Котенок (СИ)

— Ты снова за старое? Я не ребе…
— Нок, — докончил он. — Еще какой ребенок. Взрослая женщина не признается мужчине в любви вот так. Да и вообще, нельзя это делать первой.
Его нравоучительный тон сумел проникнуть в самую глубину Кристининого сердечка и больно его уколоть. Девушке стало так обидно. Она открыла свои чувства, а он? Крис уже хотела оттолкнуть парня, но он лишь сильнее притянул ее к себе.
— Взрослая женщина дает мужчине возможность сказать это первому, — прошептал он, и Крис дернулась, не веря тому, что слышала.
— Так ты меня…
— Опять глупо, — Вит дернул малышку на себя и резко и легко вошел, ведь она опять была готова. Так быстро и для него. Влажная, узкая, горячая, крышесносящая. — Взрослая женщина не стала бы спрашивать мужчину, любит ли он ее. Мужчина должен сказать сам, когда поймет, что пришло время.
Это отказ? Снова он делает ей больно.
Получая свое, заставляя ее прогнуться, упереться руками в стену, проникая все глубже и чаще, Вит наслаждался своей властью над малышкой и совершенно не раскаивался, считая, что имеет на это право. Он знал, что обижает котенка, но не мог сказать ей всего, что чувствует. Не сейчас. К тому же, поступки ведь важнее!
— Котенок, — он вдруг стал нежным, а резкие движения стали плавными, — если бы я относился к тебе, как к простой девушке, не волновался бы так, не звонил твоим родителям…
Вит вышел из малышки и развернул ее к себе, опускаясь перед ней на колени, целуя ее плоский животик. Почему-то именно он так нравился Филатову.
— Если бы это была простая влюбленность, я бы отпустил. Забыл бы через какое-то время, но никогда бы не помчался к тебе…
И сейчас его признание стало совершенно не нужным. В конце концов, это всего лишь слова. Кристина запустила руку в его волосы, как любила это делать, а он сильнее прижался к своей девочке, словно дворовый пес, которого смогли приручить.
Этот август в Петербурге больше напоминал октябрь: нескончаемые дожди, пронизывающий до самых костей ветер и воздух по-осеннему морозный. Воды Невы, густые и черные, тревожно волновались, а гранитные набережные слабо отражали в своей мрачности свинцовое небо. Старый Исаакий, не выглядящий сейчас торжественно величественным, цинично одаривал прохожих надменной холодностью. Парадный Спас на Крови с грустью поглядывал, как облетает пока еще зеленая листва в Михайловской саду. Молодежь ушла с улиц, с грустью вспоминая долгие летние прогулки белыми ночами. Казалось на город опустился туман грусти, и только в одной из Питерских квартир радовались такой непогоде.
Когда за окном слякоть, так приятно быть в тепле, сидеть на кухне, освещенной желто-рыжей лампой, за накрытым столом и ждать, когда соизволит вскипеть чайник. Вот небольшой электрический прибор начитает важно пыхтеть, и девушка торопливо вскакивает с коленей возлюбленного, чтобы сделать им чаю. Простой пакетированный Гринфилд с бергамотом кажется таким вкусным, словно это не субпродукт с чайной плантации, спрятанный в небольшой бумажный пакетик, а настоящий листовой цейлонский, индийский или из Шри-Ланки. И дело, конечно, не в чае, а в ней. В том с какой любовью Кристина протягивает Виталику кружку — ту самую из которой он пил в детстве. И ему нестерпимо хочется сделать что-то в ответ, но что? Разве что поцеловать ее ручку, сказать, как он счастлив, и промолчать о том, что уже осознал для себя.
А где-то далеко, за пеленой другого мира, чертыхается Артем Крылов. Не послушали. Оба. Вот что теперь будет? Он же обидит котенка! Изменит ей! Бросит!
— А что если нет? — шепнул чей-то ангельский женский голосок.
— Как нет? Я же знаю Виталика! — возразил он.
— Уверен? — усмехнулась она и показала Теме кусочек чужого будущего. Он улыбнулся, и она взяла новоприбывшего за руку. — Пойдем, Крылов, не заставляй себя ждать.
— Это страшно? Я больше не увижу котенка, Вита, родителей? — засомневался он, боясь уйти в ту самую неизвестность, о которой столько говорят, но никто ничего не знает.
— Увидишь, когда время придет, — еще шире улыбнулась девушка и потянула Артема, — не скоро.