Князь мертвецов. Часть II (СИ)

- При первом столкновении с погромщиками стрелять поверх голов! - гоня паро-коня легкой рысцой и удерживая отчаянно желание приказать полицейским перейти на бег, прокричал Меркулов. - В случае неподчинения стрелять разрешаю только лучшим стрелкам, и только одиночными выстрелами! Никаких залпов!
- Да что вы такое говорите, ваше высокоблагородие! - Мелков, трусивший на своей пузатенькой кобылке рядом со скудной неорганизованной толпой железнодорожных жандармов, вдруг завопил так, что пронзительный голос его разлетелся над строем.
- Как можно заради иноверцев поганых в честных людей стрелять!
Любопытно, Лаппо-Данилевские купили его от безысходности или от большого ума, полагая, что даже от дурака есть польза? Хорошо, если первое.
- А и правда, ваш-высокобродь, как-то оно ... не того ... - заворчали в строю городовых. - В своих-то ...
- Эти честные люди сейчас разбивают лавки и грабят дома! - рыкнул Меркулов.
- Сами виноваты, что их бьют! Веровали бы во что у нас в империи веровать положено - кто б их тронул! - запальчиво выкрикнул Мелков.
- А Фирочка, лада моя, за меня б замуж пошла, - выбирая повод своего коня-тяжеловеса,
с тоской протянул младший Потапенко. - Кабы не вера их поганая, жидовская ...
- Слышь, пане хорунжий, ты бы того ... не этого ... - есаул Вовчанский по-собачьи нервно зевнул, косясь на господина Меркулова.
Тот повернулся в седле - и сделал это так медленно, словно на плечах его лежала огромная тяжесть. Она и лежала - отчаянное желание дать в морду младшему Потапенко, потом Мелкову и бросив всех этих разговорчивых погнать паро-коня прочь, на помощь своему ребенку.
Вместо этого он окинул младшего Потапенко долгим взглядом: от торчащих из-под фуражки всклокоченных, давно не чесанных волос, прошелся по расхристанной, словно бы обрюзгшей и утратившей всякую стать фигуре, и остановился на давно нечищеных сапогах. Потапенко невольно шевельнул ногой - будто пытаясь спрятать позорный грязный сапог от этого взгляда. И лишь тогда Меркулов за говорил:
- Что ж, хорунжий, - тихо и страшно сказал он. - Могу лишь порадоваться за покойную вашу возлюбленную, что она умерла, страшной смертью, но хотя бы не дожила до вот этого дня!
- Да вы ... - хорунжий вскинулся, приподнимаясь в стременах так, что несчастный конь осел на задние ноги, всей своей огромной фигурой нависая над стройным начальником Департамента - и тут же осел, словно прихлопнутый яростным ответным взглядом.
- До дня, когда вот там, - Аркадий Валерьянович протянул руку, указывая в сторону еврейского квартала, - пьяная дикая толпа унижает и мучает таких же юных, черноглазых и гордых, ни перед кем и ни в чем не виноватых, точно таких, как она! За то, что они - такие родились, и так живут. А мужчина, клявшийся ей в любви, на это согласен и вмешиваться не собирается! Только вот наши священники учат, что мертвые смотрят на нас с небес. Не знаю, как у них в иудейской вере. Может, и не смотрят. А может, ей на вас и глянуть мерзко!
Потапенко задышал часто-часто, его глаза налились кровью, казалось, сейчас он просто прыгнет на Меркулова из седла, навалится всей тяжестью, вжимая в мостовую, вцепится твердыми, как железные прутья, пальцами в горло, а вместо этого вдруг выдохнул, так что вздох этот был больше всего похож на протяжный вой, поглядел на небо и громко скомандовал:
- А ну равняйсь, собачьи дети! Удила намотать, сопли подтянуть! Строем, рррысью, за его высокоблагородием ...
— Вот чего сразу - собачьи? - заворачивая коня в строй, проворчал Вовчанский. - Медведь, как есть медведь ...
- Не боитесь - что люди-то с вас спросят: за сколько казачки православные инородцам продались? - заорал Мелков.
Меркулов протянул руку и взял Мелкова за горло. Приподнял его в седле и под восхищенный свист Вовчанского удерживая на вытянутой руке, прошипел в стремительно синеющее лицо:
- А ты - за сколько продался, тварь? Живешь на подати, жалованье получаешь, одеваешься, обуваешься, еще и взятки берешь... И выбираешь. Koгo тебе защищать. А кого - нет? - при каждом слове Мелков вздрагивал, судорожно хватая воздух губами, пальцы его царапали сомкнувшуюся на горле руку, но освободиться не получалось.
 
Меркулов поднял его еще выше, почти подвесив над седлом - и с мясом рванул с мундира погон с серебряным галуном. И швырнул Мелкова из седла наземь, под копыта своего автоматона.
- Арррестовать! - рявкнул он. - Ты и ты, препроводить господина Мелкова в тюрьму, скажете, по моему приказу! За пренебрежение служебным долгом!
- Вы ... вы за это еще поплатитесь, господин Меркулов! - снизу прокричал Мелков. - Посмотрим, кто еще в тюрьме окажется и по какому обвинению! - и тут же испугано заверещал, когда паро-конь переступил с копыта на копыто у самой его головы.
- И трусость! - припечатал вдогонку Меркулов.
Усач городовой, явно из бывших армейских унтеров, только что кивавший в такт словам Мелкова, презрительно скривился.
- И запомните все! - Меркулов обвел собранных им людей бешеным взглядом. – Вы - полиция! Для полицейских как для Господа-Христа: «нет ни иудея, ни эллина ...»11 Нет ни православных, ни мусульман, ни иудеев. Ни Кровных, ни бескровных, ни дворян, ни мещан с крестьянами! Для полицейского есть живущие по закону и идущие против него! Первых мы защищаем, вторым нет от нас пощады! В том наш долг, который каждый из вас исполнит с честью!
- Его высокоблагородию - ура! - выдвигаясь вперед, рявкнул княжич Урусов. – Не посрамим!
- Ура ... - жидко и неуверенно откликнулись городовые.
- Ура! - рявкнул, точно пролаял Вовчанский и во всю медвежью глотку подхватил Потапенко - Урааааа!
И вот тогда и городовые, и казаки наконец отозвались длинным нестройным:
- Ураааа! Ураааа!
- За государя, не посрамим! - в духе лучших армейских традиций прокричал Аркадий Меркулов - чувствовал он себя в тот момент изрядно глупо, но, если это поможет сдвинуться, наконец, с места, он и на голове пройдется! - За мной! – и дернув рычаг, погнал, наконец, автоматон в сторону еврейского квартала.
«Держись, Митька! Ты только немножко еще там продержись, сынок, не влезай ни во что. Отсидись, Предками и Христом-Богом прошу, что тебе до тех людей ...» - под отчаянно мечущиеся мысли он вел бодро рысящих за ним казаков – позади почти бегом следовала колонна городовых.
Подгоняющий коня Урусов поравнялся с ним и отрывисто бросил:
- Вы ведь сами не верите в это, ваше высокоблагородие. Что мы и правда сможем вот так - арестовать виновного, не взирая на Кровь, религию или звания.
- Не верю, - качнул головой Меркулов. - Но буду очень стараться, чтоб это стало правдой. Прямо нынче и буду! - и с облегчением выдохнул при виде новехонького фонаря, нелепо и неудобно воткнутого на самой границе еврейского квартала.
Следы погрома были видны уже здесь - обломки мебели на мостовой, изодранные в клочья книги и поземка из перинного пуха, вертящаяся у копыт автоматона.
- Готоооовсь! - протяжно проорали сзади, и Меркулов наконец-то рванул рукоять автоматона, заставляя того резко вскинуться на складывающиеся в суставах задние ноги. Из поднятых передних выметнулись две сабли, а голова раскрылась, будто книга, образуя перед всадником стальной щит.
Меркулов дернул рычаги - и раскачивающимися прыжками, будто античный козлоногий сатир, автоматон побежал вперед.
«Митька, я иду!»
Чудовищное удушье навалилось враз, будто воздух вдруг стал тяжелым, как каменная плита. Сзади послышались испуганные и яростные крики, заржали кони. Зазвенело пронзительно и тягостно, будто в небесах тронули гигантскую басовую струну. Встали на дыбы лошади. Солнце резко потемнело, словно на него накинули черную вуаль, и в сгустившихся сумерках страшным, потусторонним светом вспыхнул фонарь. Вырвавшийся из него сноп тускло-фиолетового огня ударил в несущийся мимо автоматон.
Глава 24. В гостях у Смерти