Heartstream. Поток эмоций

Журналистом, с которым она разговаривает, оказывается мужчина с желтушными глазами, трезвонивший в звонок, и он даже не пытается убраться с ее пути. Он ухмыляется. Мама вздыхает. Она ставит покупки на землю, стараясь не уронить яйца, лежащие сверху в правой сумке. Она выпрямляется и демонстративно медленно завязывает волосы в хвост, а затем делает шаг и останавливается менее чем в футе от Желтушных глаз.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — говорит она достаточно громко, чтобы я и все папарацци в маленьком палисаднике услышали. — Я большой, крепкий мужчина, и очень забавно, что эта маленькая женщина угрожает мне. Более того, я имел дело с самыми суровыми профессиональными телохранителями, которых только могут нанять богатые и знаменитые, — с чего я должен опасаться агента по страхованию, женщину средних лет из Доркинга?
Мистер Желтушные глаза по-прежнему ухмыляется, но у него на лбу мерцает блеск, возможно от пота. Я не виню его, ведь этот приятный, спокойный тон, который использует мама, является признаком того, что врата ада скоро сорвет с петель.
— Но, — продолжает мама, — есть несколько моментов, которые ты не учел.
Она загибает пальцы:
— Во-первых, профессиональных вышибал, с которыми ты сталкиваешься лицом к лицу и так гордишься этим, на самом деле в большинстве случаев учат тому, как не причинить тебе слишком большой вред. В конце концов, это их работа — применять силу. И они не хотят, чтобы им постоянно предъявляли иски.
— Во-вторых. — Желтушные глаза нервно переводят взгляд на мамину руку, когда она разгибает второй палец. — Хотя я хожу только раз в неделю, по вторникам, я достаточно долго занимаюсь крав-мага, чтобы получить черный пояс. Нас, к сожалению, не учат, как не причинять вред. Только тому, как вывихнуть суставы и сломать кости. И тебе лучше не знать, что нас учат делать с гениталиями.
— В-третьих. — Палец вытягивается, и рука падает, как лезвие гильотины. Мама быстро сокращает оставшееся расстояние. Журналист заметно вздрагивает. — Я защищаю не босса. А свою дочь, — шипит она на него. — А значит, если ты попытаешься проверить, на что я способна, я тебя, сука, поимею.
Желтушные глаза больше не улыбается. Он пятится и падает в розовый куст. Он поднимается, все лицо исцарапано. Она бесстрастно смотрит на него, пока он обходит ее.
Я медленно выдыхаю, чувствуя, как сердцебиение постепенно успокаивается. Окно немного приоткрыто, поэтому я весьма четко слышу его бормотание:
— Плевать. Время играет против твоей маленькой шлюхи, что бы ты ни делала.
Мамино выражение лица не меняется, но она движется как змея. Она хватает запястье и скручивает его в замок за спиной, заставляя журналиста встать на колени — он издает звук, похожий на визг свиньи. Свободной рукой она берет за объектив его тяжелый фотоаппарат и поднимает так, будто собирается опустить его ему на голову.
Воздух наполняется жужжанием щелкающих затворов. Мама замерла перед нацеленными на нее объективами, напоминающими стволы ружей, стреляющих снова и снова. Теперь она выглядит смущенной и напуганной, а я вижу, как эта фотография расходится по всему интернету, и нет-нет-нет-НЕТ!
Не успев опомниться, я оказываюсь у двери, дергаю ручку на себя и кричу: «ОСТАВЬТЕ ЕЕ В ПОКОЕ!» — во все горло.
Секунда гробовой тишины, и град щелкающих затворов возвращается с удвоенной силой, словно ураганный ветер вновь нагнал облака, и в этот раз они направлены на меня. О маме все забыли. Даже Желтушные глаза сумел вернуть себе камеру и теперь лихорадочно снимает.
— Кэт! — кричат они. — Кэт Кэт Кэт Кэт Кэт Кэт! — на меня обрушился град собственного имени.
— Кэт, это правда, что вы встречаетесь с Райаном Ричардсом?
Я ошарашенно смотрю на них. Мама бежит ко мне, пытаясь загнать меня обратно внутрь, но я стою как вкопанная.
Одна из них, девушка в платке чуть старше меня, подходит ближе и фотографирует мой живот прямо под мышкой мамы.
— Кэт! Какой у вас срок?
— Кэт! Райан — отец?
«Не отвечай, — думаю я. — Не отвечай. Он сказал ничего им не говорить». Но все переживания, все отчаяние, долгие месяцы ожидания и тайн накрывают меня волной.
 
— Почему бы вам не спросить его? — говорю я.
  
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
 
Эми
 
Это происходит за два коротких вздоха.
Внезапно прорвав оцепление, толпа бросается на дорогу. Один из них, мускулистый парень в футболке с вороной, опережает остальных. В его глазах отражается свет фонарей. Он наклоняется, не останавливаясь, и подбирает что-то с дороги — кусок отколовшегося асфальта. Он бежит прямо к моему окну, ко мне. Я чувствую засевший в горле страх, когда мой голос бесполезно повышается, чтобы остановить его.
— Стой!
Я моргаю, и тут же вторая фигура отделяется от толпы. Бритая голова, накачанные руки. Я не вижу его лица, но мне это и не нужно. Я заметила запонки на белой рубашке, которую он надел сегодня утром.
Чарли.
Я никогда прежде не видела, чтобы он двигался так быстро. Он поднимает взгляд, и его лицо темнеет от напряжения. Он направляется к парню впереди толпы. Мне достаточно лишь посмотреть на него, чтобы почувствовать его отчаяние. Я вижу, как шевелятся его губы, когда он ревет:
— НЕ ТРОГАЙ ОКНО!
Лопасти вертолета со звуком «тук-тук-тук» режут время на части. Бритоголовые стримеры атакуют дом, их белые футболки похожи на гребень волны. Затоптанный полицейский поднялся на ноги, его лицо окровавлено. Он выглядит как актер массовки из фильма ужасов. Он размахивает руками, кричит, но не на мускулистого парня, не на моего брата, а на другого полицейского, который в бронежилете, с выражением паники на лице встает на капот своей патрульной машины и вскидывает винтовку к плечу.
Десять метров, девять, восемь, мускулистый парень перепрыгивает через низкую стену забора. Теперь он так близко, что я слышу через стекло хруст гравия под его сапогами. На его лице нет мыслей. Чарли сзади него, одна рука вытянута достаточно, чтобы схватить парня за футболку.
— СТОП! — кричу я, но не могу сказать кому: моему подписчику, брату или человеку с оружием.
Три метра, два метра. Я смотрю парню прямо в глаза. В окне перед ним появляется призрак моего собственного отражения. Он заносит руку назад, кусок асфальта сжат в кулаке.
Звук выстрела — и мир будто раскололся надвое.
Стекло передо мной разлетается ливнем осколков. И Чарли, и парень в футболке падают. Я прыгаю между ними и Полли, инстинктивно пытаясь стать настолько большой, насколько могу, в безнадежной попытке защитить своего брата от грядущего взрыва.
Пол врезается в тело, словно поезд, выбивая из меня весь воздух. По лицу пробегают иглы, затем жар. Не пронзительный жар огня, а тепло пульсирующей крови. Дрожа, я опускаюсь на колени. Обломки стекла блестят на ковре передо мной, как крошечные рубины. Судя по жгучим ощущениям в щеке, некоторые из них впились мне в лицо.
«Не взрыв, — лихорадочно соображаю я. — Это был не взрыв».
Рука обхватывает мое горло и застывает на нем. Моя голова сильно откинута назад, и я вижу окно. Середина — все, кроме нескольких фрагментов стекла, — исчезла. Холодный ночной ветер врывается и жжет порезанную щеку, но рама и драгоценная опасная серебряная лента по ее периметру не потревожены. Полли тащит меня за шею, и я чувствую неразорвавшиеся бутылки на ее жилете за мгновение до того, как холодный круг ствола прижимается к моей голове.
«Чарли, — судорожно думаю я. — Где Чарли?»
Я пытаюсь сопротивляться, но ее худая рука тверже железной решетки. Аппликаторы на затылке горят от страха. Она отводит пистолет от моей головы, наводит его куда-то через мое плечо и стреляет. Как будто кто-то вонзает мне в ухо вязальную спицу.
— НАЗАД! — кричит она, но я едва слышу. Ее приказ бесполезен. Плотный строй тел распался. Фигуры в футболках с вороной в панике от выстрелов карабкаются во всех направлениях, их рты двигаются так, будто они кричат, борются, запутываются и толкают друг друга, их ужас усиливается моим собственным.