Крик души (СИ)
Когда в их доме появилась эта девчонка, все мысли отца стали направлены на нее. Антон же остался в стороне, поставленный перед выбором, перед выдвинутым ультиматумом. Смириться или отступить.
Жестокий выбор, уничижительный выбор. Неправильный, отвратительно ничтожный и низкий, подлый.
Антон понимал, что, как бы он ни поступил, он в любом случае проиграл. Подчистую. Девочке с улицы.
Его решение уехать за границу не было опрометчивым. Он уже давно вынашивал в себе эту идею. Еще в конце февраля, когда сотрудничавшее с его институтом представительство лондонского университета предложило ему продолжить обучение в Англии.
Он не соглашался вначале, находя десятки причин, по которым ему стоит остаться в Москве. На самом же деле он просто не хотел оставлять отца одного, потому что видел, как тот изменился в поведении, будто разочарованный и уставший ото всего. Он хотел остаться, хотел присматривать за ним, хотел быть ему нужным, как когда-то он был нужен ему. Антону ли не знать, как важно, чтобы в трудные минуты жизни, рядом был близкий, родной человек!? И он смирился с тем, что плюнет на выгодное предложение, которое делается не каждому и не постоянно, а он был удостоен его; смирился с тем, что Лондон останется где-то позади, где-то там, в далеком мечтании. И он ничуть не расстраивался, ничуть не сомневался в том, что поступает правильно, отказываясь ехать в Англию. Главное, быть рядом с отцом и поддержать его.
А потом… Всё изменилось в марте этого года, сразу же после возвращения отца из Калининграда. Антон позже стал проклинать этот город. Он много думал о том, что было бы, если бы отец отказался от этой поездки. Он бы не встретил свою девчонку, не привез бы ее в Москву, и она не разрушила бы их жизнь!
Он не мог смотреть на то, как отец всю свою нерастраченную на него, Антона, много лет назад любовь, сейчас отдает этой девочке с улицы. Которая, возможно, и достойна ее, но все же… Она никогда ей не принадлежала. Она Антону предназначалась, а не ей. Но он, к сожалению, вырос, а она была ребенком.
Олег всегда давил на него возрастом, тем, что он — уже взрослый, а Дашенька совсем еще кроха.
И это бесило Антона, который уже сотни раз пожалел о том, что так рано вырос. Иронизировал, конечно же, но горько, с обидой, с разочарованием и болью.
Как жаль, что чувства отца проснулись в тот момент, когда сыну уже исполнилось восемнадцать, а какой-то девочке с улицы не было и девяти!
Не желая мириться и смотреть на то, как предназначенная ему любовь растрачивается на другого человека, Антон убегал. От себя убегал и от своей боли. От отца убегал и Тамары Ивановны, от этой девчонки, которая незаметно заняла его место. Блуждал по улицам Москвы, словно прощаясь с городом, часто бывал на набережной, сидел на холодных каменных плитах, глядя на Москву-реку. Всегда один. Друзьям не звонил, почему-то считая, что они его не поймут. Они даже не поверили сначала, что он уезжает. Он не разговаривал с ними о своих проблемах. Раньше он делился ими с отцом, а сейчас…
Разве мог он сказать ему о том, что его мучило, когда прекрасно знал, что услышит в ответ?!
— Да ладно тебе, Тох, — воскликнул Леша, хлопнув друга по плечу, — ты нас разыгрываешь! Чего ты вдруг решил сорваться с места и кинуться в омут с головой?
— Не в омут, и не с головой, — коротко бросил тот, с грустью улыбнувшись. — А в Англию, учиться.
— Да какая разница?! — отмахнулся Слава. — Ты же не хотел туда ехать, чего вдруг передумал?
Антон пожал плечами.
— Ну, людям свойственно менять свои решения.
— Никогда бы не подумал, что ты из их числа, — нахмурившись, сказал Леша.
— Ты ведь хотел остаться с Олегом Витальевичем, — поддакнул Слава. — Типа образование можно и здесь получить, а отец у тебя один, и все такое…
Антон поджал губы. Да, отец у него один, как верно.
— Мы обсудили это с ним, — с расстановкой проговорил молодой человек, — и решили, что так будет лучше, — и тут же воскликнул: — И вообще, давайте не будем об этом, ок? И так душу всю изорвал, так не хочу уезжать! Давайте насладимся последними днями моего пребывания в России, потому что в следующий раз мы с вами увидимся, ой как не скоро! — и он, обняв своих лучших друзей за плечи, улыбнулся.
Те не стали настаивать, а обнажать перед ними душу Антон и не стал бы, наверное. Только не в этом вопросе. Он вообще не сказал им, что Олег взял девочку под свою опеку. Он не знал, как отнесутся друзья к этому поступку. Осуждать его, конечно, не осмелятся, слишком они уважают профессора Вересова, а вот снабдить порцией критицизма и сарказма вполне смогут. Милосердие в этом мире не ценилось. И его друзья были представителями как раз того слоя общества, в котором оно стояло на нижней ступени нравственных качеств. Оно вообще утратило свою былую значимость. В мире, в котором выросли они, заботились лишь о себе.
А Антон… он боролся с собой. И если бы не ревность, если бы не обида, если бы не любовь, которую он недополучил в детстве… Кто знает, может, он и принял бы эту странную девочку, смирился с ее жизнью в его доме, он бы, возможно, полюбил ее, как того и хотел отец. Но… Сейчас он убегал.
В Лондон убегал от самого себя, и от нее тоже. От своей боли убегал.
Не знал тогда, что и там не сможет от нее спрятаться…
Это было тяжелое лето, горячее и знойное. Даша никогда не смогла бы его забыть.
Первое ее лето с Олегом.
Это было лето ее привыкания к той новой жизни, в которую она вошла. К Олегу, к Тамаре Ивановне, к ощущению безопасности и защиты, уверенности в том, что ее не предадут и не обманут. Что за кусок стащенного втихаря с кухни хлеба тебя не ударят и не запрут в доме. Что здесь могут дать что-то, ничего не требуя взамен, и попросить, а не потребовать, рассказать о том, как прошел день, спрашивая не о том, как много денег она заработала, а что нового увидела и куда ходила. Здесь могли накормить досыта, а потом спросить, не хочет ли она добавки, и не отругать, если она откажется. Здесь все было иначе, по-другому. И она училась жить в этом новом для себя мире, где не было ночного страха, а были лишь кошмары во сне.
Это было лето, когда она училась заново доверять. Нет, она не верила полностью, Олег это видел. В ее взглядах все еще читалась настороженность. Даже, когда она, сидя рядом с ним в гостиной, разглядывала картинки в книгах, он видел, что она напряжена. А когда звонили в дверь и, та медленно отворялась, девочка мгновенно превращалась в слух, словно парализованная опасением. А вдруг пришли за ней!? Олег с грустью наблюдал за ней, сердце его дрожало от нежности и сочувствия к ней.
Она решилась задать ему интересующий ее вопрос только однажды, и Олег понял, как сильно травмирована ее детская психика. Она, легко дернув его за рукав, обращая на себя внимание.
— А как долго я еще буду здесь? — спросила она, потупившись, и тут же посмотрела в сторону.
— Как долго?.. — Олег опешил. — А сколько бы ты хотела?..
Она не отвечала, смущенно водила носком туфли по полу и заводила руки за спину.
— Алексей придет за мной? — отважилась она спросить, и Олег понял, в чем дело.
Наклонившись к ней, присев на корточки, он осторожно развернул Дашу к себе, обеими руками обняв ее за плечи. Вынудил посмотреть себе в лицо, и глядя в черные умные глазки с блестящими внутри взрослыми искорками, решительно проговорил:
— Он больше никогда не придет. Никогда, слышишь? — в ее глазах застыл невысказанный вслух вопрос. — Я никому тебя не отдам. Я больше тебя никогда не оставлю, — голос его сорвался. — Обещаю…
Она не верила. Долго еще ему не верила. У нее были причины, чтобы не доверять его словам и обещаниям. Уже однажды преданная и обманутая, она не решалась, боялась верить вновь. Боялась новой боли, нового предательства и обмана.
Олег не судил ее за это. Разве он мог бы осмелиться?!
Ее доверие нужно было заслужить. Как и ее «дядя Олег», когда-то уже потерянное для него.