Костер и Саламандра. Книга первая (СИ)

— Надо было сказать мне раньше, — попыталась вставить я.
— Но ты поднималась в нашу спальню за полночь и падала на постель, — ласково сказала Вильма. — Ты даже ела всухомятку вместе со своей командой. Нам надо попробовать лучше координировать нашу работу, дорогая. Чтобы у нас оставалось время хотя бы на беседу перед сном.
— Знаешь, — сказала я, — теперь у нас с тобой будет гораздо больше времени. Мы с мэтром Фогелем уже сработались — и он понял принцип. Мой принцип, в общем. Насчёт того, как лучше работать с костями — для наших целей. Он понял суть, а остальное ему объяснят, если что, Клай и Райнор. Они очень дельные парни, хоть и с небольшим крабом в черепушке каждый, но этот краб в голове у любого некроманта, я так думаю.
— А я за это время ближе познакомилась с благороднейшим мессиром Валором, — сказала Вильма. — Он невероятно мил, очень предупредителен и галантен, как было принято при его жизни. Наши современники так уже не умеют. И в последней беседе мессир Валор подал мне великолепную идею. Ты говорила о кладбищенских привидениях, помнишь? О тех, что остались, решив не покидать юдоль…
— Было дело, — кивнула я. — Тётка, которая умерла довольно молодой и решила не уходить, потому что присматривает за своими детьми, и один старый чудак, который при жизни был любопытен сверх всякой меры. Вдобавок, мне кажется, он любил всякие сомнительные хохмы — и сейчас получил возможность охать и стонать, чтобы спугнуть какую-нибудь возлюбленную парочку… А на что тебе они?
Вильма потупилась и принялась ласкать Тяпку. И сказала, помолчав, скромным-скромным голоском благонравной девицы:
— Мы с мессиром Валором обсуждали моего великого предка… и вспомнили Тайную Канцелярию призраков. И я подумала… Мой предок мог попросить духа послушать, что говорят в каком-нибудь доме… чьи обитатели подозреваются в государственной измене…
Я сделала очень серьёзное усилие, чтоб не прыснуть.
— Государыня! — сказала я возмущённо. — Подслушивать — нехорошо, фи!
Вильма взглянула на меня — и даже сдерживаться не стала.
— Ах, спаси Господь мою грешную душу! — сказала она, хихикнув, и тут же стала серьёзной. — Но, Карла, дорогая, я же хочу это узнать не из любопытства! Мне неспокойно, даже нервно. Скажи, что я сумасшедшая! Я такой же безумный параноик, как государь Дольф, да? Мне мерещится измена, до которой не добраться спецслужбам. Это всё оттого, что они ведь убили государя Гелхарда, который отчасти заменил мне отца, и блистательный мессир Броук, и вся дворцовая охрана, и вся жандармерия королевства ничего не смогли сделать! — Вильма схватила меня за руку. — Я убеждена… ах, как я могу говорить о собственных добрых подданных дурно, если они мне присягали… но, милая Карла, я всё равно убеждена… я так боюсь!
— Тебя охраняют надёжнее, чем Гелхарда, — сказала я.
— Нимало не сомневаюсь в тебе, — Виллемина уставилась в окно, за которым порошил снег, а я подумала, что как-то прозевала начало зимы. — Но мало ли какой удар нам могут нанести. Время рыцарства прошло… а может, его никогда и не было.
— Моих знакомых призраков на Канцелярию не хватит, — сказала я. — А вызывать духов… ну, вот так, по-настоящему, целенаправленно, да ещё убеждать их поступить на службу… Я даже не знаю, как к этому подступиться.
— Может, ты попробуешь с ними поговорить? — спросила Вильма. — Убедить как-нибудь, а? Та несчастная дама всё равно присматривает за детьми…
— Это да, — сказала я. — Но дети-то её, она из-за них отказалась от царствия небесного. Они, кстати, как я поняла, нормально живут, их взяла её сестра, но матери всё равно беспокойно…
— Вот видишь, — сказала Вильма. — У дамы же есть время…
— Да времени-то у них — вечность, — я махнула рукой. — Просто… ну как я ей скажу? Мэтресса Эрла, а вы не могли бы подслушать, о чём трындят в салоне у герцога Беловодского? Она же глубоко порядочная женщина… а я её, получается, буду вербовать в жандармы?
— Ну хорошо, — сдалась Вильма. — А чудак?
— А чудаку бы я гнутый медяк не доверила, не то что государственную тайну, — сказала я. — Ты его просто не видела. Он согласится, даже с радостью! А потом послушает-послушает, да и начнёт завывать за портьерами. Или шкаф уронит, просто забавы ради. А в процессе дуракаваляния всё позабудет, перепутает и переврёт.
 
— Значит, нет у нас защиты, — сказала Виллемина медленно.
— Недооцениваешь нас с Броуком, — сказала я. Огорчилась, вообще говоря.
— У вас с Броуком тоже нет защиты, — с горечью сказала моя королева. — Милая моя Карла, я так многого не знаю… и наступает железное, динамитное, электрическое время, перед которым я чувствую себя такой беспомощной… Мы с Рашем раздали субсидии суконщикам, металлургам, на верфи, на алхимические производства — и у меня снова пустые карманы… и ощущение ползучего зла… Мне кажется, я не успеваю — и не понимаю, с какой стороны меня ударят.
Стояла, смотрела, как падает снег, — казалась бледной в этом холодном свете, бледной, уставшей и даже безнадёжной какой-то. Резануло меня по сердцу.
— Может, и не ударят, — сказала я. — Не огорчайся раньше времени. У тебя такой вид, будто нам уже объявили войну.
— Эгмонд умер, — сказала Вильма. — Они очень на него надеялись, ни секунды не сомневаюсь. Он был их человеком, они бы взяли Прибережье голыми руками. Эгмонд бы сам им отдал. Ты ведь не знакома с его свитой… исключительно детки высшей знати Перелесья. Дядюшке Рандольфу в рот смотрел, обожал рассказывать, какая дивная столица в Перелесье, как прекрасен Городской Дворец, какая охота, какой климат — ни тебе штормов, ни тебе тумана. Храм Святой Розы — не нашему чета, служба — истинное благолепие, а не прибережное варварство. Аристократов Прибережья в этой компании за глаза звали рыбоедами… дядюшкин племянничек!
— Если бы не просчёт Леноры, — сказала я, — после смерти Гелхарда тут стало бы очень противно. До нестерпимости.
— Предположу, что мой возлюбленный супруг быстро превратил бы Прибережье в морскую резиденцию Рандольфа, — сказала Вильма, и её лицо сделалось жестоким. Настолько жестоким, что мне было странно видеть его таким. — Наши порты. Южный и Юго-Восточный морской путь. Наши торговые связи. Еретиков, рыбоедов… кровную аристократию Прибережья они считают людьми второго сорта — представь, кто для них простые мужики, рыбаки и матросы. А ещё мне интересно, что станет с церковью Благих Вод и Путеводной Звезды. Святой Орден считает её еретической.
Я слушала — и у меня горели щёки. Меня они тоже считали рыбоедом. Не знаю, что в этом такого уж плохого. Да, мы тут, у моря, едим рыбу, она очень хороша. Если рыбакам удаётся выловить несколько громадных горбаток, почти в рост человека, рыб, у которых жемчужно-розовое и невероятно вкусное мясо, — они гуляют несколько месяцев. Да что горбатки! Обыкновенная серебрушка — такая вкуснятина… в нашей провинции её кладут в пластинку черепицы да так и ставят на жаровню, только посолив и сбрызнув лимонным соком. Она так здорово запекается! Когда серебрушка косяками идёт на нерест — приморские города пахнут жареной рыбой и дымом. И что?
— Виллемина, — сказала я, — а почему это так обидно звучит? Рыбоед…
— Потому что это клеймо, — сказала Виллемина. — Человека второго сорта. Об этом я и говорю.
— Я всё равно не понимаю…
Вильма заглянула мне в лицо:
— Карла, я сама — из других мест. У нас на севере тоже едят мясо. Ты понимаешь: охота, дичь, суровые мужчины загоняют оленя в суровом лесу. Ваши южные прелести вроде вяленых винных ягод, засахаренных персиков, медовики — привозят, они дорогие. А речная рыба — совсем не то, что морская. У меня тоже не было привычки.
— Но ты привыкла?
— Да ещё как! — рассмеялась моя королева. — Молодая жена наследного принца — на городском празднике в день молодого вина… Груды мелкой копчёной рыбёшки, которую тут же рядом и коптили. Юные аристократы едят её с наслаждением, даже девицы, это так мило, я тоже беру, рыбёшка ужасно вкусная. С тех пор от одного запаха вашей серебрушки мне хочется облизываться, как кошке.