Сабля, птица и девица (СИ)

К Острожским батя ехать строго-настрого запретил. Покойный гетман Константин Острожский прославился подлым предательством. Проиграл битву на реке Ведроши князю Даниилу Щене, сдался в плен, под поручительством митрополита Симона дал присягу великому князю Василию, года не прослужил и сбежал в Литву. И ладно бы воевал только с татарами, но воевал и с Русью, морда иудина. Не иначе черту душу продал, чтобы из плена на свое место вернуться.
Старший сын Острожского Илья в прошлом году женился. Тут-то черт и взял свое. Жених выступил на конном турнире в день своей свадьбы. Не кто-нибудь, а сам королевич Сигизмунд Август выбил его из седла, да так, что Илья ушиб себе при падении какую-то требуху в брюхе, полгода проболел и умер. Красавица-жена после смерти мужа родила дочь. Младший сын гетмана Константина пока в ратный возраст не вошел, и сплетники гадали, ограничится нечистый мужским потомством по старшей линии или погубит весь род.
К Радзивиллам в Вильно батя тоже заглядывать не советовал, хотя иудами их не ругал и отзывался с уважением. Виленский каштелян Юрий Радзивилл по прозвищу Геркулес постоянно воевал с Москвой и считался достойным противником.
Насчет Гаштольдов и прочих батя сказал действовать по обстоятельствам. В гости не напрашиваться, от приглашений не отказываться. Станислав Гаштольд, в отличие от своего умершего прошлой осенью отца, пока что не прославился ничем, а кто в остальных польских родах сейчас старший, батя не вспомнил, значит, и зла на них не держал.
Карты у Ласки не было, да и карты тех времен давали самое общее представление о расположении городов и дорог. Зато он умел спрашивать дорогу. Устин, вернувшись аж через Новгород из татарского плена, настаивал, чтобы сыновья учили иностранные языки. Поэтому все трое могли объясниться и по-татарски, и по-польски, а Ласка даже по-немецки и по латыни, потому что часто ездил в немецкую слободу водку свою продавать. Русские люди водку бесхитростно пили, а немцы что только не ней не бодяжили, и наружные лекарства, и внутренние, и чуть ли не всякие колдовские штуки.
После Великого Поста в Польше и Литве наступала весна. Шляхтичи и купцы готовились к лету. В это время покупали, продавали и брали в аренду посевные земли, леса, мельницы и даже имения, занимали и отдавали взаймы деньги, платили долги и проценты. Во многих городах устраивали ярмарки, куда купцы приезжали с товарами из всех больших городов и из-за границы. Купцы заключали контракты на поставку хлеба, корабельного леса, пеньки, льна, семени льняного и прочего, чем славилась Белая Русь.
На польском престоле восседал король Сигизмунд Первый, он же великий князь Литовский. Польша вместе с Литвой считалась одной из величайших держав христианского мира. Хотя Литва имела статус как бы отдельного княжества, уже не первое поколение польских королей носило титул литовского князя, и в плане движения людей и товаров через условную границу никаких препятствий никто не ставил. Золото и серебро Польша добывала свое, и королевский монетный двор чеканил полновесную монету.
Пшеницы в Польше снимали с десятины заметно больше, чем на Руси. Русские так и говорили: «В Польше хлеба больше». И домашняя скотина зимовала там легче, и дичи в лесах водилось изрядно.
Русским тогда было не время смотреть на польские порядки сверху вниз. Однако же, вставали на цыпочки и пытались. Упрекали короля и в том, что он за свои юго-восточные земли дань татарам платит, и в том, что шляхта продавила закон Nihil Novi, по которому король не мог дурить и чудить по собственной воле без согласия Сейма.
При том при всем, признавали, что при Сигизмунде в Польше стало порядка поболее, чем при его предшественниках, да и землями Польша с Литвой, несмотря на потерю Смоленска, Себежа и Заволочья, все-таки скорее приросли. Литва получила Любеч и Гомель, а Польша — Мазовию, Покутье и вассальную Пруссию.
Куриная война 1537 года у московитов вызывала исключительно смех. Русский бунт пахнет кровью, порохом и холодным железом. Польский же — жареной курицей? Что за народ. На словах бунтовщики бунтовщиками, хоть вешай каждого именем короля. На деле саблями помахали и разошлись.
 
Но шутки шутками, а все помнили, что махать саблями поляки умеют не хуже своих восточных соседей, а временами и не в пример лучше. Случай, когда шляхта и король поссорились, но разошлись миром, решив не убивать друг друга, все-таки характеризовал поляков не с плохой стороны.
За пасхальным столом семья собралась, уже зная, что Ласка выедет прямо завтра. Поругали бездуховную Европу. Польшу особенно.
— Не езди туда! Знаем мы эту Польшу с Литвой, — сказал брат Петр, — Нет там никакого порядка. Не королевство, а не пойми что. Король не может закон принять без согласия всех панов!
— Не езди, Ласка в это дурное место. Встретишь там нехороших людей, они тебя плохому научат, — сказал брат Павел.
— Да ладно. Поляки с литвинами, какие ни есть, а крещеные. Всяко не басурмане.
— Только ведут себя, как будто их бес попутал. Поедешь, и тебя попутает, — сказал Петр.
— Где это видано, чтобы добрый молодец бесов боялся? — Ласка перекрестился, — Бояться надобно Бога и больше никого.
— Отца еще! — строго напомнил батя.
— Дальше за Польшей живут немцы, — продолжил Петр, — У них каких только чудес нет, и все не от Бога, а как из преисподней повылезли. Видывал я книги в немецкой слободе. Читать не читал, а картинки поглядел. И драконы, и грифоны, и слоны, и гиппопотамы.
— Батя у немцев был, никаких грифонов не видел, — ответил Ласка, — Из всех диковинных зверей есть там только ослы размером с лошадь, на которых и рыцари ездить не гнушаются.
Устин кивнул. Чего не видел, того не видел.
— Говорят, у императора при дворе живет зловещая птица напугай, которая человеческим голосом на Бога хулу возводит, — вспомнила мама.
— Эка невидаль. Как будто у нас говорящих ворон или скворцов не бывает. А что хулу возводит, значит, люди научили. Не с птичьими мозгами по злому умыслу богохульствовать.
— Ты, главное, лишнего на себя не бери, — собравшись с мыслями, сказал Устин, — Давши слово держись, а не давши — крепись. Пусть да твое будет да, нет твое будет нет, а завтра твое будет до первой звезды следующего дня.
— Хорошо, батя.
— Католикам крест их неверный не целуй и присягу на книгах латинских не давай. Если на слово не поверят, значит, ты сам виноват, что недостойным доверия себя выставил, и никакие клятвы тебе не помогут.
— Хорошо, батя.
— Татарам, коли встретишь, Аллахом не клянись. И их клятвам не верь. Если скажет татарин «Иншалла», что означает «как будет угодно Аллаху», это хороший знак. Это значит, что ему неважно, поверишь ты или нет, но обманывать тебя он не намерен.
— Хорошо, батя.
— От обычая по рукам ударить не отказывайся. Хотя он и купеческого происхождения, все добрые люди его знают. Ты не на службу едешь, не на войну, не в посольство, а по торговому делу.
— Хорошо, батя.
— Если вдруг ты попал в беду и есть время подумать, то начни с плана. Как придумаешь план Аз, по которому дело сделать можно, сообрази еще план Буки на случай, если что-то пойдет не так.
— Хорошо, батя.
— Свои знания и умения сразу не показывай и ничем не хвастайся. Что дворянин лошадей хорошо понимает, никто не удивится. Что лошади понимают тебя лучше, чем прочих, тоже могут не заметить. Но если подумают, что ты слишком не такой, как они, могут назвать колдуном и сжечь.
— Батя! Немцы же не совсем дикари, тоже ведь христиане. Ладно-ладно, буду вести себя скромно и ничем не хвастать.
— Если к столу пригласят и выпить предложат, — сказал Петр, — Не отказывайся, но много не пей.
Все удивленно посмотрели на Петра, очевидный же совет. Но он продолжил.
— Вина виноградного берегись, оно пьется легко, и пьянит не сразу. Особенно с непривычки. Если почувствуешь, что в голову ударило, то не чуди ни словом, ни кулаками, а лучше еще выпей. Ты человек такой, что по пьяни тебя в сон клонит, а не на веселье.