В лесу
Тана Френч
В лесу
Посвящается моему отцу Дэвиду Френчу и моей матери Елене Хвостофф-Ломбарди
Наверное, это просто чей-то противный черный пудель.
Но мне всегда было интересно…
Что, если это на самом деле был Он
и Он решил, что я не достоин?
IN THE WOODS by TANA FRENCH
Copyright © 2007 by Tana French
© Анастасия Наумова, перевод, 2023
© “Фантом Пресс”, издание, 2024
Пролог
Представьте себе лето, словно слизанное с фильма о взрослении, который снят в пятидесятых где-нибудь в маленьком городишке. Это лето выбивается из череды ирландских годин, когда тучи и моросящий дождик, точно повинуясь капризам пресыщенного знатока, втискивают все оттенки в скудную акварельную палитру. Это лето – бескомпромиссное и чрезмерное, будто разлитое по шелку горячей синевой. Такое лето взрывается на языке вкусом жеваной травинки, твоего собственного свежего пота, печенья “Мария” с растаявшим на нем маслом, красного бутылочного лимонада – любимого напитка тех, кто прячется по шалашам на деревьях. Оно покалывает кожу ветром летящего велосипеда, лапками божьей коровки, что ползет по руке. Оно наполняет каждый вдох запахом скошенной травы и развешанного на веревках белья, оно звенит и откликается птичьим пением, жужжанием пчел, шелестом листвы, стуком футбольного мяча, посвистом скакалки и криками: “Раз! Два! Три!” Это лето бесконечно. Каждый день его начинается с мелодичных переливов из машины мороженщика и стука в дверь – это пришел твой лучший друг – и заканчивается долгими тягучими сумерками, когда в дверях появляется силуэт матери и та зовет тебя домой, а между черными деревьями с криками мечутся летучие мыши. Это Классическое лето во всем его великолепии.
Представьте небольшой аккуратный лабиринт из домиков на холме всего в нескольких милях от Дублина. Когда-то власти решили устроить из этого места образчик чудесной пригородной жизни, безупречную замену городской скученности, бедности и всяческим городским заразам, но сейчас там лишь пара десятков одинаковых двухквартирных домов – странные и неуклюжие, они выглядят относительно новыми. Пока власти пели про “Макдоналдсы” и многозальные кинотеатры, молодые семьи – те, кого тяготило съемное жилье с уборными на улице, о которых в Ирландии 1970-х упоминать не любили, те, кто мечтал о палисадниках и дорогах, где дети прыгали бы в классики, или те, чья зарплата учителя или водителя автобуса просто позволяла купить жилье не слишком далеко от города, – покидали пожитки в пакеты для мусора и затряслись по ухабистой, местами поросшей травой и маргаритками колее к новой, как блестящая монетка, жизни.
С тех пор минуло десять лет. Зыбкие воображаемые магазины и дома культуры, что именовались инфраструктурой, так и не появились (время от времени мелкие политики распинались в палате представителей о сомнительных земельных сделках). Фермеры по-прежнему пасут по ту сторону дороги коров, а в ночной темноте проглядывают разве что скромные созвездия окон на соседних холмах, за землями, где когда-то обещали построить торговый центр и разбить маленький уютный парк, но где добрую квадратную милю и бог весть сколько сотен ярдов так и тянется лес.
Подойдем ближе, понаблюдаем за тремя детьми, что перелезают через хлипкую оградку из кирпичей и цемента, отделяющую лес от домов. В их фигурах кроется явное нежелание медлить, они стремительны и естественны, подобны легким аэропланам. Бледные “татуировки” на теле: молния, звездочка, огонек – все, как обычно, когда наклеишь на кожу вырезанную из пластыря картинку, а солнце позолотит вокруг нее загаром. Голова с копной светлых волос высовывается над оградой, нога ищет опору, колено упирается в стену – и на другую сторону, с глаз долой.
Лес – это трепет, шелест и мираж. Словно нарисованный пуантилистом, он складывается из миллиона звуков – шорохи, щебетанье, безымянные оборванные крики. Лесная пустота полна тайной жизни, суету которой замечаешь лишь краем глаза. Осторожней: из трещин в коре накренившегося дуба выползают пчелы; остановись, подними камень – и под ним встревоженно зашевелятся чьи-то странные личинки, а усердные муравьи тем временем цепочкой обовьют тебе лодыжку. В разрушенной башне, в былые времена служившей кому-то оплотом, между камнями зеленеют стебли крапивы толщиной с руку, а на закате кролики вытаскивают из устроенных в фундаменте нор крольчат и играют с ними на древних могилах.
Лето принадлежит этим трем детям. Они изучили лес так же хорошо, как и рельеф собственных ободранных коленок. Завяжите им глаза и поместите в лесную лощину или на поляну – и они найдут дорогу домой, ни разу не заплутав. Это их территория, они правят ею с безудержным великодушием, свойственным молодым животным; целыми днями напролет и по ночам, во сне, они пробираются между деревьями и играют в прятки в лесных оврагах.
Они переносятся в легенду, в рассказанные перед сном истории и ночные кошмары, о которых родители никогда не узнают. Они следуют по едва заметным тропинкам – таких тебе в одиночку ни за что не найти, они скатываются по разрушенным каменным стенам, оставляя позади, точно следы от кометы, эхо голосов и шнурки от ботинок. А на берегу реки – кто это ждет там, высунув руки из-за ивовых веток, чей смех раздается с качающегося дерева, чье лицо, нарисованное солнечным светом и тенями листвы, ты вдруг замечаешь боковым зрением в подлеске, а потом оно тут же исчезает?
Эти дети так и не повзрослеют, ни этим летом, ни другим. Август не станет уговаривать их найти скрытые силу и храбрость, чтобы посмотреть в лицо взрослой жизни со всеми ее печалями, мудростью и обязательствами. Это лето предъявит им другие требования.
1
Прошу учитывать, что я сыщик. Мои отношения с правдой основательны, но надтреснуты и, подобно расколотому стеклу, искажают действительность. В этом суть нашей деятельности, конечная цель каждого движения. Мы следуем стратегиям, целиком и полностью взращенным на лжи, утаивании и всякого вида уловках. Правда – самая желанная дама в этом мире, а мы – ревнивейшие любовники, машинально отказывающие кому бы то ни было в счастье хоть одним глазком лицезреть ее. Увязшие во лжи, мы привычно изменяем ей, а затем возвращаемся к ней, размахивая неизменным флагом всех любовников: я поступил так из любви к тебе.
Я легко придумываю образы, особенно несложные, поверхностные. Не позволяйте мне обмануть вас, нарисовав картинку, на которой мы, эдакие “ласковые рыцари”, парами скачем за Госпожой Истиной на белой кобылице. По правде говоря, действуем мы непродуманно, глупо и отвратительно. Допустим, некая девушка обеспечивает своему парню алиби на тот вечер, когда он, согласно нашим подозрениям, ограбил торговый центр в Нортсайде и пырнул ножом сотрудника. Сперва я с ней кокетничаю – мол, оно и понятно, что с такой красоткой он решил дома остаться. У девицы сальные, обесцвеченные волосы, а сама она хилая и убогая – сказались поколения, пренебрегавшие правильным питанием. Будь я ее парнем, то с радостью отселился бы от нее, даже если бы пришлось делить камеру с волосатым громилой с погонялом Бритвак. Я говорю ей, что в его стильных белых кроссовках мы обнаружили меченые банкноты, и добавляю, что, по его словам, это она в тот вечер куда-то ходила, а вернувшись, отдала банкноты ему. Я произношу это очень убедительно, старательно имитируя одновременно неловкость и сочувствие из-за предательства ее возлюбленного, поэтому ее окрепшие за четыре проведенных вместе с этим парнем года чувства рассыпаются песочным замком, и (причем в этот момент парень ее сидит в соседнем кабинете и твердит моему напарнику: “Да пошел ты, мы с Джеки дома тусили”) девица, хлюпая носом, выкладывает все как на духу – начиная с той минуты, как он вышел из дома, и заканчивая тем, какой он лох в постели. Тогда я участливо похлопываю ее по плечу, протягиваю ей салфетку и придвигаю стаканчик с чаем и бланк заявления для признательных показаний. В этом и заключается моя работа, а если вы по натуре своей не готовы принимать ее требования, работать вы здесь не станете, а если и станете, то выдержите недолго. Итак, прежде чем перейду к рассказу, прошу учитывать два момента. Я жажду истины. И я лжец.