Кадры решают все

Впрочем, для наших ближайших целей этого боезапаса вполне должно было хватить. Это на триста сорок тысяч винтовок и шесть тысяч пулеметов, обнаруженных нами на складах, треть из которых была признана местными ремонтниками вполне исправной либо требующей минимального ремонта, его был бы мизер. А десяти тысячам винтовок и сотне пулеметов, которые мы собирались задействовать в своих планах, на один бой их должно было хватить с лихвой. Как и запаса мин для наших восьмидесятидвухмиллиметровых и найденных нами уже здесь стадвадцатимиллиметровых минометов. Их тоже, по всем нормативам, были сущие крохи – всего чуть больше трех сотен восьмидесятидвухмиллиметровых и сто сорок – стадвадцатимиллиметровых мин. При том, что, скажем, тех же БМ-37 мы здесь обнаружили почти четыре сотни. То есть по ним выходило даже меньше, чем по одной мине на миномет. Но нам, опять-таки, их должно было хватить…
Однако все это попавшее в наше распоряжение богатство требовалось сначала перебрать, отобрать среди него те образцы, которые находились в наиболее хорошем состоянии, привести их в порядок, доставить к тому месту, где можно будет использовать его наиболее эффективно, и установить на позиции. А шанс сделать это у нас появлялся только в том случае, если немцы как можно дольше будут оставаться в неведении относительно того, что, так сказать, власть в мастерских, переменилась.
Слава богу, среди личного состава батальона кроме меня имелось еще семь человек, которые умели вполне прилично говорить на немецком. Именно прилично. Потому что всего немецкий язык в батальоне в настоящий момент учило процентов шестьдесят личного состава, при этом командиры и сержанты – все поголовно. Но именно учило. До внятного освоения подавляющему большинству пока было еще очень и очень далеко. Но и среди них я смог отобрать еще десятка два тех, кто был способен понимать заданные им вопросы и отделываться от спрашивающих набором простых ответов, типа: «Я не курю», «Я на службе», «Отстань», «Тебе делать нечего?», «Я доложу фельдфебелю» и так далее. Так что шанс на то, что нам удастся хотя бы некоторое время, так сказать, поводить немцев за нос, – был. И неплохой… Кстати, именно тогда мы смогли как следует обкатать наших «телефонных барышень», как со смехом обозвал их Иванюшин, которые затем засели на линии «город – лагерь “Лесной”».
В мастерских мы провели четыре с лишним дня. За это время было принято на ремонт шестнадцать новых грузовиков и выдано прибывшим из частей водителям девять ранее отремонтированных. Еще семь отремонтированных удалось оставить за собой, отговорившись проблемами с поставками запчастей. За это время мастерские, на наше счастье, не посетил ни однин начальник. Но зато нам изрядно потрепала нервы пара унтеров из числа автомобилистов, пригонявших технику на ремонт, желающих непременно узнать, куда это подевался их приятель Гюнтер из состава охраны. На мое счастье один из местных мастеров, которого удалось привлечь на свою сторону обещанием сохранить ему жизнь, сумел разрулить ситуацию, под большим секретом сообщив этой парочке, что Гюнтер договорился с каким-то типом из управления и отбыл в отпуск на родину, под видом заболевшего сослуживца. Поэтому т-с-с-с… молчим, ничего не говорим и Гюнтера не ищем. Все понятно?
Такие объяснения унтеров удовлетворили. Хотя было понятно, что ненадолго. Как, впрочем, и то, что число подобных накладок с каждым днем будет только нарастать. Ну да долго нам было и не нужно – четырех дней оказалось вполне достаточно.
Расположение мастерских я покинул вечером четвертого дня. Большая часть дел, которые требовали если не моего участия, то хотя бы контроля, к тому моменту была закончена – форма, снятая с убитых немцев, выстирана, заштопана и подобрана по размерам, автомобили готовы, ящики, изготовленные по образцу тех, что были найдены в одном из немецких штабных автобусов в заметно обгоревшем состоянии, в которых мы планировали переправить часть оружия на территорию лагеря, также были изготовлены, покрашены и на них были через трафарет нанесены все необходимые надписи. Ну а все остальное – выход подразделений на рубеж атаки и подготовка позиций для средств усиления (отобранных нами из числа трофеев минометов, легких сорокапятимиллиметровых пушек и станковых пулеметов) – вполне могло быть осуществлено без меня. Поэтому я взял, так сказать, ноги в руки и двинулся в лагерь, в котором, по информации «расколовшегося» уже под самым Минском Коломийца, немцы содержали сына самого Сталина. Предстояло выяснить, где его держат, как охраняют, ну и все такое прочее…
Левый двигатель Пе-2, находящегося за спиной старшего лейтенанта Якова Джугашвили, громко чихнул, затем еще раз, после чего сыто зарокотал, раскручивая трехлопастной винт.
– Ну, все, тебе пора, – махнул я рукой. Яков пару мгновений вглядывался мне в глаза, затем вздохнул и, вскочив на заднюю кромку крыла, двинулся по нему к кабине.
В этом перелете он должен был лететь на месте штурмана. Освобожденный нами из лесного концлагеря комэск-бомбардировщик майор Абаршин, клялся всеми святыми, что уж от аэродрома Заозерье, с которого ему предстояло стартовать, до Москвы он долетит даже с завязанными глазами, поскольку знает и сам аэродром, и маршрут как свои пять пальцев – чай, полгода перед войной на нем базировался. Так что штурман ему не нужен. Что же касается умения Якова вести огонь из верхней оборонительной пулеметной установки – насчет этого я не обольщался. Хотя кое-какие шансы у него были. Несмотря на то, что он до сего момента никогда не пытался исполнять обязанности воздушного стрелка. Нет, в кабине он посидел. И инструктаж прошел. Были у нас в числе пленных, которых мы освободили в Быхове, трое таких стрелков. Так что показали и рассказали. Но при прочих равных этого было бы недостаточно от слова совсем.
Однако, судя по некоторым внешним признакам, за те три недели, что я гонял его по местным лесам и весям по той программе, которую уже, пожалуй, можно обозначить словосочетанием «наша обычная», Яков Джугашвили, похоже, сумел преодолеть первую ступень антропрогрессии. А это уже выводило ситуацию за рамки этих самых «прочих равных»… Но лучше бы вообще не пришлось стрелять. А то уж больно калибр у этого пулемета был мелковат. Обычный, винтовочный. А такой калибр против немецких цельнометаллических истребителей был маловат. В лучшем случае, нарвись они на истребители, можно надеяться только кого-нибудь отогнать, заставить отказаться от атаки, а сбить или хотя бы серьезно повредить…
Яков несколько неуклюже вздыбился над фонарем и, с помощью механика и пилота, забрался в кабину. Я тихонько вздохнул. Удачи им. Самолет был полностью заправлен, а в бомболюк мы запихнули папки с личными делами военнопленных, освобожденных нами из концлагеря, и материалами на тех, кто согласился сотрудничать с немцами. Никакого бомбового вооружения к самолету подвешено не было. Да и не было его у нас…
Эта «пешка» была собрана несколькими механиками, освобожденными нами еще в Быхове, из нескольких неисправных машин, каковых на этом аэродроме оказалось около полутора десятков. Причем Пе-2 из них было только две штуки. Так что запчасти для ремонта движков сняли с трех «лаггов», имеющих точно такие же двигатели, один из которых, похоже, был превращен в искореженную груду металла прямо на стоянке, а два других, судя по количеству уже заделанных пробоин в плоскостях и фюзеляже, успели поучаствовать в боях. Колеса так же сняли с других машин. Обшивку для ремонта поврежденных участков – содрали с другого Пе-2. Вот так, с миру, так сказать, по нитке, и собрали эту самую «пешку». Слава богу, немцы, к нашему счастью, на этом аэродроме не базировались. Уж не знаю, временно или вообще. Так что механики смогли работать вполне спокойно…
О том, что вся эта история с сыном Сталина – большая ловушка, я узнал только на территории лагеря. От проявившего весьма большое желание сотрудничать обершарфюрера… Да уж, немцы оказались мастерами тонкой интриги. Так быстро разработать операцию, да еще и забросить мне информацию о «приманке» через Москву – это надо уметь! Но… ничего отменять я не стал. Просто слегка подкорректировал планы.