Грехи святого (ЛП)
Ее лицо побледнело, прекрасные глаза стали большими и круглыми, когда шок прошел.
— Это ты сделал?
— К сожалению, я не мог убить их сам, так как был слишком занят тем, что сдерживал тебя в самом начале нашего знакомства. Но мне не нравится пачкать руки кровью ничтожных кусков дерьма. А вот об этом, — я взглянул на изображение в своей руке, — я жалею, что не пытал сам. Я бы с удовольствием посмотрел, как кровь стекает с его тела, окрашивая холодный бетонный пол, на котором он умер.
— Что ты за монстр? — В ее лице читалось недоверие и даже легкое отвращение.
— Ну же, Мила. Не делай вид, будто не знаешь, кто я на самом деле. Я убил Брэда. Я убил одного из телохранителей моего отца. — Я придвинулся ближе. — Я убил твоего собственного чертова брата. Так что не делай вид, что тебя это шокирует. И кроме того, в тот день на яхте, когда я сказал, что тебе не стоит беспокоиться о том, что этот сукин сын кому-то навредит, ты прекрасно поняла, что я имел в виду.
— Ты убил четырех человек, Святой. Жестоко убил их, как будто они были скотом.
— А они причинили тебе боль, словно ты была для них всего лишь игрушкой, с которой они могли играть.
— Ты не имел права…
— Они не имели права, Мила.
— Они причинили боль мне, а не тебе. Я справилась со своей травмой. Я выплакала все слезы, которые мне нужно было выплакать, чтобы справиться с тем дерьмом, которое эти люди сделали со мной.
— Правда? Правда? — Я подалась вперед. — Так вот почему ты трогаешь шрам за ухом, когда нервничаешь? Тревожишься?
Она снова потянулась к шраму.
— Старые привычки умирают с трудом.
— Можешь ли ты честно сказать мне, что ни разу не думала об убийстве этих мужчин? Когда они прикасались к тебе. Делали тебе больно. Использовали тебя как чертову пепельницу?
— Нет.
— Все те часы, что ты была заперта в шкафу, — я ткнул ей в лицо фотографию, — этот человек называл тебя шлюхой и дрянью, хотя тебе было не больше десяти лет. Можешь ли ты сказать мне, что убийство его во сне ни разу не приходило тебе в голову?
— Конечно, приходило. — Она отступила от меня, но я продолжал приближаться. — Но ты не имел права играть роль судьи и палача для этих людей.
Она прижалась спиной к стене, и я возвысился над ней.
— Они не имели права даже прикасаться к тебе.
— Думаешь, я этого не знаю? Я не одна из тех наивных девочек, которым промыли мозги, заставив думать, что наказание — это то, что я заслужила.
— Может, не ты, но что насчет остальных?
Выражение ее лица изменилось с гнева на недоверие.
— Каких остальных?
— Да ладно, Мила. — Я хлопнул рукой по стене рядом с ее лицом. — Скажи мне, что ты не настолько наивна. Этот мужчина, все эти гребаные мужчины, не начинали и не прекращали свое оскорбительное поведение с тобой.
Я наклонился, поднял другие снимки и протянул один из них ей.
— Тео Берджес напал на шесть женщин, а две заявили, что были изнасилованы им. Он так и не был осужден. — Я разорвал изображение пополам и бросил его на землю, подняв вторую фотографию, чтобы она увидела. — Килан Джонс. Осужденный педофил. Отсидел семь лет в тюрьме, после чего получил условно-досрочное освобождение. За те два года, что он был на свободе, он напал на нескольких женщин. Все они были слишком напуганы, чтобы выдвигать обвинения. — Я снова пролистал фотографии, чтобы показать ей третью. — Гарольд Уилер. Сексуальный преступник, педофил, наркоман, а недавно, перед своей печальной кончиной… изнасиловал девушку.
Я разорвал фотографии и взял в руки последнюю — человека, ответственного за шрам, который моя жена сейчас трогала за ухом. Я готов был поспорить, что она даже не осознает, что делает это.
— Вот этот парень, — усмехнулся я, хотя в жилах у меня стыло отвращение, — этот парень был психом особого сорта.
Мила вытерла слезу, скатившуюся по щеке.
— Ты была не первым ребенком, над которым издевался этот ублюдок, и не последним. На самом деле, его жестокие сексуальные наклонности по отношению к несовершеннолетним только усилились после того, как эта его кусок дерьма жена выгнала его, заявив, что не знала о том, как он издевался над тобой.
— Она солгала. — Мила констатировала очевидное.
— Она также утверждала, что не знала о его полуночных походах в твою спальню, где он сидел и наблюдал за тобой в постели, дроча свой грязный член.
Она стиснула челюсти и втянула воздух сквозь зубы.
— Ты говоришь мне об этом так, будто я ничего не знаю. Как будто меня там не было. — Мила подалась вперед и уперлась ладонями мне в грудь, гнев в ее глазах был диким и усугублял ее боль. — Я была там, придурок! Я пережила это. Я плакала. Я хотела сдохнуть, когда он прикасался к моим простыням, думая, что я сплю, медленно стягивал их с моего тела, затем стаскивал мою ночную рубашку через задницу, чтобы он мог, блядь, смотреть на меня со своими мерзкими намерениями. Мне хотелось перегрызть себе запястья, пока я лежала спиной к нему, слыша его отвратительные хрюканья, пока он дрочил свой член. Я чувствовала вкус собственной крови каждый раз, когда, черт возьми, прикусывала язык, думая о том, какие отвратительные фантазии роятся в его голове. — Она снова толкнула меня, ее ярость была яростной и горькой. — Я была там, Святой. Я. Не ты. Не Джеймс. Не тетя Елена. Я. Так что не стой здесь и не признавайся, что убил всех этих людей, как будто у тебя есть на это какие-то моральные права.
Я видел боль в ее глазах, обиду в каждой черточке ее прекрасного лица. Воспоминания разрывали ее на части, изуродованные лица этих людей открывали старые раны. Но это нужно было сделать. Я должен был заставить ее смотреть на трупы, на жуткие убийства людей, которые не заслуживали того, чтобы дышать. Чтобы она приняла их смерть как справедливость, я должен был напомнить ей, как глубоко они ее ранили. Я должен был заставить ее понять, что они заслуживают только смерти.
Я придвинулся ближе и попытался взять ее щеки в свои ладони, но она отпрянула, и я просто взял ее за плечи и заставил посмотреть на меня.
— Я бы хотел, чтобы это было чем-то, что я мог бы держать в секрете от тебя. Я хотел бы, чтобы у меня был другой способ заставить тебя понять, что то, что мы здесь сделали, может быть, и противоречит закону, но это был единственный способ остановить его.
— Что ты…
— Он изнасиловал трех девочек, Мила… детей. После тебя у него было три жертвы, — покачал я головой, — и этот ублюдок не провел в тюрьме ни одного дня.
Мила задыхалась, слеза скатилась по ее губам и попала в рот. Ее ноги ослабли, и я обнял ее за талию.
— Это нужно было сделать, Мила.
Она всхлипнула. Она зарыдала. Она плакала так, словно снова стала той маленькой девочкой, которая перенесла все пытки и издевательства, которыми ее прокляли эти люди. Все, что я мог делать, это стоять и утешать ее, обхватив руками ее дрожащее тело. Меня преследовали мысли о том, какие ужасы ей пришлось пережить. В одиночестве. Не имея никого, на кого можно опереться или кому можно довериться. Некому было защитить ее. По крайней мере, у меня была тетя Елена после смерти матери и начала войны между мной и отцом. Но у Милы? У нее никого не было. Абсолютно, блядь, никого.
Я обхватил ее щеки и заставил посмотреть на меня.
— Никогда больше, Мила. Никто и никогда не причинит тебе такой боли, как они. Будешь ли ты здесь или решишь уехать, я всегда буду на два шага позади тебя, чтобы не причинить вреда ни тебе, ни нашему ребенку. Никогда. Независимо от того, какой выбор ты сделаешь, — я провел большим пальцем по ее губам, — я всегда буду заботиться о тебе, о вас.
— Не знаю почему, — она прислонила голову к моему подбородку, — но я верю тебе. После всего… я верю тебе.
Я закрыл глаза и крепче обнял ее, прижимая к своей груди. Если бы я мог построить стену вокруг этой женщины, чтобы уберечь ее, я бы это сделал. Но с этого момента и до того дня, когда дьявол утащит меня в ад, я буду ее стеной. Я буду крепостью, которая защитит ее… даже если для этого придется стать чудовищем и жить с кровью тысячи людей на руках.