Темный янтарь 2 (СИ)

— Э! – кратко, но выразительно ответил Янис.
Явно не туда «колхозники» баранов гнали. Совершенно незачем стаду на запад идти.
Положение было так себе. Разворачиваться уже поздно, задним ходом тоже далеко не уйдешь. Да тут в любую сторону дернись – от пуль уже не спрячешься.
— Прямо дави, прорвемся, – процедил лейтенант, довольно странным образом – не двигая плечами – выколупывая из кобуры пистолет.
Бандиты уже двинули лошадей к машине. Винтовки держали лихо, на весу, но дула в лобовое стекло так и целят.
Янис нажал ручку двери, высунулся – рядом лейтенант скрипнул зубами.
— Nicht schießen! – дружелюбно улыбаясь, сказал Янис, вольно оперся о дверцу. –- Wir sind Freunde des kalmückischen Volkes. Willkommen bei Steppenjigiten![9]
Видимо, Янис – высокий, довольно костистый, с непокрытой головой и отросшими волосами – выглядел, несмотря на советскую гимнастерку, достаточным фрицем. Еще уверенный немецкий, ну и, конечно, улыбка: широкая, но бесчувственно-хозяйственная, снисходительная.
— Хайль Адольфа Гитлер, – продемонстрировал ответные знания немецкого джигит на сером, нетерпеливо перебирающем ногами, коне, и засмеялся, глянув на медаль на груди «немца».
Янис тоже улыбнулся, напоказ шутливо потер награду рукавом и перешел к делу, продолжив каркать по-немецки:
— Старший? Аксакал? К господину лейтенанту.
Прошенков, нужно отдать ему должное, уловивший суть игры, приветственно высунул в окно фуражку, взмахнул головным убором с достаточной барской вальяжностью.
Джигиты переглянулись, двое двинули коней к машине.
— Zigaretten? Echte deutsche Zigaretten!– намекнул, улыбаясь еще шире, Янис остальным бандитам-скотоводам, и сунулся обратно в кабину, завозился, делая вид, что достает курево. Шепнул:
— Только в упор.
— Ну, – лейтенант внезапно подрастерял свою разговорчивость.
В тихом урчании двигателя приближались джигиты.
— Берите-берите, – по-европейски ободрил Янис, держа полуприкрытую ладонью плоскую немецкую масленку.
Было темновато, но бандиты все равно несколько удивились – на пачку сигарет масленка была похожа разве что отдаленно. Янис с тоской понял, что сейчас наездники опять начнут вскидывать оружие. И ведь ничего не сделаешь: успеть свой карабин достать и развернуть нечего и думать. Эх, имелись же в былых боях у посыльных-связных пистолеты.
Додумать не успел. Один пистолет у разведчиков все же имелся, и слегка онемевший, но не потерявший хладнокровия Прошенков умел этим оружием пользоваться.
Два выстрела. Почти слившихся в один…
— Гони!...
Янис, пригнувшись к самому рулю, уже жал на газ.
Над головой бахал лейтенантский пистолет – отскочившая от потолка гильза попала в нос водителю – Янис помянул курада.
…Легкий, не успевший набрать скорость, «пхуном» скорее не сшибал, а расталкивал всадников. Перед капотом мелькали изумленные лошадиные морды, орущие хари, приклады винтовок и взмахи нагаек. К счастью, джигиты и сами под машину попадать не желали. Всё кинулось в разные стороны: всадники, бараны, склоны высохшего русла… Нескольким баранам не посчастливилось, хотя Янис рулил туда, где попросторнее. А лейтенантский пистолет все палил, висел в распахнутой дверце грузовичка намертво вцепившийся в стойку Прошенков, стрелял назад… Да сколько же у него там патронов?!
…Нашелся выезд на простор, подскакивая, полетел по ровной степи «пхуном».
— Стой! Стой, говорю! – орал лейтенант.
Янис с трудом заставил себя притормозить.
— Карабин! Карабин дай! – надрывался лейтенант.
Янис выковырял из-за сидения карабин. Прошенков уже был в кузове, выдернул из рук водителя оружие… стоя во весь рост, бил из карабина туда – вниз – в русло. Янис, понимая, что возражать бесполезно, доставал из расстегнутых подсумков обоймы, подавал. Перезаряжал лейтенант с удивительно быстротой. Вот этому его обучили. Проверять, куда машина прет, не особо научили, а стрелять – это пожалуйста...
— Удрали, – Прошенков дозарядил оружие, сел на борт, сплюнул в жухлую траву и принялся поминать курада – в русском языке это обычно делается гораздо разнообразнее и многословнее.
 
Да, обратно обрел дар речи лейтенант. Нет, Янис не возражал, у самого где-то под горлом ворочалось, наружу многословно рвалось. Но что толку ругаться? Красноармеец Выру потрогал подпорченные пулевыми пробоинами доски кузова:
— Лейтенант, а где автомат-то немецкий? Мы же тогда взяли, э?
— О нем же вспоминаю, – Прошенков вновь сплюнул с большим чувством. — В штабе автомат забрали. Говорят, «вы разведка, незачем демаскироваться, у вас бинокль есть». Твою же же… Ладно, поехали. Бойцы, наверное, невесть что думают, собираются на выручку разворачивать наступление.
«Пхуном» спустился вниз, наскоро осмотрели поле боя. Лежало двое джигитов, побитые бараны, вздрагивала, неловко пытаясь отойти, раненная лошадь.
— Лошадь – это не я, – пробормотал Прошенков. – Вот этих – я. И еще троих, это как минимум. Увезли, гады. Но лошадь, нет, не я. Стреляю я неплохо, стабильно второе место на курсе брал по «пистолету». Но в упор не приходилось.
— Лучше и не привыкать, дрянное дело, – согласился Янис. – Баранов берем?
— Баранов? Оружие нужно взять, документы. Если есть.
— Бараны – тоже трофеи.
Загрузились поспешно, озираясь. Все казалось, что вернется недобитая банда, или начнет стрелять издали. Обошлось.
— Винтовки у них, конечно, того…. За такую чистку и уход нужно под трибунал отдавать, – Прошенков пытался разглядеть стоящую между ног винтовку.
— Вы хоть эту винтовку не отдавайте, вычистим, – намекнул Янис. – А то опять по степи с голым задом и пистолетом кататься будем.
— Верно говоришь. Как начинает начальство нажимать, устав вспоминать, я малость пасую, – признался лейтенант. – Надо было хоть наш автомат выторговать. Или просто упереться, да не отдавать.
— Вы, товарищ лейтенант, не упирайтесь. Просто обоснуйте хорошенько, приведите серьезные доводы.
— И это тоже верно, – вздохнул Прошенков. – Опытный ты человек, Ян. С другим бы шофером точно пропали. «Zigaretten? Zigaretten!» надо же. И ведь поверили! Мне бы с моим произношением – сразу пуля бы прилетела. А ты… вылитый фриц.
— Наверное, можно было и на эстонском брякнуть. Им-то все равно, а вышло бы даже убедительнее, – с опозданием осмысливал Янис…
У зимовья никого не было. В смысле, имелся почти отрытый окопчик и брошенная лопата, а бойцов не было.
— Похоже, они немного не в ту сторону в контратаку направились, – предположил Янис.
— Вот же, ихнюю… А мне сержант таким надежным мужиком казался, нетрусливым. Теперь объясняй, куда они делись, – затосковал лейтенант.
Двинулись на поиски. Янис временами сигналил – клаксон «пхунома» диковато квакал в рассветной степи. Было непонятно, кого накличешь – то ли своих, то ли немцев или калмыцких белобандитов. Но нашлись красноармейцы, оказалось, залегли за барханом, проверяли, не захвачена ли машина. Но вышли…
…— Какие вы разведчики, вашу…?! – Прошенков распалился, стоял перед провинившимися, размахивая трофейной винтовкой. – Сбежали, струсили?!
— Так стрельба, бой. А у нас же ничего, – оправдывался Зайченко. – Как услышали, за помощью двинулись. У нас же что, ничего нету.
— Это у тебя ничего нету! Ни ума, ни совести, ни сознательности! А ты, сержант? Я же на тебя надеялся. У тебя же автомат – главная огневая сила разведдозора.
— Виноват. Там стреляют, вы не возвращаетесь. Я и подумал… – бормотал сержант.
— Понятно, что ты подумал, похоронщик, – горько сказал Прошенков. – Трусы и дезертиры! Под трибунал бы вас. Да вы там только отдыхать будете, поскольку и капли сознательности нет. Разжалую вас! Пусть «сержанта» сам снять не могу, а вот из «гвардии» могу. Скручивайте знаки!
— Из «гвардии» тоже не имеете права. Нету такого закона, – вякнул Зайченко, но мигом был огрет прикладом по загривку – плашмя, но чувствительно – и благоразумно замолк.