На дальних рубежах

Еще больше огорчилась Жун Мэй — очень уж обще звучали наставления Бо Даоли.
— Да, — печально вздохнул тот.
 
 
— Коварные замыслы, тайные планы
 
бывают повергнуты в прах.
 
Хитрые козни и злые решенья
 
всегда постигает крах {65}.
 
 
Невозможно все предвидеть наперед, умей действовать по обстановке.
Старый Бо Даоли утомился и начал засыпать. Жун Мэй пришлось удалиться.
***
А поздно вечером, когда она готовилась ко сну в своей каморке, настраиваясь на игры с сыном, хлопнувший от сквозняка шелк на экране перед дверью известил её, что кто-то вошел. Ночные прогулки во дворце строжайше запрещались, разве что изредка совершал обход евнух из внутренней охраны, и Жун Мэй насторожилась. У её постели горел ночной масляный светильник и слившийся со своей тенью на стене ночной гость казался огромным и зловещим. Один из младших евнухов императрицы! Тучный, с широким лоснящимся лицом и маленькими глазками, он давно привлек её внимание тем, что постоянно кружился рядом, вынюхивал и высматривал. Она чувствовала в нем неудовлетворенный половой инстинкт и скрытый натиск, поэтому и боялась его.
Сделав знак молчания, он прошептал слово в слово условную фразу, и Жун Мэй охватил озноб освобождения от ужаса.
— Я знаю, что ты собираешься в столицу северных варваров выполнять поручение императрицы Цыси. Знаю и о твоем желании овладеть искусством дипломатии, чтобы лучше выполнить задание. Это очень похвально, но за столь короткий срок невозможно. Я открою тебе глубокую тайну и назову людей, которые тебе помогут там, в Москве. Слушай. В какую бы часть вселенной не попадали жители Поднебесной, где бы они ни оседали на жительство, для помощи друг другу и для защиты от местных властей они создают отделения тайного общества Тянь-ди-гуэй — Триады. Девизом общества является: «Повинуйся Небу и поступай по Справедливости». Такие отделения есть и в обеих русских столицах — Санкт-Петербурге и Москве. Люди, состоящие членами общества в этих городах, обладают большими средствами, и их деньги помогут тебе достичь желаемого. Там к тебе придет человек и произнесет фразу: «Жизнь человека ничтожна, словно капля росы на лезвии травинки; богатство и знатность человека преходящи, словно облако». Доверься этому человеку, и он выполнит любое твоё поручение.
  
ЖУН МЭЙ. ПОДКУП ЧИНОВНИКОВ РОССИЙСКОГО МИД
 
Из Шанхая на французском пароходе делегация во главе с Ли Хунчжаном отправилась в Россию. Дипломатическим являлся французский язык, на нем велись переговоры между представителями государств и составлялись официальные межгосударственные документы.
Как представитель вдовствующей императрицы, к тому же лучше всех среди драгоманов Ли Хунчжана знавшей французский язык, Жун Мэй была назначена его личным переводчиком и, одетая в мужскую одежду, постоянно находилась при нем. Она старалась быть неторопливо-вальяжной и говорить низким, мужским голосом, но все равно за спиной над ней подсмеивались и называли писклей.
Ли Хунчжану в это время было уже семьдесят три года. Он был грузен, тяжел на подъем, при малейшем усилии задыхался, сильно потел и боялся смерти. Да разве может знать человек, что с ним случится, например, завтра? Тем более в таком почтенном возрасте. Жизнь и смерть человека — в руках Неба, человек бессилен и только Небо распоряжается им. Поэтому в багаже Ли Хунчжан вез гроб из черного мореного дуба с бронзовыми украшениями.
— Ты не мужчина, Цян Вей, — громко крикнул Ли Хунчжан и топнул ногой. — Ты не мужчина, — грозно повторил он и шагнул к Жун Мэй.
Был поздний вечер, своих слуг и сына, сопровождавших его в поездке в Россию на коронацию царя северных варваров он давно отпустил спать, а ее задержал, велев еще раз проверить правильность перевода на французский язык верительных грамот. Где-то глубоко внизу ухала огнедышащая паровая машина, и туловище парохода ритмично вздрагивало, мерно вздымаясь вверх и проваливаясь вниз на гребнях и впадинах свободно дышащего океана.
 
Сосредоточившаяся над текстом, Жун Мэй вздрогнула и подняла голову. Ли Хунчжан навис над ней грузным телом и, дернув за косу, потребовал:
— Признавайся, кто ты? Женщина?
— Нет, я мужчина, — стараясь говорить едва ли не басом, испуганно пробормотала Жун Мэй.
— Я сразу понял, что ты женщина, и об этом мне шепнули еще перед отправлением, во дворце императрицы. А вот сейчас я проверю, и он сильно дернул ее халат, так, что посыпались перламутровые пуговицы. Жун Мэй едва успела прикрыть ладонями обнажившиеся груди и попыталась выскользнуть из его рук, но Ли Хунчжан крепко держал ворот ее халата.
— Ты женщина, — радостно и похотливо засмеялся он и принялся отдирать ее ладони от груди, больно царапая длинными ногтями.
Удерживая рвущийся из груди крик ужаса, Жун Мэй оттолкнула его, блеснув на мгновенье белой грудью с большими темно-розовыми сосками, и забилась в угол салона. Путь к двери загораживал ее мучитель.
Он опять бросился на нее, тяжело наваливаясь грузным телом и цепко хватая руками за отвороты халата. Ткань трещала и рвалась, обнажая тело, а старый Ли Хунчжан тыкался лицом ей в шею, груди, живот, сопел и пыхтел, стараясь повалить на диван.
— Отпусти, отпусти, — закусив нижнюю губу, бледнея от ярости и страха, отбивалась Жун Мэй.
Старый Ли, обхватив ее за бедра, прижался лицом к животу и больно укусил, но она изловчилась ударить его коленом в подбородок, оттолкнуть и вскочить на диван.
Тяжело дыша, всклокоченный, с выпученными глазами и трясущейся бородкою Ли Хунчжан с плаксивой гримасой сидел на полу и держался руками за голову.
— Ты так больно ударила меня, женщина. Я велю слугам выбросить ночью тебя в море.
— Меня послала императрица помогать тебе, Ли Хунчжан.
— Да, я знаю, — горестно согласился тот, щупая челюсть. — Ты сделала мне больно. И года не прошло, как японец в Симоносеки едва не убил меня, ранив в лицо, — и он потрогал желвак под глазом. — Вон, даже пуля осталась, а теперь ты… Но кто ты?
— Я — Жун Мэй — племянница Жун Лу и фрейлина императрицы.
Высоко взлетевший в государственной иерархии китаец Ли боялся маньчжур, правивших Поднебесной уже более двух с половиной столетий, и вызвать гнев Жун Лу, а тем более императрицы Цыси он не осмелился.
— Жун Мэй, — уже льстиво забормотал он, — ты хорошо знаешь французский язык, образована и разумна, и я буду выслушивать твои советы. Но не сердись, выслушай меня. Я стар и дряхл, но сердце мое не каменное, ему ведомы все семь страстей. Судьба была ко мне сурова — насылала пронзительные бури бед и захлестывала солеными волнами несчастий. Недолог тот день, когда зажгут по мне поминальные свечи. Еще раз повторяю: я стар и дряхл, но могу быть мужчиной, и прошу тебя, разделяй со мною ложе. Я плохо сплю, моей душе одиноко и холодно. Пожалей меня, согрей мне ложе.
Жун Мэй передернуло от отвращения, и Ли Хунчжан заметил это.
— Когда иссякает источник, река высыхает, когда подрубают корень, дерево умирает. А мне надо выполнить волю императрицы, варварами защитить Поднебесную от варваров. Помоги же мне собраться с силами…
Последние слова его развеяли колебания Жун Мэй. Она вздохнула и просто сказала:
— Хорошо, я приду завтра.
Старый Ли очень любил женское тело. Долгими ночами, лежа рядом с ней в широкой постели, он не спал сам и не давал уснуть ей, гладя и сжимая ее жадными руками. В большом количестве потреблял он снадобья из рогов оленя и настойки женьшеня в надежде вернуть себе молодость и мужскую силу. И очень, очень редко ему это удавалось. И тогда он опять был счастлив, тем более что она позволяла ему все.
Китаец, начав самостоятельный жизненный путь маленьким деревенским учителем, проявил поистине бездну энергии, терпеливости и воли, чтобы вознестись на высшие государственные должности, по традиции династии Цин, а более по необходимости удерживать власть, занимаемую только маньчжурами. Начало его возвышения как дипломата произошло в девятом году Туньчжи {66}. В Тяньцзине были убиты двое назойливых миссионеров и сожжено французское консульство. Захватившие десять лет назад Пекин французы чувствовали себя хозяевами в Китае и потребовали громадный выкуп и предания казни тяньцзинского начальства. Чжилийский генерал-губернатор, в чьем ведении был Тяньцзин, не сумел задобрить алчущего тигра, за что и был смещен. Дело стало казаться безнадежным и опасным, маньчжуры из императорского окружения страшились занять эту должность, поэтому выбор и выпал на китайца Ли Хунчжана. И ему удалось задобрить дьявола. Поговаривали, правда, что этим дипломатическим успехом Ли Хунчжан был обязан начавшейся в то время войне между Францией и Пруссией, когда французы попали в безвыходное положение, потерпели военное поражение и даже потеряли столицу. Но разве могут мелкие неурядицы на задворках обитаемого мира как-то повлиять на такие события, едва ли не у стен Пекина — столицы Поднебесной?