На дальних рубежах
Папюс что-то тихонечко забормотал, и блюдце поплыло по кругу. Стол вертелся! Со вздохом изумления все несколько отодвинулись от стола, опасаясь, как бы он не доставил каких неприятностей.
Столешница сделала полный оборот, и блюдце таинственным, непостижимым образом переместилось в центр.
— Явите дух, явите дух, — Милица явно страдала недержанием.
— Дух кого, Ваше Высочество? — спросил Папюс.
— Петра Великого, — испуганно-нерешительно ответил Николай.
Полной темноты в комнате не было, сквозь открытые окна проникал свет газовых уличных фонарей, и было видно, что Папюс достал из кармана сюртука нечто, завернутое в платок. Делая пассы руками над столом, он развернул платок, просыпал на блюдце кучкой порошок и уронил несколько капель тяжелой тягучей жидкости.
— Уж не калий ли марганца с глицерином? — весело подумал Сергей Юльевич.
И правда, над блюдцем появился огнедышащий вулканчик, испускавший вонь и дым. Дым застыл над столом белым облачком, отдаленно напоминавшим всклокоченную голову Петра Великого с вытаращенными от гнева за потревоженный сон глазами.
И тут черт дернул царствующего Николая Александровича, перед завтрашней коронацией, задать вопрос.
— Скажите, царь Петр, каково будет мое царствование?
— Кровь… — или нечто подобное и почему-то по-французски, проскрипело в ответ тающее облачко.
— Дурак, нашел что чревовещать, — в сердцах подумал Сергей Юльевич и заметил, что все присутствующие так же неодобрительно отнеслись к ответу царя Петра.
Папюс понял свою оплошность и попытался, оправдываясь, объяснить, что дух хотел сказать… но тут Милица, спасая положение, велела зажечь свечи и заявила, что знает абсолютно надежный способ гадания, древний, исконно русский, описанный еще более ста лет назад в «Словаре русских суеверий». Она крикнула принести псалтырь и медный ключ, от двери или бюро, безразлично. Ключ до середины она как бы вставила в псалтырь и веревочкой обязала книгу, продев ее кончик в торчащее наружу ушко ключа. Потом обвела глазами присутствующих и, обращаясь к Сергею Юльевичу, а он был росл и потому заметен, сказала:
— Вот, министр, держите за эту веревочку. Я буду читать молитву, и если псалтырь завертится, то это хороший признак.
— Почему это я? — забеспокоился Сергей Юльевич, не любивший находиться в центре внимания и отмечая, что Милица, подстраховываясь, закручивает веревочку, чтобы заставить ее раскручиваться потом обратно. Милица забормотала псалом, Сергей Юльевич покрепче ухватился за веревочку, псалтырь повис и остался недвижим. Чертыхнувшись про себя, Сергей Юльевич тихонечко подергал за кончик веревочки, но и это не помогло.
Сконфуженные, все разом засуетились, задвигались, загалдели, а брательники, великие князья Николай Николаевич и Петр Николаевич, вкупе с Сергеем Александровичем, решительно велели мужчинам перейти в соседнюю комнату и заняться сугубо мужскими играми и развлечениями. Больше всех суетился московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович, чувствовавшей себя несколько виноватым за конфуз, и потому старавшийся переключить внимание гостей на приятные темы. Здесь выпили и раз, и два, и три, и закусили чем бог послал, а для семейства Романовых он, понятно, не скупился, и заговорили о дне завтрашнем.
— Коронация будет происходить в Успенском соборе Кремля. Затем отдых, позже праздничный бал в Колонном зале Дворянского собрания, а вечером бал у французского посла Монтебелло. Для простонародья устраиваем массовые гулянья на Ходынском поле. Там выстроены карусели, качели, будет играть симфонический оркестр. Народу раздадут кульки с сайками, кусочками колбасы, леденцами и орехами. На бал к послу Монтебелло уже доставлено сто тысяч роз из Прованса, — сглатывая слюнку зависти, зачем-то добавил тоже далеко не нуждавшийся великий князь Сергей Александрович. Услышав о ста тысячах, царь самодовольно усмехнулся и тут же обратился к Витте.
— Как там идут наши переговоры с китайцами?
Все заинтересованно насторожились.
Министр иностранных дел князь Лобанов-Ростовский, понимавший, что разговор на подобную тему весьма нежелателен в таком широком кругу, сделал было протестующий жест, но Сергей Юльевич не счел нужным уклониться от заданного священной особой императора прямого вопроса, да и тайная радость распирала, вырывалась наружу фонтаном красноречия.
— Договорились о концессии на строительство железной дороги через всю Маньчжурию от Читы до Владивостока. Концессии будет выдана на имя Русско-Китайского банка и явится стержнем готового к подписанию русско-китайского оборонительного, против Японии, — уточнил он, — договора. В случае нападения Японии на Китай, Корею или Россию, этот союзный договор вступит в силу. Мы построим дорогу для того, якобы, чтобы быстро доставлять наши войска к театру военных действий. К театру — это очень хорошо, потому что театр может возникнуть в любом месте, и мы позже вернемся к другим направлениям дороги. Кроме того, все китайские порты на время военных действий будут открыты для российского военного флота, что решит вопросы бункеровки топливом, проведения ремонта и обеспечения запасами водой и продовольствием.
Все присутствующие давно были осведомлены о тайных переговорах Витте с Ли Хунчжаном, и знали, что цель этих переговоров — экономическая аннексия Маньчжурии. Они чувствовали запах многомиллионной наживы и стремились оказаться первыми при дележе жирного пирога. Сергей же Юльевич, как добросовестный чиновник, истово заботившийся о деле, к которому был приставлен, а поскольку в настоящее время он был министром финансов, подумал, глядя на разгоряченные выпивкой и страстью к наживе лица: «Первым у блюда буду я, потому вы у меня ничего не получите, все в казну пойдет».
Но смолчал.
А наутро была Ходынка.
***А наутро была Ходынка. Сергей Юльевич собирался ехать на Ходынское поле, чтобы послушать концерт в исполнении громаднейшего оркестра под управлением известного дирижера Сафонова, когда узнал эту в высшей степени печальную весть. Ему рассказали, что во время ужасной давки были убиты и покалечены около двух тысяч человек. Сергея Юльевича мучил вопрос — как же поступят со всеми этими пострадавшими, успеют ли раненых разместить в больницах, а трупы убрать с виду, чтобы не печалить веселившийся народ, государя-императора с супругой, его тысячную охрану, свиту и иностранных гостей.
Когда он приехал туда, то вскоре подъехала и коляска Ли Хунчжана. Войдя в беседку к Витте и уже зная о несчастье, китайский сановник спросил, правда ли, что произошла такая большая катастрофа и есть около двух тысяч убитых и покалеченных?
Сергею Юльевичу пришлось нехотя подтвердить.
Тогда Ли Хунчжан поинтересовался, будет ли о несчастье доложено императору?
— Конечно же, — ответил Витте, — доложено было немедленно после катастрофы.
Ли Хунчжан помахал головой и укоризненно сказал, что у них в Китае государственные деятели поопытней.
— Вот когда я был генерал-губернатором столичной Чжилийской провинции и у меня от чумы поумирали десятки тысяч человек, я всегда говорил богдыхану, что у меня все благополучно, никаких болезней нет, все живы и здоровы. И если бы я был сановником вашего государя, я тоже бы скрыл от него происшедшее. Зачем же мне его, бедного, огорчать?
— Ну, все-таки мы ушли далее Китая, — подумал Сергей Юльевич. — Какое благо, что император Николай Александрович человек очень добрый и чрезвычайно воспитанный; от него, если можно так выразиться, светлыми лучами исходит дух благожелательности. Я могу сказать, что я в своей жизни не встречал человека более воспитанного, нежели его величество. Когда он приехал с императрицей и великими князьями, уже, конечно, зная о печальном происшествии, то не отменил празднества. Какое мужество, какое благородство. На его лице можно было заметить лишь некоторую грусть и болезненное выражение лица.
***За месяц общения Сергей Юльевич внимательно приглядывался к Ли Хунчжану. Его интересовало все: и как он одевается, как ест, привыкая к европейской сервировке стола и столовым приборам, как он относится к младшим членам китайской делегации на коронации, как слушает, глядя в рот, его, а потом своего писклявого женоподобного переводчика, как курит кальян, сморкается, вытирает пот, шумно дышит… Своеобразный человек. Сергей Юльевич заметил, что Ли Хунчжан весьма воспитан, но на свой, китайский манер. Он считал, что, представляя Срединную империю, ему следовало быть со всеми важным, чтобы внушить как можно больше почтения. Был такой случай. Сидели они вдвоем с Ли Хунчжаном и неторопливо разговаривали. Вошел слуга и доложил о приезде с визитом бухарского эмира. Ли Хунчжан сразу принял важную позу, а когда эмир со своей свитой вошли, встал и церемонно поклонился, здороваясь. Вид его был столь важен, что эмир, судя по всему, был изрядно шокирован.