Тамо далеко (1941) (СИ)
Когда утих последний раскат, Йован высунул голову и совсем было собрался бежать к повозке, но я услышал свистящий гул, переходящий в рокот. Повернул голову, и меня аж передернуло: на нас заходила пара мессеров.
— Лежи! — придавил я дядьку к земле.
Эти сволочи прошлись по шоссе пулеметными очередями и даже сделали второй заход, на котором оборвался детский визг. Я сплюнул горькую слюну, оглядел небо и поднялся, преодолевая страх и дрожь в коленках. Самолеты накрыли дорогу бомбами метров на двести вправо и влево, на обочинах лежали убитые, валялись обломки и разметанные взрывами вещи. К превращенному немцами в кровавую кашу шоссе понемногу возвращались люди — отупев от ужаса, завывая от горя, шатаясь от ран…
Стукнул выстрел, перестала кричать лошадь.
Ветерок потихоньку сносил тошнотные запахи развороченных кишок вперемешку с горелой взрывчаткой. Запах смерти, так знакомый мне по войне в Боснии, понемногу уступал дыму балканского табака — Йован и другие возчики первым делом закурили свернутые тут же козьи ножки. Мы понемногу справились с трясучкой в руках-ногах и побрели вдоль шоссе, вытаскивая еще живых и собирая сперва свое, а потом и чужое.
У нашей телеги оторвало заднюю половину, но лошадь чудом уцелела, а вот от второй телеги осталась только груда обломков. Матерясь и чертыхаясь, мы выбрали повозку из оставшихся бесхозных. И едва успели перекидать в нее груз да перепрячь лошадь, как из Белграда показались сияющий черным лаком «Опель» и четыре или пять грузовиков с солдатами следом. Глянул, куда бежать, но всмотрелся и от сердца отлегло — свои, югославы! Не добрались еще сюда немцы.
Везли, судя по тому, как он решительно выскочил и заорал, большого начальника — в аксельбантах, погонах с вензелями и даром что не при церемониальной шпаге. Но некоторый толк из этого вышел — войники довольно шустро освободили проезд, попросту скинув все с дороги, не слушая криков и причитаний уцелевших. Начальник и два грузовика умчались вперед, оставшиеся солдаты частью помогали раненым, частью разобрали лопаты и копали братскую могилу.
Йован по крестьянски рационально закидывал в телегу ничейное:
— Не пропадать же добру.
Поборов остатки воспитания, я решил, что он прав — вот есть имущество без хозяев, вот есть люди без имущества. Вместе со мной вдоль обочины шли пережившие налет и радовались, если удавалось найти свое. Чужое же я по большей части навязывал тем, кто остался без всего — погодка не ахти, а сколько им добираться до теплого жилья, неведомо. Но внезапно нас прервали громкие крики:
— А-а-а, гмизовац, крадливца!
— Сам разбойник! Врати ми!
У прошитого двумя очередями автомобиля, сброшенного в кювет, прямо над вываленными из багажника чемоданами, закипела драка: четыре мужика хватали друг друга за грудки и махали кулаками.
— Йован, за мной! — решительно скомандовал я, ни секунды не сомневаясь, что имею на это право.
— А ну, разойдись! — дернул я первого же драчуна.
Он обернул ко мне оскаленную рожу, замахнулся, но тут же получил от противников кулаком по затылку и осел на землю. Второму, колготившемуся ко мне спиной, я от души засветил по печени, третьего успокоил Йован, как ни странно, выполнивший приказ. Четвертый, худой и усатый, оставшись в одиночестве против нас двоих, примирительно выставил вперед ладони.
— Вы что, совсем охренели? — вызверился я. — Немец идет, его бить надо, а не своих! Мародеры хреновы! В машине есть кто?
— Не, — буркнул четвертый, — войницы раненых одвели.
Черт, а я и не заметил, что солдатики закончили свое дело и уехали. Ладно, буду за старшего.
— Что не поделили?
— Так вот, — драчуны одновременно указали на чемоданы.
— Их четыре, вас четыре, что тут делить?
— Кому што…
— Тьфу, придурки, — плюнул я. — Делаем так: Йован показывает на чемодан, я стою к нему спиной и показываю, кому достанется.
Мужики поворчали, но согласились. За две минуты мы разыграли четыре чемодана и уже собрались вернутся к своим делам, как усач окликнул меня:
— Эй, момче, а это кому?
У него под ногами валялась дамская сумочка.
Твою мать, еще этого не хватало… Но тут Йован решительно выхватил ридикюль и сунул его мне в руки:
— Ово за судие!
Мужики переглянулись, крепко держа чемоданы, и один за другим кивнули.
— Узми, миротворац, — оскалился четвертый, остальные заржали.
Мы вернулись к повозке, взгромоздились на нее, и Йован тронул в сторону Белграда, до которого оставалось каких-нибудь десять-пятнадцать километров. Небо снова затянуло тучами, зарядил противный дождь, хорошо хоть без снега, я накинул поверх кожуха драный мешок из плотной парусины и открыл сумочку.
И тут же закрыл.
Акваланг, оружие и документы. То есть маленький дамский браунинг с перламутровыми щечками, путна исправа на имя Верицы Проданович и… тоненькая пачка денег. Все честь по чести — тетенька с мечом на фоне дунайского города, «Народна банка кральевина Югославийе», сто динаров. Насчитал сорок семь купюр, прикинул — примерно сто долларов. Негусто, но на безрыбье… Вынул магазин, проверил, сунул пистолетик в штаны, паспорт и банкноты за пазуху, сумочку выкинул. Как только Йован довез меня до места, отдал ему половину денег, чтоб не завидовал.
Ольга Борисовна Сабурова снимала квартирку в Професорской колонии — очень тихом и приличном райончике Белграда. Тут почти не ходили патрули или полицейские в шапках-шайкачах, нет следов бомбардировок, но ставни у многих домов все равно закрыли, а на улицах не видно детей и прохожих. Почти все домики в один или два этажа, почти во всех сдавали половину — таким манером преподаватели университета получали деньги на выплату строительного кредита. Зато у каждого зеленели первой листвой садики.
Забрав мешок с телеги, я заставил Йована еще раз повторить этот адрес на случай, если потребуется меня найти, и поднялся на боковое крыльцо. Звонил долго, потом стучал — из квартиры пахло жареным, но открывать явно не торопились. Наконец дверь скрипнула и сквозь щелку на меня уставился недобрый мужской глаз:
— Чего надо? Здесь работы нет!
— Повежливей, уважаемый. Мне нужна Ольга Борисовна Сабурова.
— А ты кто такой?
Ну на ты, так на ты.
— Я ее сын, а ты кто такой?
С господином Зедичем мы друг другу не понравились с первого взгляда и потому все время до прихода Сабуровой с занятий провели в разных углах — я перебирал притащенное, Зедич делал вид, что страшно занят бумагами.
Муттер вошла настороженная, не иначе Зедич успел ей нашептать, но увидела меня и кинулась навстречу:
— Володя!
Тело само метнулось ей навстречу, хотя разум четко понимал, что эта некогда очень красивая женщина, к сорока годам располневшая и постаревшая, мне совсем чужая.
После ахов, охов и слез согрели воды, я с наслаждением вымылся, затем откопал маленький атлас и прикинул дорогу к морю — чем дальше, тем меньше мне хотелось оставаться в Югославии. Белград-Загреб-Сплит или Белград-Сараево-Сплит? Первый путь комфортнее, второй безопаснее, на нем итальянцы вместо усташей и немцев. Значит, второй. С тем и заснул.
До завтрака и за ним разговор шел ни шатко ни валко, пару раз Сабурова поджимала губы, но не выкладывать же планы при непрерывно жующем Зедиче, шнырявшем туда-сюда в подтяжках?
Наконец, Зедич водрузил на голову шляпу, застегнул пальто, холодно поклонился и оставил нас наедине.
— Это кто? — задал я неприятный вопрос.
— Квар… — начала было Сабурова, но смешалась, отвернулась, схватилась за платочек…
Потом, собравшись с силами, ответила:
— Володя, ты уже взрослый, ты понимаешь, как одинокой женщине тяжело…
— Понятно. Ольга где?
— В пансионате, учится. Драган, то есть господин Зедич, устроил.
— Немедленно забери ее оттуда.
— Зачем? — даже отшатнулась муттер.
— Затем, что самое позднее через неделю Белград оккупируют немцы и я не поручусь за безопасность женского пансиона.