Жека 2 (СИ)
Были они конечно, не бойцы — просто здоровые и жирные лбы. И даже не накачанные. Где в деревне качаться-то? Привыкли брать наглостью и нахрапом, и силушкой богатырской. Но одно дело мешки с говном на деревне таскать, и совсем другое — с подготовленным бойцом драться. Например, с Жекой.
Один рэкетмен остался у ГАЗона, втирать чё-то алтайцам, а другой пошёл к Жеке и Кроту. Парень ненаученный ещё горьким опытом, что кто угодно может сидеть за рулём машины. По виду простой мужик, а на деле смотрящий какой-нибудь, или бандит с большой дороги с обрезом под сиденьем. Здоровенный, жирный парень, в белом пуховике, и чёрной спортивной шапке-пирожке, подошёл вплотную, и уставился, идиотски лыбясь, и склоня голову. Он привык, что такая манера поведения любого обязательно на понт возьмёт, но Жеке было насрать.
— Чё встал? Дорогу освободи! — злобно сказал Жека. — Чё лыбишься, сука?
И тут рэкетир поманил Жеку пальцем на улицу. Уверенный, что вот сейчас-то он… Размахнётся, и…
— Ну, сука, напросились… Звиздец вам! — Жека вылез из машины, и встал на отдалении от парня. — Чё надо?
— А чё вы тут стоите… — только начал говорить рэкетир, рассчитывая на долгую, обстоятельную, и унижающую собеседника беседу, как Жека с вертушки заехал ему в рожу, сломав челюху, потом подсёк левой ногой, а когда тот свалился на колени, левой рукой, кулаком, заехал в нос, сломав его. Любил Жека левые удары. Прилетали они всегда неожиданно, и в точку.
Рэкетмен упал на спину, и остался лежать в снегу. Попытался подняться, но только залил кровью белый пуховик. Потом, видя, что Жека прыгает, разминаясь, и вот-вот прилетит ещё, свернулся в калач, и закрыл голову руками.
— Вы чё, сука, тут творите? — Жека несколько раз пнул рэкетира по жопе. — Ты кто такой, чучело? Ты чей? Погоняло как, чёрт позорный?
— Никак… Не бей…
Второй, увидев, что его кореш лежит, отдыхает, и поливает снег кровищей, сделал три неуверенных шага к Жеке, решив разобраться, что там случилось, но вдруг резко передумал, зассав, и хотел уже ломануться прочь, как Жека догнал его, и поставил сзади подножку, проехав на заднице пару метров по снегу. Парень ударился головой о багажник шестёрки, слегка потерялся, упав на локти, а потом совсем потерялся, когда Жека заехал ему ногой по роже. Немного попинал, но тот совсем не реагировал, а может, притворялся. Поэтому вернулся к первому, которого опрокинул, и опять несколько раз пнул его.
— Ты чё, сука, онемел что-ли? Ты кто? Мне чё, машину забрать у тебя?
Машину-то конечно, можно было забрать, и потом толкнуть, но вот беда — ездить так и не научился. Сколько раз хотел учиться на права… Щас бы сел да поехал, оставив этих чертей на снегу.
— Иди убирай ваше корыто поганое, — велел Жека. — Ещё раз тут увижу вас, убью. Ты понял, сука? Я прийду со стволом, и замочу вас прямо в тачле.
Для профилактики Жека ещё раз несколько раз пнул жирного, а потом велел ему освободить дорогу, что тот и сделал, опасаясь дальнейшего избиения. Покуривая Бондец, Жека наблюдал, как жирный сел в шестёрку, сдал назад, чуть не перевернувшись на обочине, а потом втопил по газам, и свернул направо, в проулок, даже не забрав своего кореша, барахтающегося на снегу, и понемногу пришедшего в себя.
Алтайцы, видя такое дело — драку, кровь, струхнули ещё больше, подумав, что приехал какой-то ещё более крутой рэкет, тронулись с места, и газанули на трассу. Притопили, и скрылись за поворотом.
— Поехали, Крот! Достали уже! — сердито бросил Жека, садясь в машину, и аккуратно закрыв дверь. Любой другой хлопнул бы со всех сил, но Жека, привыкший с детства беречь всё, закрыл аккуратно, не бухая. Посмотрел на Крота — а тот беззвучно угарает, хохоча про себя.
— Чё лыбишься? — бросил Жека, недовольный, что вышел из себя, и устроил побоище. — Достали суки. Ну сами на рожон лезут! Я чё??? Виноват???
— Тебя вообще побить кто-нибудь может? — уже в открытую рассмеялся Крот.
— Навалом таких! — махнул рукой Жека. — Омоновцы те же. Здоровые мужики. Я от одного словил как-то. Славян хороший боец, Лёха… Да много. Я чё, Шварценеггер? И мне рожу чистили! Поехали уже!
Глянув назад, увидел, что «Кировец» едет следом, и сразу переключился на дела. Приехав, показал трактористу, где снег расчистить. Пока чистил, Крот с инженером уехал, пообещав вернуться вечером. Растолкав снег на площадке, поползли с трактористом по трассе, заваленной снегом чуть не на полметра.
— Ты до самой земли не бери, там уже дорожки набиты, пусть лучше немного останется — люди сами накатают потом. Где надо — лопатами подправим, — командовал Жека, указывая куда и как ехать.
Уже завтра на базу приехали автокран и Камаз, полный бетонных плит и деревянных подкладок, работяги выгрузили в расчищенное от снега место. Потом стали завозить кирпич.
— Цемент и бетон будем летом возить миксерами с растворного узла, сразу, сколько надо. Потом, как возведём здание— половую рейку, окна, двери, — сообщил хмырь, лично руководивший процессом.
Жека ходил довольный, как никто другой — дело завертелось, закружилось. Так же как и завертелось дело с арендой бортового Камаза и автокрана строительному управлению комбината. По 1000 рублей в день отслюнявливало оно кооперативу «Удар». Зато и спрашивали немало. Хмырь-то хмырь, а сказал своим, чтоб гоняли кооператоров и в хвост и в гриву. Ни минуты Александр Петрович с Виталей не сидели без дела, работали допоздна, 5 дней в неделю, по 10–11 часов. Деньги получали немалые — по 1000 рублей в месяц платил им Славян. И это очень много, учитывая, что Никифырычу он платил 500 рублей, и то дед доволен был. Даже и не спрашивал больше — водителем легковушки столько нигде не заработать, даже катая директора любого предприятия.
Такая аренда строительному управлению оказалась очень и очень выгодна, невзирая на казалось бы, приличную сумму в 30 тысяч в месяц, отдаваемую кооператорам. Однако деньги это были государственные, чего их считать-то? Заложили в смету на строительство и всё. Взамен получили две постоянно исправных машины с трезвыми водителями — профессионалами высокого класса. Не надо заботиться ни о ремонте, ни о техобслуживании, ни о техосмотре, и прочем, что нужно для грузового автотранспорта и спецтехники.
В начале марта собрались как-то с пацанами в кооперативе. Так… От нефиг делать. Купили коньячка, сырокопчёной колбаски на закуску. Сидели, попивали, и базарили о том, да о сём. Перед Лёхой уже особо не таились, конечно, не вспоминая прошлые дела. Но Лёха пока не на проценте был, а на зарплате. Однако, учитывая его большой вклад в лыжную базу — работал парень там, не покладая рук, брался за всё. Решил Славян платить ему по косарю в месяц. Всё-таки работа ненормированная, и хрен знает, куда приведёт ещё. Может, на зону…
— Ты пока молодой у нас, — покуривая Мальборо, и смотря чёрными очками на Лёху, сказал Славян, бросая пачку новых сотенных на стол. — Но работаешь хорошо, в случае чего вкупиться за дело готов. Вот тебе зарплата — штука. Попрёшь сильнее, больше будет.
— Да мне и столько хватит! — радостно сказал Лёха, засовывая деньги во внутренний карман куртки. — Спасибо, пацаны! Пусть всё будет хорошо!
Однако хорошо не стало. Страна рушилась на глазах. 17 марта 1991 года прошёл всесоюзный референдум о сохранении СССР. И для Жеки это было первое голосование, в котором он решил принять участие. С утра, чтоб не занимать весь день, пошёл в бывшую школу, где был их избирательный участок. Дав паспорт в руки главе комиссии, получил бюллетень, прошёл в кабинку для голосования, драпированную красным кумачом с гербом СССР, и ручкой поставил галку над пунктом «Нет». Жека уже видел, что Союз мёртв, и доживает последние дни, катясь в пропасть. Следовало учиться жить в новых реалиях.
Всё же большинство населения проголосовало «За» сохранение СССР, и его желание тут же было исполнено правительством, как раз в его духе. В конце марта 1991 года, аккурат после референдума, вышел указ Президента СССР М. С Горбачёва и постановление Кабинета министров СССР о реформе розничных цен, и социальной защите населения. Причём закон был написан так хитромудро, что практически не работал, и способствовал лишь громадному витку инфляции и обнищанию населения. Запрещалось повышать цены на топливо, чулочно-носочные, меховые изделия, и изделия из синтетических тканей. Остальные товары народного потребления не указывались, следовательно, повышать цены на них было можно. Цены почти на все товары взлетели молниеносно. По городу гуляли слухи, что скоро будут голод, война, и хлеб по сто рублей.