В стране наших внуков
— Поедем! Поедем со мной, Маргаритка! — упрашивал ее Франя. — Если ты меня действительно любишь, ты должна ехать!
— Не проси напрасно! Я не поеду! Не потому, что боюсь, ты не думай!
— Тогда и я не поеду! Так и знай!
— Ты, Франя, поедешь! Ты должен ехать! Я не буду, не хочу и не могу тебя удерживать, потому что я люблю тебя. Не знаю, поймешь ли ты меня! С моей стороны это была бы трусость, помноженная на эгоизм, если бы я ради себя старалась тебя удержать. Обязательно поезжай! Мы будем переписываться, разговаривать на расстоянии. Сколько времени ты там пробудешь?
— Год!
— Ну, это можно выдержать! А, когда ты вернешься, опаленный морозами и снежными бурями, придешь ли ты ко мне согреться?
— О моя голубка! Моя заря жемчужная!..
Франя мог бы до бесконечности ласкать ее нежными словами, но образ Маргаритки, постепенно бледнея, начал исчезать, пока совсем не растаял в ярком свете.
За день до отлета Франя прощался с Прагой.
Ему хотелось еще раз взглянуть на Старую Прагу, свидетельницу стольких исторических событий. Туда можно было легко попасть за пять минут по центральной линии подземной дороги.
В сопровождении отца он вышел из метро на Вацлавском бульваре, доходившем теперь до Рыцарской улицы. За ней начинался заповедник Старого города. Они прошли по одному из посеревших, таинственных проходов через дворы старинных домов я вышли на Рыночную площадь.
Каждый камень здесь был освящен столетиями.
Тут проходила история чешского народа, и здесь она останавливалась, словно это место ей особенно полюбилось. Здесь оставляла она свои заметки и следы своих шагов. Вое сохранилось таким, как было прежде, или возвратилось к своему первоначальному виду. Рынок Старого города стал Пантеоном рзволюции. А построенное позднее монументальное здание ратуши, прилепившееся к башне и портившее ожерелье домов с фронтонами в стиле барокко, было уже снесено, как ошибка XIX столетия. Остались только наиболее живописная часть площади, прилегающая к Малому рынку, окруженная старинными домами, которые некогда принадлежали членам городской думы, да Башпя с курантами апостолов. В течение многих лет и столетий апостолы каждый час отправлялись в путь, неизменно вызывая наивное удивление зрителей.
Толпы иностранцев ждали их появления — белые, турки и монголы, японцы и арабы, индийцы и индонезийцы, абиссинцы и эскимосы. Прага очаровывала всех, кто хоть раз побывал в ней. Вновь и вновь она манила и привлекала к себе даже особенно избалованных членов «Братства путешествующих», ходящих, ездящих и летающих по всему свету, которые умели оценить все то прекрасное, что сохранила Старая Европа из своих исторических сокровищ.
Прага — город поэтов и влюбленных, они съезжаются в нее со всех концов света. И, как бы ее ни называли в истории, она соответствовала всем этим названиям. Она была золотая и стобашенная, королевская и венценосная, стольная, единственная и желанная, благородная и трижды почитаемая, любимая и любимейшая — город, «само имя которого звучит как музыка»…
Франя с интересом осматривал все, как бы перелистывая страницы истории. Готическое средневековье с колючими башнями Тынского костела, которые непостижимым образом возвышаются над двумя домами, одним побольше, а другим поменьше, — так было издавна, так должно быть всегда. Памятник Гусу в стиле «модерн» — это тоже история, свидетельство расцвета молодой буржуазии, борющейся против национального угнетения. А дальше — балкон дворца Кинских [8]
Они бродили по заповеднику Малой страны [9] с дворцами феодалов, поднялись по Нерудовой улице, мимо дома «У двух солнц», вверх на Град — резиденцию чешских королей и президентов, наш второй Пантеон, увенчанный костелом святого Вита, который темнел здесь, как неповрежденный гигантский кристалл, очищенный от наносов готических веков…
Они вышли на небольшую площадь на Граде и увидели город. У них даже дух захватило — такая панорама открылась перед ними. Город дворцов, башен и куполов в нежной дымке реки, похожий на головокружительную мечту. Там, в бесконечной дали, белеют, точно легкие облака, гигантские столбы высотных зданий Новой Праги. А надо всем этим царит Гений, возвышающийся на дворце Вечного мира. Он сливается с перламутровой чашей неба, его скорее угадываешь, чем видишь…
Утомленные долгими скитаниями, отец с сыном вошли наконец в маленький ресторанчик, который с незапамятных времен был известен под названием «На Викарце», и попросили карточку вин.
— Следуя обычаям той эпохи, — пошутил отец, мы выпьем сегодня шампанского из погребов тройских виноградников…
Но Франя вдруг загрустил, и даже бокал шипучего вина прямо со льда не смог рассеять его грусть.
Он вспомнил Кирилла. Напрасно он надеялся, что пропавший друг все же отзовется, придет повидаться с ним. Кирилл не приходил…
— Со всеми я попрощался, — говорил Франя отцу. — Со всеми, кроме одного, с кем мне больше всего хотелось проститься. Он был моим самым лучшим другом. То, что мы вместе с ним пережили, папа, было таким невероятным, таким удивительным! Теперь мне кажется, что все это я переживал в каком-то гипнотическом сне. Он так и не объяснил мне многого. Но, сколько, я ни искал его, все напрасно — он как в воду канул…
— Не Кирилл ли это? — как бы невзначай спросил отец.
Франя даже рот раскрыл от удивления.
— А разве ты его знаешь, папа?
Отец многозначительно улыбнулся и мягко положил руку на руку сына, словно успокаивал его.
«Все в порядке», — как бы говорила рука, и в ней чувствовалась какая-то благодатная сила…
— Ты был болен, Франя, тяжело болен. Я пришел в ужас, увидев тебя, необходимо было что-то предпринять. Ты помнишь, как я говорил, что тебе следовало бы лечиться? Теперь, когда ты уже здоров, ты можешь узнать обо всем, я не боюсь, что возникнут какие-либо осложнения. Разве только ты будешь удивлен…
Франя опустил глаза и в смущении вытянул руку из-под руки отца.
— Кто же такой Кирилл?
— Доктор Кирилл — профессор санатория для лечения характеров…
— Но я же не был ни в какой лечебнице, — тихо возразил Франя.
— Конечно, не был. Я знал, что мне не удастся тебя туда затащить, что ты еще больше будешь упрямиться. Многие пациенты лечатся вне лечебницы, они находятся под наблюдением психиатров…
— Так вот в чем дело! — воскликнул с горечью Франя. — Не большая дружба, а большой подвох! Друг оказался психиатром! Дружба — ха! Опека, врачебное вмешательство, а не дружба — о, какой же я был дурак!..
Калоус-старший озабоченно взглянул на сына.
Потом нерешительно сказал:
— Очевидно, я все же не должен был тебе этого говорить. Ты еще не подготовлен…
Франя испугался. Но тут же опомнился.
— Нет, нет! Скажи мне все! Я знаю, что так должно было быть! Я уже совершенно здоров, но, пойми, я же все-таки любил его…
Отец в знак согласия кивнул головой.
— Я понимаю. Он тоже тебя любил. И, кроме того, он вылечил тебя!
— Да, да, я благодарен ему за это! Но еще столько остается для меня неясного, как объяснить все это…
Франя погрузился в воспоминания о минувших днях. Совсем в другом свете предстали перед ним все встречи и знакомства, все затруднения и неудачи, неожиданности и случайности. Все они, значит, были вызваны искусственно и преследовали единственную цель — наставить на правильный путь одного человека, члена общества! Каплю воды, которая вышла из повиновения! Одну клеточку организма, которая лишилась рассудка!
Чего только не предпринимал Кирилл, чтобы его вылечить! Как мудро «р обдуманно он действовал, безошибочно приближаясь к намеченной цели! Франя рассказал отцу о заговоре в ресторанчике «У Шимачков». Значит, повар тоже был в сговоре с Кириллом?
— Не могу тебе сказать, меня здесь не было, ответил отец. — Я знаю только, что лечебница располагает огромным аппаратом, что в ее распоряжении находится добровольное общество содействия, что у нее есть свои предприятия…