жена моя пред миром и магией?
— С самой первой ночи, как к тебе пришла.
Так и есть у ведьм. Мужчина, которого ведьма выбирает, становится мужем, и как только ложе они разделят, сила ведьмы к нему течёт. Одна на двоих она теперь.
— И пока ты с другим не ляжешь, я твой муж, — проговорил задумчиво, — а ты вовек моя будешь. Выходит, жены у меня две, а мужа у тебя — ни одного…
— Мне и не надобно, — про себя подумала: да какая она тебе жена? Кукла на троне!
— Есть ли у тебя обряд какой, чтобы я, как и ты, был только твоим?
— Поискать надобно, но… оно мне не надо, я итак…
— Мне надобно. Чтобы ты не тревожилась про то. Как бы ни было — ехать в Келс придётся, а ты, здесь, не должна тревожиться ни о чём.
Одна рука его на груди так и осталась, а другая отправилась по телу: руки, плечи, шея. Словно привязанные, глаза его за руками следят, а мне от сухого кончика пальца становится щекотно.
— Поищи обряд, и Эля… не будет у меня детей от другой. Никогда, — а потом, невпопад, добавил: — а я всё думал: отчего рука не поднимается увезти тебя с собой, целительницу такую, не спрашивая, отчего так важно мне твоё добровольное согласие…
— Закон мира то.
— Верно. А про детей: два наследника мне надобно. Один сын Ондолию наследует, а другой Эстесадо, — и так он говорит это, тело наглаживая, что ни капли не сомневаюсь — всё решит, всё придумает.
Потому что никогда ни один ведьмин избранник не мог обидеть свою ведьму.
Считается, что первые ведьмы — дочери древней богини Шокех, которых она родила после инцеста со своими божественными братьями. И дочери эти, создания всемогущие, но среди богов места им не было, да и мать их, Шокех, что считалась богиней красоты, материнства и земли, вместе с тем была порочна и похотлива так же, как и красива. Одним лишь взглядом она видела все плотские, самые тайные желания любого — что бога, что человека. По легендам, эти желания она и воплощала днями и ночами. В обитель богов своих дочерей взять она не сумела, но на земле пристроила, среди людей. Так и пошла ведьмовская сила — от матери к дочери.
Ведьмы чтились и уважались простыми людьми. Пока в наш мир не пришёл тот, кого ныне создателем именуют. Он привёл с собой учеников и мечом они подчистую уничтожили всё, что было от древних богов. Как и самих богов. Ведьм не посчитали угрозой и оставили, как были.
Тогда и начался новый виток. Ведьмы, как создания сильные и вольные, тянули к себе первомагов. А у тех, в отличии от моих сестёр, силы мира не было, только лишь стабильного размера резерв, коий, ежели опустошить — ждать нужно, пока наполнится. Выяснилось, что при связи ведьма — маг, сила самого мира шла от мира — в ведьму, от ведьмы — в мага. Резерв его никогда не пустел, был постоянно полон. Ровно до той поры, пока ведьма с другим на ложе не взойдёт, тогда уже другого избранника напитывала силой.
Тогда же выяснился и ещё момент: нельзя ведьму принудить связь установить. Сам мир и магия будет отговаривать мага снасильничать над ведьмой, а ежели тот не поймёт и возьмёт её силой (случаев таких мало было, каждая ведьма за свою свободу будет сражаться до последней капли крови, а ежели и проигрывала — только за счёт численного перевеса магов), магия покидала его навсегда. Посмертное проклятье умирающей истинной богини мира — как бы порочна та ни была, дочерей своих пред смертью защитила.
 
Пробовали маги ведьм и приручать и искренне любили, да только женщины, что наделены безграничной силой, чаще вызывали страх и зависть в ограниченных магах. Так и выходило, что сперва запретили нам в городах селиться, после обязали в людное место шляпу надевать с длинным конусом, чтобы издалека видно было — идёт ведьма и люди успевали спрятаться, сбежать, али кинуть в ту яйцо.
А после стали россказни гулять, что ведьмы не годны ни на что, окромя как младенцев похищать да добрых людей проклинать. Тогда-то и появилась инквизиция, что принялась отдельные случаи разбирать, да суды вершить. Со временем, власть их возросла до того, что последнюю ведьму — королеву большой страны вытащили из супружеского ложа четыреста лет назад, и могучий король ничего не смог сделать, кроме как сойти с ума, видя как в огне умирает любимая.
— А инквизиция есть ещё в Ондолии? — спросила у задумавшегося Файлирса.
Ондолиец задумался, насупил брови, разгладил.
— Нет. Парочка осталось, что лишь номинально таковыми числятся, архивы сохраняют, — я прилегла чуть повыше него, присела, подоткнула подушку под спину. — Элькерия, а нынче, когда нет у нас секретов, когда известно уже, что и наследников ты сможешь родить. Теперь, пошла бы за меня? — теперь он глядит внимательно на моё лицо.
— Ты ведь женат уже… — я улыбнулась.
— Аннулирую брак.
— Экий ты прыткий. Брак аннулируешь, принцессу в Вотэрд отправишь, к отцу, что разгневан таким будет, — принялась я рассуждать, — он через залив от нас. Сколько они успеют сёл сжечь и людей увести, пока твоё войско подоспеет…
— Овдовею, аль ежели присоединить Эстесадо к Ондолии? — Не посмеют.
— Не посмеют, но согласятся ли эстесадцы?
— А что их спрашивать? Страну в одну соединим, браком скрепим.
— Гладко стелишь, подумать надобно.
— Подумай, а пока думаешь, поехали в Келс? Ты нынче княгиня, что создателем помазана, оставишь наместника, али совет — то лучше будет, да будешь моей гостьей в столице? Я спрячу тебя там ото всех, никто о твоей силе не узнает.
— Как гостья? И настаивать на браке не станешь?
— Не стану. Но наследником объявлю нашего сына. При любом раскладе.
— А Эстесадо?
— Присоединим, а ежели не захочешь, то ещё родим, и на Эстесадо, — Файлирс оголил мне живот, к коему припал губами, — эй, сынок? Ты королевством хочешь править, али княжеством? — обратился к животу, и тут же принялся целовать его, уводя поцелуи вверх, — ведьма моя… околдовала… подчинила…
Млея от поцелуев, что из невинных становятся горячими, я схватила его руками за голову и ондолиец мой, зарычав, принялся жрать грудь. Кусая, широко открывая рот, вмиг делаясь сам и меня превращая в зверя ненасытного.
— Эля… — прохрипел, оторвавшись, — и к тому обряду, поищи такой, чтобы груди твои не уменьшились, как от тягости разрешишься.
Я только засмеялась, направляя в себя его естество, чтобы прогнать из головы его мысли дурашливые. Да только соврала бы я, коли сказала бы, что хоть когда-то я себя чувствовала такой залюбленной и залелеянной, как в ту ночь. Когда ястребиный взор глядел на меня с восхищением, жёсткие губы обцеловывали каждый кусочек кожи, а хриплый голос шептал: "колдунья моя, ведьма…".
Разговоры говорились, планы строились. Лишь по первости Файлирс одёргивал меня — не требуется княгине законной самой мчаться в шахту, что обрушилась, никому и ничего не надобно мне доказывать, возможно лишь опосля уплатить компенсацию. Я же по своему поступала: хоть в шахту и не поехала, завал разбирать, но старателей навестила, не только звонкой монетой поддержала, но и зельями да настойками целебными.