Пожиратели призраков

Мальчик кричит. Все его тело отскакивает от окна, словно я сшибла его своим дыханием. Он врезается в друзей, и все трое падают на спины.
– Бежим! БЕЖИМ! – каждый мальчик вскакивает на ноги и бежит по лужайке. Их велосипеды стоят в тупике. Я смотрю, как они хватаются за руль и в панике запрыгивают на сиденья, подпитываемые адреналином. Они все еще кричат, нажимая на педали, их голоса затихают:
Ты это видел?! Господи, что это было? Ты ее видел? Что это было?!
А потом они исчезают. А я все еще взаперти.
Моя спина скользит по фанере, пока я не оказываюсь на полу, грудь тяжело вздымается. Я и не понимала, что смеюсь. Это ведь смех, да? Я не могу перестать смеяться. Это так смешно. Они подумали, что я призрак! Призрак! У меня пересохли легкие, в горле першит. В смехе слышится скрежет. Предсмертный хрип.
«Я никогда не выйду из этого дома, – думаю я, продолжая смеяться. – Я умру здесь».
Эти дети не вернутся. Я вытираю слезы тыльной стороной ладони, поднимая взгляд…
Смех застревает в легких.
В комнате есть кто-то еще. Женщина неподвижно стоит в дальнем углу, где сгущаются тени. Как долго она там?
– Ты не видела моего сына? – Марсия. Я почти не узнаю ее – подтянутое тело пропало. Желтый наряд из спандекса свободно облегает костлявую фигуру. Глаза проваливаются в череп, загар выцвел до пергаментно-серого. – Я что-то не могу… найти Шона. Он от меня прячется.
Как давно мы здесь?
Марсия разворачивается и идет по коридору. Я иду за ней на кухню. Она открывает незапертый шкафчик и заглядывает внутрь. Там пусто. Когда замечает меня, то отстраненно спрашивает снова:
– Ты не видела моего сына?
– Может, он там, – показываю я на шкафчик под замком. Трясу его, но тот не открывается. Это даже не дерево, а дешевое ДСП. – Посмотрим?
Марсия энергично кивает. Мы водим пальцами по двери, пока не ухватываемся, чтобы потянуть. В Марсии чувствуется новая сила, сияние в глазах. Мы все тянем и тянем.
– Давай сильнее, – мне стыдно, что я внушила ей веру, но еще немного усилий и – хрясь – винты выдергиваются из петель. Навесной замок остается на ручке, но сама дверца свободно болтается, больше не прикрепленная к шкафу.
– Нет… Тут никаких мальчиков.
Зато есть тетрадь Сайласа. Его отвратительный гримуар. Переплет сморщился с тех пор, как я видела его в последний раз. Я гоню мысли о грибной кожице и поднимаюсь наверх, в свою…
детскую
…комнату. Я соорудила себе гнездышко, сорвав розовый утеплитель со стены шкафа и устелив им пол. Там мягко. Я сворачиваюсь калачиком и листаю тетрадь.
Чего я ищу? Там нет никаких стихов. Никаких коротких рассказов. Никаких записей, которые открыли бы доступ к его разуму. Это почерк Сайласа, но я едва могу разобрать нацарапанные молитвы и рецепты. Заклинания. Несколько набросанных символов теперь нарисованы на стенах дома. Это не тетрадь здорового человека. Это разглагольствования сумасшедшего. Наркомана.
Щель в стене шкафа достаточно широка, чтобы я смогла просунуть туда руку и положить тетрадку. Я чувствую, что разумнее будет ничего не говорить Тобиасу. Никто не узнает, что я спрятала тетрадь за…
Я слышу слабый скрежет по штукатурке.
В стенах что-то есть.
Наверное, мышь. Но по звуку крупнее. Белка? Как будто что-то тяжелое тащится по гипсокартону. Оно застряло?
Если я просуну руку в щель в стене и выдерну еще несколько клочков изоляции, то, наверное, все увижу. Я отрываю пушистую полоску, обнажая деревянную балку.
Скрежет стал громче. Изоляция пульсирует. Что-то давит на нее. Оно прямо там, что бы это ни было, только с другой стороны. Я засовываю руку до упора внутрь стены, вслепую отыскивая последний клочок изоляции.
Я чувствую, как оно касается кончиков моих пальцев. Достала. Пальцы сжимают изоляцию, и одним быстрым рывком я ее вытаскиваю. И тогда сразу же что-то соскальзывает и падает мне на руку. Я кричу, когда чувствую, как это – что бы это ни было – царапает мои костяшки пальцев, и поскорее пытаюсь отползти к себе в уголок, чтобы спрятаться. Оно мягкое, мясистое, почти как тесто. Не мех. На ощупь почти как… кукольная ножка?
 
Я отдергиваю руку, но не могу отпустить. Ухватившись за край гипсокартона, я тяну, пока штукатурка не крошится в руке, расширяя отверстие. Я просовываю голову внутрь и заглядываю так быстро, как только могу. Не позволяй этому уйти, не отпускай. Кусочки штукатурки сыплются на лицо. Я морщусь, когда крошки царапают роговицы, но на долю секунды в темном закутке, всего в нескольких футах от того места, где я лежу, клянусь, я вижу бледную ножку ребенка – малыша – прямо над своей головой. Когда он лезет глубже в темноту стены, то поворачивается.
Ребенок без глаз. Без носа. Его безгубый рот открывается, но не так, как обычно открывается рот с челюстью – там нет ни костей, ни суставов, – а так, как расслабляется сфинктер, обнажая полый грот в центре пустого лица. Малыш лает на меня, брызгая кремовой слюной, потом поворачивается и уползает обратно в темноту внутренностей дома.
  
Ку-ку
 
Тобиас отобрал у меня зажигалку после того, как я подожгла тетрадь Сайласа. Наверное, если я начала видеть ползущих детей в стене, то пора уже прекращать употреблять. Я подожгла костер прямо посреди…
детской
…из кусков изоляции. Розовая вата загорелась слишком быстро – я боялась, что она сгорит раньше, чем успеет поджечь книгу, но пламя охватило грибную кожицу. Губчатая мякоть пузырилась и трескалась на обложке, пузырясь и отслаиваясь. В дыму пахло паленой пробкой.
Клянусь, я никогда в жизни больше не съем ни одного гриба. Да буду я проклята.
Тобиас ворвался в комнату вместе с Адриано, и они сразу же начали тушить пламя.
– Что за хрень? – закричал Тобиас, как только понял, что я подожгла.
От тетрадки Сайласа почти ничего не осталось. Корешок уцелел, на нем сохранилось несколько сморщенных полосок грибкового переплета. Обгоревшие края загнулись назад, страницы прогрызены пламенем.
– О чем ты только думала? – Тобиас затоптал догорающие угли, взметнув в воздух последнюю струю пепла. – Ты так могла весь дом сжечь!
– Попробуй теперь сделать свои наркотики.
– Думаешь, мне все еще нужна эта тетрадка? Да я сам тетрадка, – Тобиас выхватил у меня из рук зажигалку Сайласа «РЕАБИЛИТАЦИЯ – ДЛЯ НЕУДАЧНИКОВ». – Я заберу твои игрушки, если ты не будешь вести себя…
Я плюнула ему в лицо.
Тобиас держал глаза закрытыми ровно до тех пор, как вытер щеку.
– Ладно. Больше никакого Призрака.
Тревога затопила мою грудь.
– Я… прости. Я не хотела.
Тобиас повернулся, чтобы уйти, Адриано следовал прямо за ним. Он больше меня не слушал.
– Пожалуйста, мне нужно увидеть… – дверь захлопнулась раньше, чем я успела сказать «Сайласа».
Типичная Эрин. Ее отправили в комнату без ужина.
Я все еще чувствовала дрожь в руке, знакомый зуд, пробирающий до костей. Я облажалась. Никакого Призрака – значит никакого Сайласа… Что есть дом с привидениями без привидений? Лишь пустая оболочка. Внезапно внутри будто все пусто. Тихо.
Шр-шр. Из-за стен доносился шорох.
Я не одна.
Младенец слепо выглядывал из потрескавшейся гипсокартонной стены, его черты были отшлифованы песком, как у кладбищенского херувима с почти стертым гранитным личиком. Это Шон? Сын Марсии? Она начала его представлять, а потом провалилась в кошмар? Что это за штука?
– Можешь выходить. Я тебя не обижу.
Пришлось какое-то время уговаривать, но безликий младенец медленно вылез из стены. Не успела я его остановить, как он запрыгнул мне на колени. Мягкое нечто уютно устроилось у меня между ног, как лысая кошка, и мне пришлось побороть инстинкт самосохранения – здравомыслия, – чтобы не швырнуть его в стену и не убежать подальше.
Оно замурлыкало. Пухлые, губчатые конечности отходили от толстенького туловища, как клубневидные корни, и обхватывали мое левое бедро. Он потерся щекой. Существо почему-то улыбнулось. Я не поняла то чувство, которое меня охватило. Что-то вроде родительской любви, но я не знаю, каково оно. Я понимала лишь то, что не боялась. Больше нет. Кто мог бояться этой малютки? Оно перевернулось на спину, обнажив живот без пупка. Ему надо почесать животик?