Хоб (ЛП)

— Ну я же спросила, верно? И? Рассказывай.
Робин цокнул.
— Париж в разгар лета.
Она надулась.
— Это лучшее, что ты смог придумать?
— Ты когда-нибудь бывала в Париже в исключительную жару? Уточню, французы обожают собак и таскают их повсюду. А симпатичным пуделям нужно, так сказать, делать свои дела. Чем они и занимаются. Везде, — он содрогнулся от отвращения. Благодаря парижским собакам Хоб выбросил не одну пару ботинок, так как был не в силах заставить себя убрать это. — Как уже понятно, в Париже нет закона, регулирующего уборку за собаками. А если и есть, то парижане игнорируют правила.
Михаэла закусила губу.
— Еще духи, подавляющие зловоние потного тела. Сядь в любой поезд или автобус, и обязательно почувствуешь насыщенный, сильный запах парижской парфюмерной воды. Хотя они изготавливают одно из лучших мыл в мире. Это все равно, что навестить фермера, который отказывается есть выращенные продукты. А в общественных туалетах не взымают плату за пользование, но и мыть уборные никто не торопится. Некоторые кабинки даже опасны.
— Но все говорят только о том, как прекрасен Париж, — ее разочарованная гримаса была очаровательна.
— Это один из самых славных городов в мире, даже не сомневайся. Когда-нибудь я, возможно, отвезу тебя туда и покажу Эйфелеву башню ночью, сверкающую на фоне темного неба. Или Триумфальную Арку, откуда видно Большую Арку обороны. Тебе бы понравился Лувр с богатой историей и фантастическими скульптурами.
— Я всегда хотела увидеть Крылатую Нику Самофракии[1].
Она говорила так задумчиво, что Робин решил во что бы то ни стало осуществить ее желание.
— И увидишь.
— Итак, ты говоришь по-французски?
Он взял ее свободную руку и поцеловал ладонь, при этом не разрывая зрительный контакт. Слабый намек на кленовый сироп на коже девушки почти заглушил ее пьянящий аромат.
— Vous êtes ma belle dame[1].
Михаэла громко сглотнула, а ее щеки окрасились прекрасным румянцем. Его истинной паре нравился его французский.
— Je vais te poser tu sur un lit de pétales de roses et de faire l'amour avec tu toute la nuit[1].
Она пискнула.
Милостивые боги, Михаэла действительно станет его погибелью. Похоть и притяжение одолевали его, требуя, чтобы они покинули кафе и отправились напрямую в постель.
— Ты поняла, что я сказал?
— Ни единого слова. Но звучало чудесно, — она вздохнула и захлопала ресницами, невинно глядя на него… маленькая шалунья. — Расскажи-ка еще о моих глазах.
Робин хрипло рассмеялся, обрадовавшись, когда она вздрогнула.
— Ton regard a volé mon âme[1].
Девушка облизнула губы.
— Плохой, очень плохой человек. Я поняла это с первого взгляда.
Но в ее глазах сиял интерес.
— Je voudrais avoir ta cœur, ma chère[1].
Она погрозила ему пальцем. Робина охватил восторг. Он подозвал жестом официанта.
— Ты — воплощение зла.
Хоб выгнул одну бровь. Она понятия не имела какое.
Михаэла запрокинула голову и рассмеялась.
— Я так и знала! Будь любезным, Ринго.
Имя потрясло его. Он хотел услышать, как с ее губ слетает «Робин», услышать, как она стонет и кричит, воплощая сон в реальность. Ринго был ложью. Хоб желал, чтобы Михаэла узнала правду. Всю. И почему эта мысль не напугала его? Единственными, кто знал всю правду о Хобе, был Оберон — его отец, брат, король и друг. Ну и Руби Данн, которая доказала, что будет любить его, несмотря на истинный облик.
Все, кто видел его в истинной личине, умерли. Робин молился богам, чтобы Михаэла была похожа на Руби и любила его, несмотря на сущность Хоба.
— Эй. Все в порядке?
— Почему ты спрашиваешь? — как ему казалось, выражение его лица не менялось.
— Ты словно отключился. Твои глаза снова стали голубыми, а выражение было довольно грустным.
Он улыбнулся, скрывая свое потрясение. Как так полностью голубые глаза? Неприемлемо. Его маскировка должна была помочь сохранить им обоим жизни.
— Я в порядке, дорогая, но, боюсь, наши блинчики уже не жильцы, — Робин посмотрел на влажное, сладкое месиво на своей тарелке. — Увы, их невозможно воскресить из сладкой смерти.
 
Михаэла сложила ладони вместе и произнесла.
— До свидания, блинчики. Ваша жертва не была напрасной. По крайней мере, смерть была восхитительной.
Когда она отсалютовала своей тарелке, Хоб ухмыльнулся, избавляясь от своего страха. Она либо примет его, либо нет. В любом случае, он будет ухаживать за ней до тех пор, пока они не окажутся в одной постели. Пока не проживут одну жизнь.
— И то правда.
Когда пришло время возвращаться на съезд, Робин обнаружил, что ему не хотелось никуда идти. Он не желал выпускать Михаэлу из виду ни на мгновение. Мысль о том, как она бродит по отелю, заполненному фейри из Черного Двора, заставляла его сердце сжаться.
— Будь осторожна.
Слова сорвались с его губ вопреки желанию. Но ей действительно стоило лучше заботиться о себе.
Михаэла бросила на него насмешливый взгляд, но кивнула.
— Есть, капитан, — она отсалютовала ему так же, как блинчикам. Строго, но с оттенком смеха.
— Хм, — Робин взял ее драгоценное лицо в свои ладони. Такая нежная и хрупкая. Ну вот что ему делать? В отличие от Робина, ее жизнь измерялась секундами. Станет ли она тоже бессмертной, когда он закрепит связь?
Сумеет ли он вообще заявить на нее права? Робин не был ни Сидхе, ни драконом. И все же истинная связь сработала на вампире, фейри, созданному из человека, поэтому, может у него и был шанс…
— Земля вызывает Ринго, ответь, Ринго.
Да. Он мог бы заставить Джейдена обратить Михаэлу. Все получится. Если даже у Робина не выйдет образовать связь, то активируется вампирская сила, и они станут одним целым.
— К черту это. Иначе я опоздаю.
Мягкие, сладкие губы прижались к его рту. Она ласкала его языком и требовала поцелуя.
Робин поддался натиску, закрыв глаза и наслаждаясь сладостью своей второй половинки, отдающей кленовым сиропом и ранним утром. Хоб не торопился, тщательно пробуя ее на вкус. Он очень не хотел отпускать Михаэлу на съезд.
Робин никогда не встречал женщину, которую хотел бы целовать всю оставшуюся вечность. Было бы хорошо, если бы их губы просто склеились. Мир, Двор, даже Оберон не значили для него и доли того, что значила Михаэла.
Ее руки обвились вокруг его шеи, притягивая ближе. Робин поклялся себе сделать все, что в его силах, чтобы не потерять ее.
***
— Ты вызывал меня, милорд?
Оберон потягивал вино и смотрел в окно, не потрудившись поприветствовать ее. Ей не раз удавалось застать его врасплох. Оберон до сих пор не понимал, как ей удавалось проскальзывать мимо его стражи, Клинков и мажордома Гарольда. Домашняя фея должен был обнаружить ее присутствие, но вместо это Гарольд вечно подскакивал от неожиданности при ее приветствии.
Он никогда не признавался Гарольду, но это было чертовски забавно.
— Да, — Оберон поставил бокал на стол и повернулся, чтобы поприветствовать единственную женщину, у которой все еще была сила его нервировать.
Провидица.
Она выглядела такой же хрупкой, как и всегда. Давало знать о себе ее японское наследие. С миндалевидными глазами и маленьким носиком она была похожа на ожившую куклу из аниме. Женщина пяти футов ростом была такой изящной, что сильный ветер мог сбить ее с ног. Полные губы и золотистая кожа, как у ее дочери, но в необычных глазах Аканы в центре левого зрачка сверкала золотая звезда, а глаза Провидицы были бледно-нефритово-зелеными, с серебряной звездой в центре каждого.
Звезды были знаком истинного Провидца, отмечая, что мать и дочь обладали Зрением. Но если Акана могла видеть только происходящие в настоящее время, то Провидица безнаказанно заглядывала в прошлое, настоящее или будущее. И в отличие от Шейна Данна, ее предсказания всегда сбывались. Никаких предположений.
Определенно сбывались.
Вот почему Оберон не раз предлагал ей защиту Серого Двора. Глорианна и Титания убили бы, чтобы держать Провидицу под своим контролем, но женщина поступила умнее, объявив полный нейтралитет. Она раздавала пророчества всем трем Дворам одинаково, независимо от добра или зла.