Зловещие истории (сборник)

— Отнесите ему, — спокойно промолвил кудесник. — И пусть отведает. Сами же ни к чему не прикасайтесь. Вы будете пировать после.
В полном изумлении слуги подняли тяжелые блюда и двинулись прочь, упиваясь изысканными ароматами, которые вдохнул в яства волшебник. Шли, боясь уронить подносы, шли, увенчанные цветами и разодетые как князья.
— Да пребудут с вами благословения, господин, — провыли они, дико поводя безумными глазами, ибо радость в них соседствовала с ужасом и злобой, ведь они опасались расплаты за такое благодеяния.
— Да снизойдет благодать на вашу голову… — подхватили другие, сбиваясь в кучу и словно прося, чтобы и на них снизошло это дивное изобилие. И в мгновение ока получили его. Так, крича на разные лады, они стояли перед крыльцом.
Шарак, чувствуя беспричинное беспокойство, ходил в верхних покоях, и вдруг к нему ворвалась толпа пышно разодетых слуг. Они были пьяны от прихоти демона, они упились его сладостным дыханием. Крича и улюлюкая, они расставляли блюда для своего господина. Он смотрел на них в изумлении, едва узнавая лица.
— Что все это значит? — наконец истошно проревел он.
— Мы не знаем! — визгливо прокричал мальчик, сгибавшийся под тяжестью хлебных подносов.
— Мне это подарил пришлый бродяга, — выскочила вперед пигалица, прежде никем не замечаемая, а теперь разодетая как принцесса, и закрутила перед носом у Шарака бриллиантовое кольцо, — а вам он послал угощение. Ешьте, господин!
— Ешьте! Ешьте! — подхватили все нестройным хором, отступая к дверям и оставляя Шарака в одиночестве в окружении рассыпанных цветочных лепестков и золотой пыли, от которой у него уже кружилась голова.
Шарак сел как громом пораженный и, не зная, что предпринять, протянул руку к графину с вином.
О, ужас! От графина разило зловонием — он был полон гнилого винограда и грязи. Хлеб на глазах покрывался плесенью, творог протух, все изысканные блюда портились и разлагались с невероятной скоростью. С шумом треснула корка пирога, наружу выскочили мыши; черви, гусеницы и жуки посыпались из вазы с фруктами, а жаркое загорелось.
Заслышав крики господина, толпящиеся в коридорах слуги украдкой двинулись к двери — посмотреть, что происходит. Теснясь и толкаясь, они заглядывали в покои, а когда мимо промчался управляющий, они с хихиканьем бросились вниз по лестнице.
В сияющей кухне, украшенной мозаикой и мрамором, их дожидалась полуденная трапеза. Они с опаской прикасались к пище, но с ней ничего не происходило. (Сверху доносились вопли господина и приглушенные соболезнования управляющего). Может, пища и была отравлена волшебством, но слуги уже не могли совладать с ноющими от голода животами и ртами, полными слюны. Никогда в жизни им не доводилось вкушать такую еду. За нее можно было умереть, чего не заслуживали ни голод, ни воровство.
И пока они глотали и давились, грызли и обсасывали, опорожненные горшки сами собой наполнялись, вертела сами собой вращались и мясо не подгорало. В каморках и у очага, где слуги обычно проводили ночи, раскинулись горы циновок и бархатных подушек. Очаг не нуждался в дровах. Фитили в серебряных лампадах сами следили за собой. И в кухне было светло ночью и тепло в мороз. Фрукты и масла, вино и пироги — все появлялось по волшебству. Райская жизнь наступила на этой кухне. Надолго ли? Кого, впрочем, волнует, сколько продлится жизнь? А гадать — дело пустое.
Что же до драгоценного господина Шарака, то он был очень занят.
В течение нескольких дней и ночей слуги поднимались к нему, когда он их звал, и прокрадывались, чтобы подглядеть на него, когда он их не звал. И замечали, что с Шараком и верхними покоями, как и с ними самими, происходят странные вещи.
Драпировки на стенах сгнили и разлетелись в прах, мебель сломалась, из картин выскакивали лягушки и жабы, расползались мыши и вши, выпрыгивали ласки и крысы. Одежда на теле Шарака рвалась и лезла по швам. Вокруг него вились целые тучи моли. Все металлы ржавели и разжижались. Он с воем блуждал по дому дни и ночи напролет и забывался сном на голых досках. Порой он забредал на кухню и оглядывал ее изумленными глазами. Порой требовал, чтобы его покормили, и слуги с непривычной поспешностью бросались выполнять его распоряжения. Но, стоило Шараку протянуть руку, как дары небес превращались в гниль и плесень. И тогда он вопил и бился головой о стены. И слуги взирали на него с изумлением и жалостью. Как им нравилось испытывать эту жалость!
 
Лишь управляющий не получил ни парчового одеяния, ни единой драгоценности в отличие от обычных слуг, которые награждались сокровищами, как только пересекали порог кухни. Однако ему было позволено есть и пить на кухне, если он молил об этом, стоя на коленях.
— Где кудесник? — вопрошал он, опускаясь на колени перед разодетым в багрец поваренком и моля его о крохотном кусочке мяса.
Слуги неизменно были любезны с управляющим, как и с его полубезумным господином, гораздо любезнее, чем прежде, ибо теперь они могли позволить себе великодушие.
— Мы думаем, что он ушел, господин управляющий.
— Ушел? Вы уверены?
Видимо, так оно и было, ибо день за днем и ночь за ночью по дому метался Шарак с ржавым мечом в руках, исхудавший как жердь и полу-обезумевший от голода, жажды, паразитов и разрушений. Он жаждал мести и не находил своего обидчика, а между тем рядом опадали последние шпалеры и последнее золото превращалось в шлак. Крыша кусок за куском обваливалась, пока в одну прекрасную ночь Шарак не оказался под открытым небом, усеянным звездами, которые, казалось, когда-то принадлежали ему.
Куда девалось время? И что с ним стало? Все смешалось. Сколько он прожил в таком состоянии, бродя в лохмотьях по руинам с прилипшим к позвоночнику животом и прислушиваясь к отдаленным и недосягаемым звукам пиров?
— Месяц, не более того, — ответил ему кто-то. — А тебе кажется дольше?
Глаза Шарака вспыхнули огнем.
— Где ты, мальчик? — прохрипел он. — Подойди ближе, ближе…
И перед ним послушно возник прекрасный юноша с черными распущенными волосами и еще больше похожий на девушку, чем прежде. И обезумевший Шарак поднял на него меч. И он разлетелся на куски, поранив своего хозяина, и тогда Шарак разрыдался от ярости и отчаяния.
— Ты лишил меня дома. Кто меня приютит? Когда на богатого человека падает такое проклятие, друзья его оставляют. Неудивительно, что это чудовище — твой отец — отправил тебя ко мне.
— Мне предстоит служить тебе еще восемь месяцев, — промолвил Лжеджайреш, чья фигура смутно мерцала в темном коридоре. — А потом, если останешься недоволен мною, ты меня выпорешь. — И снова раздался его ужасный смешок.
— Смилуйся! — вскричал Шарак. — Назови цену моего избавления.
— Милость? А что это такое? Ты сам определил свою судьбу, сказав о жестоком уроке.
— О, я уже все понял, — застонал Шарак, падая на пол.
— Ты наскучил мне, утомил своими выходками, — промолвил юный кудесник. — Похоже, твои неприятности следует растянуть на девять лет, а не на девять месяцев. Ну, да ладно. Я положу им конец. С восходом солнца ты избавишься от своего горя.
— О, позволь облобызать подол твоего платья, добрый, мудрый Джайреш.
Но прелестное видение уже исчезло. Исчезло насовсем, чтобы пойти дальше навстречу своим бедам. Всю ночь Шарак пролежал на полу, молясь богам, чтобы исполнилось обещание всемогущего юноши.
Встало солнце, и первые его лучи разбудили Шарака в груде развалин, в которые превратились верхние покои. И вдруг он увидел, что все разрушения исчезли. Шарак снова находился в роскошном особняке. Цветочные ковры купались в солнечном свете, и тот разгорался еще ярче, отражаясь от позолоты.
Шарак, бормоча что-то под нос, перебегал из комнаты в комнату. Он ощупывал убранство и орнаменты, словно они принадлежали не ему, воровато оглядывался и, как нищий, топтался в дверях, пожирал глазами пищу на столе. Наконец голод взял свое. Купец вонзил зубы в белый хлеб, как изможденная собака, и с хлебом ничего не произошло, только хрустнула ароматная корочка, и язык ощутил медовую мякоть… Все обратилось вспять. И хотя