Убийство на Аппиевой дороге (ЛП)

- Мой сын Метон предан своему командиру, как и надлежит солдату. Не считая этого, наша семья никогда не была сторонниками Цезаря.
Помпей поглядел на меня с интересом.
- Скажи, Сыщик, как тебе удаётся вести свой корабль, ни за кем не следуя, и не быть выброшенным на скалы?
- Я думаю, Великий, что если бы решил последовать чужим курсом, то был бы выброшен на скалы давным-давно.
- Значит, ты всегда сам был своим кормчим? Ты знаешь о путеводных звёздах что-то такое, чего не знают другие? Или плывёшь наугад?
- Не более и не менее наугад, чем любой другой человек. Возможно, это звёзды направляют нас.
- А, мне знакомо это чувство. Ты веришь в свою судьбу.
- Разве что в очень незначительную.
- Думаю, лучше незначительная, чем никакой. – Великий качнул головой, словно мысль об отсутствии у кого-то судьбы, пусть даже незначительной, далась ему с трудом. – Судьба странная штука. Вспомнить хоть Клодия. Вот итог его жизни: свалился мёртвым в пыли на великой дороге, построенной его предком. Символично, как в греческой трагедии. Что до Милона, то для него в самый раз будет угодить в ловушку и быть съеденным заживо.
- Не понимаю, Великий.
- Как легендарный Милон Кротонский.
- С его смертью связана какая-то легенда? О знаменитых атлетах прошлого я мало что знаю.
- В самом деле? Но Милона невозможно понять, не зная о его легендарном тёзке. По имени, которое человек берёт себе сам, можно судить, что он о себе думает, а подчас даже и о том, какова его цель в жизни. Впрочем, человеку, называющему себя Сыщик, нет нужды объяснять такие вещи.
- Ты прав… Великий.
На лице Помпея не дрогнул ни один мускул.
- Что ж, я расскажу вам о Милоне Кротонском. Давайте-ка выйдем на балкон. Сейчас солнце, и там теплее. Я прикажу принести подогретого вина. Вы какое вино больше любите – албанское или фалернское? Сам я предпочитаю албанское – у него послевкусие суше…
Мы сидели на балконе, выходящем на юго-запад, потягивали вино десятилетней выдержки и смотрели на город. Пожар на Авентине был потушен или прекратился сам, и лишь лёгкий дым вился над холмом высоко в небе. Но за это время возник новый пожар. Дым был густой, угольно-чёрный. Горело далеко слева, у Верхних ворот[7].
- В молодости наш Милон был выдающимся атлетом. – Помпей задумчиво качнул чашу. – Или говорит, что был: после третьей чаши он начинает хвастаться своими атлетическими подвигами не хуже ветерана, хвастающегося подвигами на поле боя. Он одержал множество побед – по большей части, в состязаниях по борьбе. Не знаю уж, какие состязания в этом Ланувиуме, но Милон всегда оказывался сильнейшим, быстрейшим и самым стойким. Силён, как бык. Да и упрям, как бык. Таков наш Милон. А уж статью своей гордится – точно какой-нибудь грек. Хотя по греческим меркам он не вышел ростом и слишком широк в кости. Но форму всегда поддерживал. Мне случалось видеть его голым в термах. Живот плоский, как стена, плечи – как камни для катапульт, а уж между ягодиц он мог бы орех расколоть! – Помпей издал хриплый смешок и стоявший на другом конце балкона охранник, до которого долетало каждое слово, рассмеялся в ответ. Я понял, что мы с Эко удостоились особого доверия Великого: он разговаривал с нами запросто, как с помощниками где-нибудь на привале.
- Так что ничего удивительного, что когда Тит Анний стал подыскивать себе имя погромче, он остановил свой выбор на Милоне. Помните ту письменную работу о Милоне из Кротона, которую нас заставляли выполнять школьниками?
Мне это ровным счётом ни о чём не говорило; но Эко, всё же ходивший к учителю дольше, чем я, произнёс нарочито заученным тоном.
- К следующему уроку напишите рассказ о Милоне из Кротона, который для тренировки каждый день носил на плечах телёнка, пока телёнок этот со временем не вырастал и не превращался в быка; и объясните, какой урок надлежит извлечь из этой истории.
- Нам надлежит усвоить следующее, - подхватил Помпей. – По мере того, как мальчик, вырастая, превращается в мужчину, возрастают и его обязанности. И по примеру Милона из Кротона, мужчине подобает не стряхивать их, но напротив, продолжать нести, стиснув зубы и сдерживая стон. – И оба, мой сын и Помпей, рассмеялись с оттенком ностальгии.
 
- Уверен, что нашему Милону в своё время тоже пришлось писать такой рассказ. И похоже, этот урок крепко втемяшился ему в голову.
Помпей отхлебнул из своей чаши, нахмурился, подозвал раба и послал его за управляющим.
- Это наше лучшее албанское? Оно выдохлось и никуда не годится. Пусть принесут фалернского. На чём я остановился? Ах, да; Милон из Кротона был сильнейшим. Легенда гласит, что он мог держать в кулаке спелый гранат так крепко, что никому не удавалось разжать ему пальцы; и при этом так осторожно, что гранат не терял ни единой капли сока. Он мог стоять на намазанном оливковом маслом шаре так устойчиво, что никому не удавалось его столкнуть. Он повязывал себе лоб, задерживал дыхание, напрягал вены на лбу – и они вздувались так, что повязка лопалась. Хотел бы я это увидеть.
- Однажды в Олимпии, когда Милон вышел, чтобы получить лавровый венок за победу в борьбе, ему случилось оступиться; он шлёпнулся на спину, и какие-то досужие остряки в толпе стали кричать, что он недостоин награды, раз уж даже на ногах удержаться не может. «Поражение засчитывают за три падения, - отвечал Милон, - а я пока что упал лишь один раз. Кто из вас возьмётся свалить меня на землю ещё дважды?» Насмешники живо умолкли.
- Он получил двенадцать лавровых венков: шесть на олимпийских играх и шесть на дельфийских. Когда между кротонцами и сибаритами началась война, Милон вместо шлема стал носить все свои двенадцать венков – этого было достаточно, чтобы смягчить любой удар. По примеру Геркулеса, он набрасывал на плечи львиную шкуру, а единственным оружием ему служила дубина. Так он вёл соотечественников в битву. Под его предводительством они разгромили врага. В благодарность они решили воздвигнуть ему статую. Милон сам пронёс её через весь город и установил на пьедестале.
- В Кротоне находилась школа знаменитого философа Пифагора. Давно замечено, что противоположности тянутся друг к другу, и Пифагор с Милоном подружились – мыслитель и атлет. Дружба с Милоном спасла Пифагору жизнь, да и не ему одному. Однажды, когда Пифагор с учениками обедали в общей зале, началось землетрясение, и одна колонна не выдержала. Они бы все погибли, но к счастью, в тот день с ними обедал Милон. Он схватил колонну и удерживал потолок, пока Пифагор и остальные не выбрались из залы, а затем выскочил сам прежде, чем потолок рухнул.
- Так что, Сыщик, сам видишь, что подвиги Милона Кротонского могут служить довольно прозрачной аллегорией на то, каким видит себя наш Милон. Непобедимым бойцом, чей кулак никому не разжать; которого не столкнуть, какой бы скользкой ни была земля под ногами. Близким другом человека, известного своей мудростью. Без колебаний бросающимся навстречу опасности ради друзей. Несущим тяжёлое бремя без единой жалобы. Способным, собравшись с силами, задержать дыхание и напрячься так, чтобы вздулись жилы на лбу. Идущим в бой, набросив на плечи львиную шкуру – или, как в случае с нашим Милоном, приняв имя того, кого взял за образец для подражания. Готовым водрузить свою статую на пьедестал. Свалить его с ног невозможно… но он может поскользнуться сам и шлёпнуться на спину при всём честном народе.
Потягивая фалернское, я обдумывал услышанное. Поднявшийся лёгкий ветерок отклонял столбы дыма, рвал их вершины в клочья, разносил дым над городом…
- А как он погиб, Милон Кротонский?
- Как это говорится в старой пословице? Сила хороша, если распоряжаться ею с умом. Милон погиб, когда неумно применил свою силу. Однажды он пустился в дальний путь пешком, заблудился в лесу и ближе к вечеру набрёл на вырубку. Лесорубы уже ушли. Милон увидел огромную колоду с глубоким разломом по всей длине. В разлом были вставлены железные клинья. Видно, лесорубы пытались разрубить колоду надвое, но не управились до вечера и решили закончить работу на следующий день. Милон решил разломать колоду. Придя утром и обнаружив, что он один разломал её голыми руками, лесорубы будут поражены. Исполненные благодарности, они прославят его; и это станет его очередным великим деянием. Он стал засовывать пальцы в разлом всё глубже и глубже, пока не упёрся ладонями в его края, а потом изо всей силы надавил в разные стороны. Разлом расширился, клинья выпали – и половинки тотчас сомкнулись, зажав Милону руки. Он попался, как в капкан. И хотя ноги его оставались свободны, он не мог двинуться с места – колода была слишком тяжёлой.