Костер и Саламандра. Книга первая (СИ)
* * *
Моё весёлое и счастливое детство кончилось, когда в нашем доме поселилась моя тётка с детьми. Все живые взрослые тогда твердили в один голос, что мне будет веселее и не так одиноко, — но оказался прав мой мёртвый наставник. Валор сразу сказал: «Деточка, мы с вами прощаемся с приятной и спокойной жизнью». Как в воду глядел.
Тётка Амалия, сестра моего отца, вышла замуж за очень богатого буржуа, владельца чугунолитейного завода и каких-то приисков в горах. Дедушка был отчаянно против, считал, что это мезальянс, неприличие, продажа благородства за деньги и всё такое, бабушка была в восторге, отец пожал плечами и сказал, что не ему решать, но все, в общем, считали, что тётка сделала выгодную партию. Потом мы не слышали о ней много лет, потому что она считала ниже достоинства общаться с нищей роднёй.
И вдруг, когда мне шёл уже пятнадцатый год, она написала отчаянное письмо, в котором просила приюта, несчастная вдова с двумя детьми, всё такое. Как гром среди ясного неба.
Её жирненький котик с миллионным состоянием умер от удара. А его нотариус сообщил, что все свои заводы и копи котик завещал своему младшему братцу, который был при нём управляющим и компаньоном и знал, что делать со всей этой махиной. Кусок состояния котик завещал кафешантанной певичке, которая в последние годы с ним спала, и вообще там, оказывается, была страстная страсть. А Амалия с детьми получила доходный дом плюс какие-то гроши, чтобы первое время не окочуриться с голоду.
Вдобавок она узнала, что её обожаемый котик считал её бесполезной дрыгалкой, которая только и может, что тратить трудовые деньги, и которая сама сына толком не воспитала и ему не дала. В сущности, он был прав: Амалия воспитывала из сына светского льва, от труда он шарахался, как от навозной кучи, собственного папашу недолюбливал. Но ни Амалии, ни моему кузену, ни кузине, конечно, и в голову не могло прийти, что из-за этого их могут выгнать на мороз.
Ладно-ладно, не совсем на мороз. В сущности, они могли жить вполне безбедно, хоть и не богато. Но это как-то не получилось. Деньги — определённо штуковина Тех Сил: они имеют обыкновение неожиданно заканчиваться. И через год после смерти котика Амалия обнаружила, что она в долгу как в шелку, а дом выставляют на торги, чтобы тот долг погасить.
Вот тут-то она и вспомнила о своих родителях и моём отце. Когда пришло её письмо, бабушка рыдала, дедушка ругался матросскими словами, а по отцу было заметно, что видеть Амалию он совершенно не хочет. Но отец промолчал — и напрасно: быть может, к нему бы прислушались.
А может, и нет. Как бы ни было, Амалию с детьми мы приняли. И с тех пор наша жизнь полетела под откос.
Они приехали со своими вещичками, шляпными коробками, ещё каким-то барахлом, одетые по картинке, но тряпьё уже не новое, и все трое с ходу показались мне ужасно противными. Тётка была так зашнурована, что грудь у неё поднялась под самый нос, кузина посмотрела на меня, как на дохлую мышь, кузен сально заулыбался — я свистнула Тяпку и ушла. И, уже уходя, услышала, как тётка сказала бабушке:
— Боже мой, мама, какая у Эльфрида некрасивая девочка! Её будет тяжело выдать замуж.
Такой у неё был план: выдать меня и кузину замуж за кого-нибудь, кто польстится на происхождение. Ну, происхождение у меня было безупречное, по прямой линии из бастардов самого Церла-Чернокнижника. У кузины — поплоше, но полегче для понимания. Так вот, нас — сбагрить замуж, а кузену чтоб отец оставил этот дом, куда он потом приведёт какую-нибудь девицу.
Этот план понравился бабушке, дедушке было, в общем, всё равно, отец колебался, а меня стошнило. Я не хотела замуж и уезжать — и вообще это мой дом, точка. Спорить со взрослыми было без толку, я жаловалась Валору, но он мне сказал очень цинично: «Вам в высшей степени не повезло родиться девочкой, деточка. Вам будут изо всех сил объяснять, что ваше тело принадлежит кому-то другому».
Будь Валор живым — я бы вышла замуж за него. Больше приличных кандидатов нигде не наблюдалось. Но, слава Творцу, меня не собирались сплавить вот прямо завтра же — и я решила наплевать на будущее и заниматься своими делами.
Только мне не дали.
Тётка, заручившись поддержкой бабушки, начала делать из меня даму. Наивная такая! Я была принципиально негодным материалом для дамы. Кузина начала меня изводить: я её просто бесила. Звала она меня, когда взрослые не слышали, исключительно Клешнёй. Наладить отношения оказалось нереально: она умела танцевать, петь романсы, знала все модные фасоны шляп и туфель, а я знала тайный язык астрологов и древний язык Прародины, на котором писались священные и некромантские трактаты, умела обжигать фарфор, резать дерево и отливать бронзу, собирать часовые и кукольные механизмы и поднимать трупы мелких зверьков. О чём мы могли разговаривать?
А кузен норовил зажимать меня в любом тёмном коридоре — и я дралась всем, что подворачивалось под руку. Он был здорово сильнее; я понимала, что долго это продолжаться не может.
И в одну прекрасную ночь этот гад припёрся ко мне в спальню. Я по-прежнему жила в башне, ночь была бурная, и он был уверен, что никто не услышит, если я решу орать.
Но всё вышло совершенно не так, как он ожидал. Во-первых, моя храбрая Тяпка, которая тоже их всех ненавидела, вцепилась ему пониже спины. Во-вторых, меня услышал Валор.
И пока я обнимала свою отважную и верную собаку, Валор прижимал кузена к стене мокрыми костлявыми руками и объяснял, надо думать, дыша гнилью и морской солью прямо ему в физиономию, что должно уважать леди. А если он, кузен, ещё раз сунется к леди, то его убогую тушку поделят крабы и чайки.
В этот момент я любила Валора всей душой. Я думала, кузен в жизни больше ко мне не сунется, потому что мой друг-некромант был положительно ужасен. Кузен выслушал его в полуобмороке и удалился, тоже оставляя мокрые следы.
И он таки перестал меня лапать. Но он меня возненавидел отчаянно — и теперь они ненавидели с кузиной вдвоём.
Это они убили Тяпу. Отравили крысиным ядом.
А я до сих пор удивляюсь, как ухитрилась не прикончить их сразу. Хотя… в ту ужасную ночь, когда моя единственная любимая собака тяжело отходила у меня на руках, я вообще ни о чём не могла думать, кроме неё. А потом поняла: сначала Тяпочка, отомстить я ещё успею.
Не будь я некроманткой, я бы рассталась с ней. Она поняла бы, что я не вижу, не слышу её, — и ушла бы в собачий рай. Но я видела! Я видела горестную Тяпину тень. Моя мёртвая собака никак не могла взять в толк, почему её гонит обожаемая хозяйка.
«Тяпка, уходи! Беги на свет, беги!» — а она сидит и скулит, бедное преданное сердце.
И я сломалась. Я не смогла прогнать её на лоно Господне.
Отца я тогда здорово напугала.
Он всё-таки думал, что я похороню свою четвероногую подругу. Он был с искрой Дара, да, и с чутьём, он любил меня и сочувствовал мне, как мог, но он не понимал меня, отец. И не мог себе представить, что Тяпка сидит у моей ноги, а я её уговариваю: подожди немного, лапушка, я всё поправлю — и тогда буду тебя гладить, тогда будем играть и гулять, вот увидишь…
Он не мог смотреть, как я вывариваю Тяпин скелет и очищаю его от плоти. Кажется, отец решил, что у меня нет сердца. Ему было дико себе представить, что я хочу автоматон из Тяпиных костей, у него это не укладывалось в голове… Ему пришлось перешагнуть через себя, чтобы выполнить мою просьбу, но он выполнил, он исключительно нежно и хорошо её выполнил… а я приняла своё первое настоящее решение.
Валор-то понял меня отлично.
Он сам донёс собранный механический скелет Тяпки до берега моря, я шла рядом, а за мной бежала грустная Тяпина тень. Мы выбрали отличный момент: вода ушла с отливом, песок был мокрый и гладкий — и на этом песке я впервые рисовала пентаграмму для вызова Того…
И руку я разрезала щедро — мне было почти не больно. У меня нестерпимо болела душа от любви к своей собаке, ярости и тоски. Без единой капли страха.