Heartstream. Поток эмоций

1305 человек подписалось на мой канал.
Как долго я стримила? Десять секунд? Двадцать? Я ощутила легкое головокружение.
Нет, я просто ощутила легкость.
Я снова взглянула на сообщения. Прочитала каждое из них, и когда они закончились, перечитала снова. Я нажимала на иконки написавших мне пользователей и читала их биографии. Вот пекарь. Вот девушка-косплеер «Звездных войн». Вот парень, называющий себя художником. В его профиле были фотографии — он рисовал углем, как и я. Острие чего-то хорошего пронзило бронированную стену бесчувственности, которую я выстроила вокруг своих эмоций. Гарпуном стал общий интерес. Впервые за долгое время я почувствовала связь с миром.
— Где твои аппликаторы? — я спросила, скорее, для поддержания разговора, а не для чего-то еще.
Полли погрузилась в молчание, и я ужасно боялась, что она перестанет пить чай и позволит ему — и моим надеждам на побег — остыть. Тонкие полоски света падают сквозь закрытые жалюзи на ее лицо.
— Среди полицейских есть снайперы, — объяснила она почти извиняющимся тоном, опустив глаза. Она не стала включать свет, я тоже. Она сидит в тени, в окружении тарелок с сэндвичами под пленкой и упаковок сосисок в тесте, которые стоят на каждой доступной кухонной поверхности; экраны телефонов, которые она изучает, подсвечивают ее подбородок. Два огромных фруктовых пирога, которые мой папа приготовил на поминки, возвышаются у ее локтей, словно крепости. На самом деле никто не любит фруктовые пироги, даже папа, но, когда мама умерла, он испек их, и я не стала спорить. Каждый справляется с горем, как может.
Но ничего не помогает.
— Мои… аппликаторы? — Полли, кажется, приходит в себя.
Ее рука тянется к коротко подстриженным волосам.
— О, конечно. Нет. Не думаю, что смогла бы сделать то, что должна сделать сегодня, если бы я чувствовала то же, что и ты.
Внутри меня все сжалось.
— Что именно ты должна сделать?
Снова эта извиняющаяся улыбка. Она тянется к пульту и включает телевизор на стене. Звук сирен с улицы мгновенно удваивается, эхом повторяясь в динамиках. Я вижу на экране собственный дом — как странно, будто дежавю, — с белым текстом, бегущим по красному фону внизу. Мое имя зажато между именем премьер-министра и названием города в Бангладеше, пострадавшего от землетрясения. Я столько лет равнодушно читала эту маленькую ленту хаоса и несчастья, а теперь и сама оказалась в ней.
— Я здесь, чтобы доказать кое-что, — говорит она, — при свидетелях.
Доказать кое-что. Я нервно сглатываю. В жилете самоубийцы.
— Что именно?
— Что я существую, — она пожимает плечами. — Что я существую и имею значение. Как и ты. Что меня нельзя спрятать в шкаф, словно забытое платье, которое стало мало.
Она внезапно улыбается мне и поднимает кружку в знак приветствия.
— Спасибо, Эми, — говорит она.
— За что?
— Хоть я и держу тебя в твоем же доме против воли, ты все равно добра ко мне. Ты — первая, кто — не знаю, за какое время — обращается со мной, как с человеком.
С большим удовольствием она осушает свою кружку. Я слышу, как она глотает лекарство, и напряжение в груди слегка спадает.
— Это, — говорит она, — был действительно необычный чай.
Она встает, забирает и мою пустую кружку и направляется к раковине, чтобы помыть посуду. В телевизоре изображение моего дома сменилось знакомой массивной фигурой Адриана Райкарда, мэра Лондона. Он стоит возле гигантского приплюснутого стеклянного яичка, на которое похоже здание лондонской мэрии, ему в лицо суют микрофоны.
«Ситуация развивается быстро, — говорит он. — В настоящее время полиция считает, что заложник один, жертв нет. У них есть главный подозреваемый. Пока они не готовы назвать имя, но известно, что подозреваемый связан с террористами».
Я вздрагиваю от слова «террористы». С приходом нынешнего мэра стало больше оружия, больше полиции, больше выстрелов и меньше вопросов. Полицейские убили всех шестерых нападающих в Тафнелл-Парк в течение двух часов после первого взрыва, но некоторые утверждают, что они отправили в морг еще и пару невинных свидетелей. В официальном отчете говорилось, что эти двое были заложниками, которых казнили террористы. Как обычно, все зависело от того, кому ты доверял. Но на следующий день все новостные сайты были заполнены характеристиками решительные, толковые и даже героические, а на главных страницах висела фотография убитого полицейского.
 
На форумах стримеров ходили и другие слухи. У подозреваемых в терроризме были аппликаторы, и их заставляли подключаться к стриму больных с терминальной стадией рака. Полиция отрицала это, но отметила, что с юридической точки зрения если бы они сделали нечто подобное, то это не было бы пыткой, поскольку они фактически не причиняли боль.
«Таким образом, мы не исключаем версию террористического акта, — грохочет мэр. — Но у нас пока недостаточно информации…»
Громкий удар бьющейся керамики пугает меня. Спина стоящей у раковины Полли напрягается до предела. Ее начинает трясти, и она хватается за край кухонного стола, словно это единственная возможность удержаться на ногах.
— Я не исключаю террористический акт с твоим участием, ты, двуличный кусок дерьма! — сила ее крика вжимает меня в стул. Она резко разворачивается и швыряет мамин чайник в телевизор. Тот пролетает мимо, врезаясь в стену под экраном и оставляя на краске темное мокрое пятно. Фрагменты лица Шляпника смотрят на меня с красной плитки.
— О, — говорит она тихим голосом. — О, господи, мне очень жаль, Эми. Я не хотела…
Она падает на колени и начинает собирать осколки.
— Я не хотела. Я не… — бормочет она снова и снова.
— Все в порядке, — говорю я и приседаю, чтобы помочь, но она мягко отталкивает меня. Ее взгляд затуманен.
— Нет, пожалуйста, я сама… сама… аааааа.
Ее движения замедляются. Она тянется к большому осколку с изображением цилиндра и промахивается на шесть дюймов.
— Я не… Я все.
Она замирает, тяжело опустившись на локти, ее дыхание внезапно становится затрудненным и влажным. Затем руки перестают держать ее, и она падает на пол.
Долю секунды я таращусь на нее, и мое сердце в ужасе сжимается. Она без сознания? Она мертва? Затем мой взгляд падает на желтую бабочку Шляпника.
— У тебя есть дело, — бормочу я. — Выжить.
Но как? Серебряная лента издевательски блестит на оконных рамах. Я не смею трогать ее. Я хватаю телефон со стола. Руки такие потные, что сенсорный экран не реагирует: пальцы оставляют мокрые пятна на стекле. Я вытираю его платьем и пытаюсь еще раз, отчаянно прокручивая список последних звонков. В верхней части списка есть неизвестный номер. Я набираю его.
— Старший инспектор Сингх слушает.
— Алло? Алло? Вы тут?
— Да, это старший инспектор Сингх. Я разговариваю с похитителем Эми Беккер?
— Нет! Нет, это… Это Эми.
— Эми? — звучит изумленный голос. — Я Сэмми. Я отвечаю за эту ситуацию. Ты в порядке?
— Я в порядке. Только… мне нужна помощь. Мне удалось… даже не знаю. Я думаю, она без сознания. А может, и мертва.
Живот скрутило, я почти выблевываю каждое слово.
— Кто?
— Женщина, которая держит меня в заложниках. Я добавила старые мамины лекарства ей в чай. Она лежит без движений на полу.
— Ты… это невероятно. Блестящая работа, Эми. Мы войдем и заберем тебя.
— НЕТ! — мой испуганный визг был таким громким, что на секунду мне показалось, будто я разбудила Полли, но она по-прежнему неподвижно лежала на кафельном полу.
— Она наклеила какую-то ленту на все двери и окна. И сказала, если кто-то коснется ее или порвет, бомба взорвется.
— Ладно-ладно. Эми, мы вытащим тебя. Мне нужно поговорить кое с кем. Оставайся на линии, хорошо?
— Хорошо.
В трубке был слышен тихий треск. До меня доносились едва слышные обрывки разговора:
— Мы можем заглушить сигнал?