Чужак из ниоткуда (СИ)
В конце коридора — стол и стул. Ни на стуле, ни поблизости — никого. Я один.
Ладненько.
Неслышно, аккуратно, с пятки на носок, иду по коридору. Здесь довольно тепло — батареи отопления, расположенные под окнами и выкрашенные белой краской (любят здесь белый цвет), работают нормально. Прикладываю руку к одной из них. Горячая. Откуда-то мне известно, что по ним бежит нагретая в котельной вода. Чем греют, интересно? Электричество здесь есть — вон лампочки в стеклянных плафонах под потолком, и выключатель на стене. Выключатель как раз слева от двери, на которой тёмно-красной краской неровно намалёвана буква «м». Значит, для мужчин. В том числе и для меня.
Щёлкаю выключателем, захожу. Две кабинки, закрытые на невысокие фанерные дверцы, выкрашенные всё той же белой краской. Справа — раковина. Над ней — медный кран с белым фарфоровым вентилем. Из прямоугольного зеркала над раковиной на меня уставился вихрастый русоволосый мальчишка. Чуть вздёрнутый нос, серо-зелёные глаза под тёмными бровями, твёрдый подбородок с ямочкой посередине.
Так вот ты какой, Серёжа Ермолов, сын Петров. Симпатичное лицо, меня устраивает.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Мама. Чудесное исцеление. Папа. Своя чужая память. Совпадения и различия. Дом
Пол в туалете выложен мелкой керамической плиткой невзрачного синеватого цвета. Стены покрыты снизу, примерно до высоты моего подбородка, зелёной краской с тонкой синей окантовкой, выше — белые, как и потолок. Чистые стены, кстати, ремонт, что ли был недавно?
Открываю дверцу кабинки. За ней — унитаз с поднятой седушкой из многослойной фанеры. Над ним, высоко, — бачок со сливной ручкой на цепочке.
Терпеть уже нет никакой мочи. Быстро опускаю седушку, снимаю трусы, сажусь. Уф, успел…
Пока суд да дело рассматриваю фанерный «карман», пришпандоренный к стене на расстоянии вытянутой руки. «Карман» набит обрезками и обрывками газет, которые используют здесь вместо туалетной бумаги. Протягиваю руку, вытягиваю один. В глаза бросается название: «Красная звезда». Сверху, над названием, лозунг — «За нашу Советскую Родину!». Курсивом, я знаю, что курсив — это такой наклонный шрифт, и уже не удивляюсь тому, что знаю. Видать, мальчик Серёжа был начитан, и часть того, что знал он, теперь буду знать и я. А может быть, и всё. Пусть и не сразу.
Перевожу взгляд ниже.
«ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ОРГАН МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР».
Ещё ниже, мелким шрифтом:
«29 октября 1969 г., воскресенье».
Правее:
«Цена 2 коп.».
И ещё ниже — кусок чёрно-белого фото. Видны два атакующих танка и цепь пехоты, идущей за ними.
Значит, сегодня 29 октября 1969 года, и я нахожусь в Союзе ССР или в Союзе Советских Социалистических Республик — великой и даже величайшей стране на планете Земля. Третьей планете Солнечной системы.
Дверца в память Серёжи Ермолова, советского пионера, ученика школы номер тридцать один города Кушки — самой южной точки Советского Союза, слегка приоткрылась.
Итак, сегодня двадцать девятое октября тысяча девятьсот шестьдесят девятого года…
Точно?
Хм, скорее всего, нет. Газета сильно пожелтела, что говорит о том, что она никак не сегодняшняя. Возможно, прошлогодняя или даже старше. Откуда я знаю? Бумага — она и на Гараде бумага, тоже желтеет от солнца. Да и Серёже Ермолову это известно, не маленький.
— Серёжа! — через две закрытые двери до меня долетел женский крик. — Серёженька!!
Ага, мама проснулась. Увидела, что меня нет и теперь сходит с ума от беспокойства. Женщины. Везде одинаковые. Что ж, пора выходить.
Вымыть руки после туалета я смог, а вот вытереть было нечем. Посему обтёр о трусы и повязку на груди. Мельком глянул в зеркало, подмигнул своему отражению и вышел.
— Серёженька! — мама кинулась ко мне по коридору, добежала, хотела обнять порывисто, но вовремя затормозила. — Ты встал? Сам? Ты с ума сошёл?! Как ты себя чувствуешь? А ну-ка быстро в постель!
Всё это она выпалила практически без пауз, глядя на меня встревоженными серо-зелёными глазами — того же цвета, что и у меня.
— Встал. Сам. Не сошёл. Прекрасно. В постель не пойду — надоело, — я улыбнулся, шагнул к маме, обнял её.
Она громко всхлипнула и обняла меня в ответ. Мы оказались почти одного роста, я даже чуть выше.
Я погладил маму по волосам:
— Не плачь, мам, всё хорошо, правда, ничего не болит, только все бока отлежал. Лучше пошли в палату, поможешь все эти повязки снять. Чешется под ними — сил никаких нет терпеть. Только это… скажи, пожалуйста, какое сегодня число?
— Семнадцатое февраля, среда. Ты пять суток спал беспробудно, мы уже не знали, что думать…
В коридоре послышались уверенные шаги, из-за поворота появилась внушительная фигура начальника госпиталя.
Увидев меня и маму, он резко остановился, закрыл глаза и потряс головой.
— Это не галлюцинация, товарищ подполковник, — сообщил я. — Всё зажило, правду говорю. Прикажите снять повязки, а то я их сам сдеру. Чешется же страшно!
— Я тебе сдеру! Ну-ка быстро в палату на осмотр. Надежда Викторовна, подождите здесь, пожалуйста. Вон, присядьте на стул. Мы недолго.
Однако получилось долго. Где-то около часа, включая рентген. Всё это время мама (теперь я знал, как её зовут — Надежда Викторовна) терпеливо ждала в коридоре, — авторитет начальника госпиталя и его властная манера общения, судя по всему, не оставляли шансов на противодействие. Да и зачем? Врачам нужно верить. За исключением тех случаев, когда верить не надо.
К чести товарища подполковника, он принял моё, по его же словам «чудесное исцеление», как профессионал. То есть быстро и без обиняков. С другой стороны, куда ему было деваться, когда даже рентгеновские снимки показали, что пациент практически здоров, а тщательный осмотр это подтвердил?
— Если бы мне ещё неделю назад сказали, что тринадцатилетний мальчишка с твоими травмами встанет с постели через пять дней, я бы рассмеялся такому человеку в глаза. Пятьдесят — ещё куда ни шло. И то… — он неопределённо пошевелил пальцами. — Жалобы есть? Хоть малейшие?
Повязки и гипс с меня сняли, как только рентген показал, что всё в норме. Рана на бедре тоже затянулась до такой степени, что товарищ подполковник, недоверчиво качая головой, снял швы.
— Нету, — сообщил я, с наслаждением почёсывая левое запястье. — Хотя нет, вру, имеется одна.
— Какая? — взгляд Ильдара Хамзатовича обострился.
— Есть хочу. Сейчас бы борща да пюрешки с котлетами. А сверху компотом запить. Эх… — я сглотнул слюну.
Есть и правда хотелось. Сплошная физиология, подумал я. В туалет, почесаться, борща с котлетками. А узнать, какой сейчас год, например, или как зовут моего здешнего папу, если он есть, и кто он, ты не хочешь? Хочу. Но спрашивать не буду. Сумасшедшим, возможно, не сочтут, но на долгое медобследование куда-нибудь могут запросто отправить. В Мары или даже в Ташкент.
Так, уже какие-то другие города вспоминаю, хорошо. А ну-ка, столица нашей Родины? Москва. Ещё есть Ленинград. Но это бывшая столица, при царе была и какое-то время после революции. Великой Октябрьской социалистической. И Киев — древняя столица Руси. Я и мои родители — русские люди, но сейчас мы живём в Туркмении. Точнее, в Туркменской Советской Социалистической Республике, одной из пятнадцати республик, входящих в СССР наряду с главной — Российской Советской Федеративной Социалистической Республикой. Сокращённо — РСФСР. Возвращается память. Жаль, пока не моя. Или не жаль. Кто знает, что там в моей памяти сидит. Может быть, та неведомая сила, которая перенесла моё сознание в тело этого мальчишки, который, насколько я понимаю, вообще живёт на другой планете, посчитала необходимым придержать мои воспоминания. Хотя, если сосредоточиться…
Я сосредоточился. Перед внутренним взором забрезжили какие-то обрывки. Горная трасса. Опущенный верх машины. Руки на руле. Скорость и ветер, треплющий волосы. Резкий поворот и сразу передо мной двое — мальчик и девочка. Ему лет двенадцать-тринадцать. Ей — пять-шесть. Выскочили на дорогу, замерли в ужасе, глядя на вылетевшую из-за поворота четырёхколёсную смерть. Руки сцепили крепко, словно это может помочь. Создатель, откуда они взялись… Тормозить поздно — не успею. Объехать тоже — слева скала уходит вертикально вверх, места не хватит. Говорили умные люди — ставь антиграв, опасно ездить без него. Не послушал, идиот, полной аутентичности захотел. Теперь плати.