Прекрасное отчаяние (ЛП)

Она скрипит зубами, но возвращается в исходное положение. Подойдя к другому краю стола, я открываю один из ящиков. Затем я хватаю ее за запястье и пристегиваю наручниками к ножке стола.
— Какого черта, — огрызается она.
Металл дребезжит о дерево, когда она дергается, пытаясь быстро оторвать вторую руку от края. Я хватаю ее раньше, чем она успевает, и защелкиваю на ней вторую пару наручников, а затем пристегиваю и ее к другой ножке стола.
Поскольку стол широкий, она не может передвигаться по нему, когда ее руки зафиксированы в таком положении. А это значит, что она оказалась в полной ловушке. Склонившись над столом, штаны наполовину спущены с ее ног, а голая задница выставлена на всеобщее обозрение.
— Александр, — рычит она, пытаясь повернуть голову так, чтобы встретить мой взгляд. Но в ее нынешнем положении это невозможно. — Ты...
— Ты помнишь, какой выбор я тебе предоставил? — Прервал я ее.
— Выбор? — Она практически выплюнула это слово. — Это не выбор. Это шантаж...
— Так ты помнишь?
— Да, — выдавила она из себя.
— Хорошо.
Я провожу рукой по ее щеке и шее, отводя волосы от лица. Это вызывает дрожь в ее теле. Убираю руку и беру песочные часы с другой стороны стола. Песок лениво падает вниз, образуя небольшую кучку на дне. Я передвигаю их так, чтобы они оказались прямо перед лицом Оливии, а затем ставлю их на место.
— Я оставлю тебя здесь до конца часа, чтобы ты могла обдумать свой выбор. — Направляясь к двери, я провожу пальцами по ее позвоночнику. — На твоем месте я бы выбирал с умом.
Злобные ругательства следуют за мной, когда я выхожу из комнаты. Она снова дергает за наручники, заставляя их дребезжать о дерево, и топает ногой. Я оставляю ее в покое, поднимаюсь по лестнице и направляюсь в свою ванную.
Вода плещется о темно-серый кафель, когда я включаю душ и снимаю с себя одежду. Я оставляю ее в нехарактерно беспорядочной куче, заходя в воду.
В голове все бурлит, а в груди бушует буря эмоций.
Закрыв глаза, я провожу руками по лицу, а затем загребаю их в волосы, пока теплая вода обрушивается на меня. Вздох вырывается из моих легких.
Боже, как же она меня бесит. Я предлагаю ей возможность жить здесь, в моем роскошном доме без арендной платы и с бесплатной едой, а не в ее убогой комнатушке в общежитии. А она ведет себя так, будто это участь хуже смерти. Почему она не может просто делать то, что ей говорят? И проявить при этом хоть какую-то благодарность?
Хотя, должен признать, мне нравится, что ей не нужны мои деньги. Для меня это впервые. Всю свою жизнь я с болью осознавал, что любой, кто обращается ко мне, делает это с какой-то целью. Они никогда не делают это просто для того, чтобы стать друзьями или партнерами. Они делают это потому, что знают, кто я такой, и знают, что я могу им дать, если они окажутся на моей стороне. Это дает мне власть, которой я наслаждаюсь, но это также означает, что я никогда не смогу установить настоящие связи с кем-либо за пределами моей ближайшей семьи. Потому что все остальные всегда чего-то хотят.
Поэтому очень приятно встретить человека, которому от меня абсолютно ничего не нужно, даже когда я стараюсь быть милым и предлагаю все безвозмездно.
Теплая вода успокаивает вихрь странных эмоций в моей груди, и я провожу под ней чуть больше времени, чем нужно.
Закончив принимать душ, я прохожу в свою спальню и бросаюсь на массивную двуспальную кровать. Толстый матрас прогибается под моим весом, когда я опускаюсь на подушки и беру в руки телефон.
Пока я жду, пока высохнут волосы, я снова пролистываю аккаунт Оливии в Instagram. Она не опубликовала ничего нового за несколько часов, прошедших с тех пор, как я проверял его в прошлый раз, но я все равно пролистываю фотографии. На некоторых из них - кампус, на других - странные исторические мемы, которые я не понимаю, а на нескольких - она сама. На фотографиях она выглядит счастливой, ее карие глаза блестят на солнце, когда она улыбается в камеру.
И я не могу не задаться вопросом, действительно ли это так, или это всего лишь притворство, чтобы обмануть весь остальной мир, что она на самом деле счастлива.
 
Меня охватывает паника.
Какая разница, счастлива она или нет? Я не пытаюсь сделать ее счастливой. Я пытаюсь сломить ее. Пытаюсь заставить ее сдаться и признать, что она совершила серьезную ошибку, бросив вызов моей власти. Это не имеет никакого отношения к ее счастью.
Бросив телефон на кровать, я закрываю лицо рукой и закрываю глаза.
Когда час почти истек, я надеваю свежую рубашку и черные брюки, а затем провожу рукой по сухим волосам. Спускаясь по ступенькам, я закатываю рукава, обнажая предплечья. По какой-то причине, которую я так и не смог выяснить, женщины находят невероятно сексуальным, когда мужчина вот так закатывает рукава. И мне нравится наблюдать за тем, как у Оливии сбивается дыхание, когда она иногда изучает мое тело. Она думает, что я не замечаю. Но с ней я всегда замечаю.
Последние песчинки падают в большую кучу внутри песочных часов, как только я переступаю порог и вхожу в свой кабинет. Оливия все еще ждет там, где я ее оставил.
Кровь приливает к моему члену, когда я провожаю взглядом ее тело.
Боже, как же я люблю ее такой. В наручниках, перегнувшись через мой стол, с голой задницей и моей спермой, стекающей по ее голым бедрам.
Мне требуется все мое самообладание, чтобы не подойти к ней и не взять ее снова.
Вместо этого я скрещиваю руки и задираю голову, наблюдая за ней сзади.
— Итак, ты приняла решение?
— Да. — Она практически рычит на меня, давая понять, что ничуть не остыла за час, прошедший с тех пор, как я оставил ее в наручниках на этом столе.
Меня охватывает веселье. Она точно упрямая.
Но я сдерживаю смех в своем голосе и вместо этого властно требую:
— И?
— Я брошу репетиторство и останусь здесь.
Я мрачно усмехнулся.
— Умный выбор.
Подойдя к столу, я заглядываю во все еще открытый ящик и достаю ключ от наручников. Спина Оливии поднимается и опускается, как будто она с трудом сдерживает гнев. Я с ухмылкой смотрю на нее еще несколько секунд, прежде чем наконец снять наручники с ее запястий.
Как только они исчезают, она резко поднимается на ноги и натягивает трусики и джинсы. Я снова хихикаю, бросая наручники обратно в ящик, а затем обхожу стол так, чтобы оказаться прямо перед ней.
Закончив застегивать брюки, она поднимает руки и толкает меня в грудь, а ее глаза вспыхивают от ярости.
— Ты гребаный засранец!
Поскольку ее очаровательный толчок не делает абсолютно ничего, чтобы вывести меня из равновесия, я просто протягиваю руку и обхватываю ее челюсть. Крепко держа ее, я наклоняюсь ближе к ее лицу.
— Следи за языком. — Прежде чем она успевает выплюнуть свой ответ, я с силой надавливаю на нее, чтобы она откинула голову в сторону. — Не заставляй меня брать еще час.
Она медленно поворачивает голову назад, чтобы посмотреть на меня. Вернее, уставиться на меня. Она скрежещет зубами так сильно, что в ее челюсти дрожит мускул. Но она ничего не говорит.
В моей груди искрится веселье. Наконец-то она научилась подчиняться.
Вздёрнув подбородок, я направляюсь к двери.
— Теперь следуй за мной. Я покажу тебе твою комнату.
Ее шаги гулко отдаются между темными деревянными стенами, когда она в сердитом молчании идет за мной.
25
ОЛИВИЯ
Пока мы идем к лестнице, я оглядываюсь по сторонам в поисках чего-нибудь, чем можно было бы ударить его в спину. К счастью для него, в пределах досягаемости ничего нет. Я скольжу взглядом по дорогим картинам на темных деревянных стенах, пока мы преодолеваем последнее расстояние до лестницы, а затем начинаем подниматься вверх.
Сердце гулко стучит в груди, когда мы поднимаемся на второй этаж. Учитывая все, что я знаю об Александре Хантингтоне, он наверняка заставит меня спать в чертовом шкафу или еще где-нибудь. Но другого выхода не было. Он позаботился о том, чтобы я не смогла снять ничего другого в кампусе, так что либо так, либо никак. И какая-то часть меня, которую я едва ли хочу признать существующей, втайне испытывает облегчение. Больше не нужно беспокоиться о том, смогу ли я заработать достаточно денег, чтобы хватило и на еду, и на аренду жилья, с моих плеч свалился огромный груз. Даже если для этого мне придется спать в чулане.