Без воздуха

Синельников закончил рассказ-показ, начал ходить между рядов, увидел меня с качающейся головой и полуоткрытым ртом и рявкнул:
— Матрос, встать! Ты какого?.. — Договорить он не успел.
Я вскочил и бодро гавкнул:
— Товарищ сержант, я уже подшился!
— Хватит пиздеть! Я сам так быстро не подшиваюсь! Китель к осмотру!
Осмотрев китель, он с удивлением хмыкнул, одним рывком отодрал воротничок и заявил:
— А ну-ка давай при мне! Еще раз подшейся.
При сержанте я повторил свой личный рекорд, управился за минуту сорок секунд.
Синельников ухмыльнулся.
— Волокешь, однако. Где научился?
— Друзья из армии пришли, показывали, товарищ сержант.
— Правильные друзья у тебя. Так, давай остальным помогай, показывай, бери на себя первые два ряда.
К моему немалому удивлению в роте у нас не было ничего похожего на те страсти, о которых так много говорили на гражданке. Сержанты пугали, что все это нам предстоит на своей шкуре испытать в частях, в которые попадем, а пока мы в роте молодого пополнения, в учебке. Кто-то из нас после курса пойдет сразу в части, другие останутся здесь, будут обучаться на сержантов, радистов и саперов. Но это будет потом, а сейчас только изматывающий бег и занятия с перерывами на сон и принятие пищи.
Вскоре на занятиях по инженерной подготовке, когда мы всем скопом изготовляли зажигательную трубку, я снова отличился. Отрезал огнепроводный шнур под углом, для удобства чуть вспорол его, обломил спичку и засунул ее в надрез так, чтобы серная головка плотно лежала на срезе.
Прапорщик-инструктор, ходивший вдоль взводной шеренги и проверявший правильность изготовления трубки, остановился возле меня и спросил:
— Это что за самодеятельность, матрос?
— Товарищ прапорщик, но ведь так тоже можно. Пальцем неудобно спичку прижимать.
— Можно, не спорю. А дальше что делать, знаешь?
— Так точно.
— Давай, показывай.
Я взял у прапорщика капсюль-детонатор, приладил его на другой конец шнура, попросил обжимы и соорудил трубку.
— Быстро у тебя, матрос, получилось. А как на время поставить, сообразишь? — осведомился инструктор.
— Так точно! Товарищ прапорщик, угостите сигаретой.
Хромов, стоявший рядом, услышал мою просьбу, встрепенулся и хотел было высказать свое командирское «фи», но прапорщик махнул ему рукой, достал пачку «Друга» и протянул мне сигарету.
— Дальше показывать? — спросил я.
— Нет, все понятно. Как твоя фамилия, матрос?
Прапорщик записал мою фамилию в блокнот, отправил меня обратно в строй и продолжил занятия.
Кроме одобрительного тычка от Синельникова, которому отдал честно заработанную сигарету, я получил еще пару недоуменных взглядов сослуживцев. Дело изготовления зажигательной трубки было для меня совсем немудреным. Отец и не такие штуки показывал. А уж что я с друзьями изобретал!
Развыебывался! — прошипел кто-то в строю.
Наплевать, пусть шипит, я его запомнил. Парень откуда-то из Казахстана. Вечно ему все хреново, все не так. Вчера ни за что ни про что толкнул на выходе из столовой моего соседа по койке, молчаливого и тихого паренька из Москвы. Синельников увидел это и, не задумываясь, отвесил пенделя инициатору. Тот порычал сквозь зубы, так, чтобы никто не слышал, и начал теперь постоянно наступать в строю на пятки моему соседу.
  
Глава 2
 
Был у меня дружок в одной части в Ленинграде, матрос Конкин, здоровенный, чубатый и вечно веселый.
«В гальюн веди, — советовал он мне. — А там сперва в морду и сапогом по яйцам. Потом по ногам ему хреначь как можно сильней. Одного снес, остальные бояться будут. Если и замесят толпой, то от страха уже. Так что, малой, не ссы, давай ноги тренировать».
Ох, как он мне отбивал ноги! Страшно вспомнить и о том, как я сам наколачивал подъемы ступней об его бедра, твердые как стальные чушки. Бывало, что к станку в балетной школе еле подползал. Здесь, в учебке, мне его наука пока еще ни разу не пригодилась, хотя один и тот же удар я тренировал постоянно, то на деревьях, то просто так, оттачивал скорость и углы атаки. Прежде, в Белой Калитве, это была моя короночка. Я часто использовал ее в драках с поселковыми.
 
Вечером в гальюне я все-таки встретился с тем парнем из Казахстана. Фамилию его я забыл. Помню только, что он любил хвалиться, что сам из Семска. Мол, мы там постоянно квартал на квартал бились. Не знаю, как они это делали.
В тот момент, когда я заходил в гальюн, мой сосед-москвич уже выхлестнул своего столовского обидчика одним ударом. Самой атаки никто и не заметил. Лишь только тело с закатившимися глазами, сползающее по стеночке. Вот тебе и тихоня. Народу в это время в гальюне было предостаточно.
Я помог москвичу Славику поднять отрубившегося матроса и привести его в чувство, побрызгал ему в лицо водой.
Паренек очнулся, помахал головой и произнес только:
— Ох, ни хуя себе. Вот это я довыебывался.
Потом он встал и, пошатываясь, побрел в кубрик. Дальше этот тип вел себя вполне нормально, никого не задевал.
О драке в туалете каким-то образом стало известно Хромову. Кто-то настучал. Нет, не парень из Семска. Этот не из той породы, даже если получил в морду, то воспринял это правильно. Стучать такой не будет. Когда меня и моего соседа утром вывели из строя и начали иметь в хвост и в гриву, он выглядел недоуменно. Потом, на завтраке сам подошел ко мне и сказал, что это не его рук дело. Я ему поверил, и Слава тоже.
А вечером нам торжественно сообщили, что мы представляем первую роту молодого пополнения на соревнованиях по рукопашному бою. Ротный, старший лейтенант огромного роста, виденный нами всего три раза, громко зачитал наши фамилии, и мы вышли из строя. Меня начал колотить озноб, Слава был безучастен. Сто двадцать молодых матросов смотрели на нас с ужасом. Взводник Хромов теребил на груди плечевой ремень портупеи и кусал губы. Синельников делал страшные глаза. Ротный сказал еще пару фраз, которые я абсолютно не слышал.
Очнулся я в ленинском кубрике.
— Матросы, вы попали по полной программе, — проговорил Хромов. — Раньше, когда мы сами набирали личный состав, в роте и борцы были, и дзюдоисты, и самбисты. Теперь вот флотская профессионально-техническая комиссия вас сюда прислала, и пришла нам полная жопа! Вы понимаете, с кем будете биться? Во второй роте набор нормальный, полно хороших бойцов. Там Семенов чемпион, на флотские в прошлом году ездил, второе место взял. Мне вас жалко, ей-богу. Плакаться можете кому угодно — замполиту, главному комсомольцу, хоть Брежневу. Если ротный сказал, что пойдете биться, то так оно и будет. Чего молчите?
— А что надо сказать? — осведомился Слава и опустил голову.
Меня снова начало трясти.
— Синий, короче, сейчас берешь их. Давай в санчасть, потом к начфизу, в спорткомитет части, оформляй заявки комиссии, проходи с ними взвешивания, на всю неделю их от занятий освобождай, с утра и до вечера в нашем ротном спорткубрике запирай и тренируй, как уж можешь. Ты же сам в прошлом году дрался.
— Ага, — гордо сказал Синельников. — В финал даже почти вышел! Я примерно знаю, кого против них выставят. Будем думать.
Следующая неделя у нас была адской. Мы вместе со всеми бегали по пять километров три раза в день. Это нормально. Мелочи. Синий буквально убивал нас на матах. Мы одевали на себя всю защиту, какую только возможно, прыгали, носились по периметру и держали град ударов, наносимых неистовым сержантом. Славе он делал упор именно на ударную технику. Мне — ни на что. Главное, чтобы в первом раунде меня не унесли санитары. Потом хватай противника за шею, вцепляйся в него как бультерьер и виси на нем.
За два дня до воскресенья мы заниматься перестали, сходили в соседнюю роту, посмотрели на тренировку будущих соперников, ужаснулись и были выдворены из казармы пинками тамошних сержантов.
В утро выступления я мандражировал больше обычного. Славик был невозмутим. По приходу в спортзал голова моя пошла кругом от суеты, повторных взвешиваний и составления каких-то списков.