Пятничный я (СИ)

— Не знаю, — прохныкал Эйсон и вдруг потянулся к Яннису, ухватил его за волосы на затылке и притянул к своему лицу. — Но больше ни о чем, кроме члена в заднице, я думать не могу. Пытался о другом, и нет — не могу. Трахни меня, Яннис, а? Трахни, пожалуйста. Лучше ты, чем он, а он сказал… Он сказал, что я еще и просить буду. Драконовы боги! — Эйсон стиснул зубы, застонал и выгнулся, при этом по-прежнему крепко и больно удерживая Янниса за волосы.
— Не сходи с ума, Эйсон. Ты ж мне потом это не простишь никогда.
— Не прощу, — согласился Эйсон и зажмурился. — Потому и прошу — уйди.
И Яннис бы совершенно точно ушел, но во-первых, Эйсон теперь не только держал его за волосы, но и второй рукой обхватил за талию и притиснул к себе, а во-вторых, Яннис кое-что знал от Марики про то, что из себя представляет магический афродизиак, которым, судя по всему, и угостили этого дурака.
Как-то, когда он сидел у госпожи Марики, ей в дверь постучали. Магесса вышла в соседнюю комнату, и вскоре оттуда раздались рассерженные голоса. А после его рыжеволосая учительница вернулась к нему расстроенная и злая. Оказалось, что к ней пришел какой-то тип, который требовал приготовить ему магический афродизиак. Платил богато, но Марика все равно отказала.
— Почему? — спросил тогда Яннис.
— Потому что зло это. Если что-то пойдет не так, все может закончиться смертью.
— Как это? Ну полюбит тот, кому такое подмешают, совсем не того, кого полюбил бы без вмешательства магии. Ничего хорошего, конечно, но при чем здесь смерть?
— Дурень ты необразованный, — зло бросила тогда Марика. — Это ж не любовное зелье, про которое ты говоришь, это заговор на секс. Любовь как вспыхнула, так и пройдет. Она и в реальной жизни сама собой рано или поздно закончиться может. А тут другое. Человек под воздействием магического афродизиака становится буквально одержим. Невинная девица с восторгом ляжет под роту солдат, убежденный мужененавистник, если ему это велит тот, кто зелье дал, начнет подставлять зад всем, кто этого у него попросит. Но потом действие зелья закончится, и как жить дальше? Как принять то, что ты сам сотворил с собой?
— Молча, — буркнул Яннис, который, в бытность свою майором Иртеньевым, прошел через такое, что, как говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать. Одни тотальные зачистки чего стоили…
— Молча, — Марика покачала головой и села за стол. — Глупый ты еще от молодости, ничего в жизни не повидал, вот и судишь так легко, — Яннис хмыкнул, но по понятным причинам промолчал, а Марика продолжила: — Люди разные. И по-разному к таким вещам относятся. Кто-то напьется и забудет, а кто-то руки на себя наложит.
И вот теперь Яннис смотрел на своего горе-супруга и совершенно отчетливо понимал, почему пресветлая дора Фрейя советовала ему быть мудрым и деликатным… И что делать? Трахнуть, как Эйсон и просит, и тем самым навсегда поломать их возможные отношения в будущем? Или уйти и позволить этому бедолаге тут с ума сходить, а то так и помчаться искать удовлетворения с первым встречным? И так ведь сколько продержался! Не всякий сможет так долго. Марика говорила, что все действует сразу, как обухом по голове. И если приказ давшего зелье не исполнить сразу, то и действительно умереть можно. Мозги просто вскипят. Или что-то вроде инсульта долбанет.
«А он терпел и сидел рисовал… — думал Яннис с неожиданным теплом. — Меня рисовал… Мои руки, мою улыбку… Минет в моем исполнении, на который так обиделся… Глупый…»
Яннис подтянул себя ближе к лицу Эйсона и уставился в его зажмуренные глаза, размышляя. Делать это было трудно. И в первую очередь потому, что кровь уже давно отлила от мозга существенно ниже. И если голова еще пыталась искать варианты, то головка мечтала только о том, чтобы оказаться внутри жаркого тела Эйсона, о котором Яннис думал с того самого момента, как только увидел этого чудика с его невероятными по-детски доверчивыми и наивными глазами.
— Что он тебе сказал после того, как ты выпил с ним за компанию, а? Что ты должен сделать, чтобы соответствовать условиям заклинания, которое смешали с зельем? Вспоминай, глупая твоя башка!
— Он сказал… Мне стыдно, Яннис.
— Чего стыдно-то? Того, что поступил, как болван первостатейный? Ну тут уж ничего не поделаешь. Так что давай. Колись.
— Он… Он сначала спросил, как я себя чувствую.
— Заботливый, гнида. Ну?
— Потом стал вспоминать наше детство. Он… Понимаешь, Яннис… Мне было десять, а ему восемнадцать… И в общем, я ничего не понимал, а он… Отец как-то застал нас, когда он… В общем, потом Корису пришлось уехать…
— Он что — соблазнил тебя? — вновь наливаясь диким гневом, тихо спросил Яннис.
— Нет, — Эйсон закрутил головой, но глаз так и не открыл. — Он говорил, что боги что-то перепутали. Что это ему надо было быть старшим и наследником Дома, а мне сама судьба — быть младшим. И по характеру, и вообще…
— А младшие только для того и нужны, чтобы уметь ловко подставлять зад, — мрачно закончил за Эйсона Яннис. — Знакомая песня. Тогда чего ж ты обрадовался ему, как родному?
— Почему «как»? Он мой брат, мой единственный близкий родственник…
— Твои единственные близкие родственники — это Лута и Альф, Эйсон. Гнать его надо было поганой метлой, а ты его к себе повел картины показывать. Ему — картины!
Почему-то этот факт задевал особенно жестоко. Яннису казалось, что картины Эйсона, его мастерская — это что-то личное, почти интимное. И показать их чужому, злому человеку — хуже супружеской измены. Если о нем и о его нежданном муженьке вообще можно говорить с этой точки зрения. Ведь как можно изменить тому, с кем тебя ничего не связывает? Не рассматривать же в качестве клятв верности то, что вместо него сказал у алтаря дор Титус, чтоб ему в подаренном Яннисом горшке навеки жопой застрять. Ладно… Чего уж теперь… Теперь главное выпутаться из всего этого без больших потерь.
— Так что он тебе сказал?
— Сказал… Сказал, что теперь я запою по-иному… Что теперь не буду отбрыкиваться и нос воротить… Что сам буду просить, чтобы меня… поимели… в зад, потому что именно для этого я только и годен… Картинки малевать и задницу подставлять… А потом… После… всего… Сказал, что все-таки убьет.
Эйсон с каждым словом говорил все тише и тише. Но Яннис услышал все и обнял этого дурака, удобно улегшись ему щекой на грудь, прямо туда, где заходилось нервным стаккато сердце. Корис был слишком самоуверен, слава богу. Он не додумался кодировать Эйсона на себя лично, а лишь издевался над ним, рисуя общие перспективы. Значит, у Янниса получится… Вот только, как сам Эйсон после сможет жить с осознанием того, что лег под своего младшего мужа, будучи околдованным магическим афродизиаком?
— Ты из-за него так скверно к мужской любви относишься? Из-за того, что у тебя произошло с Корисом, когда ты сам был ребенком?
Эйсон кивнул и вдруг открыл глаза. И Яннис утонул в его взгляде. Никогда… Никогда он не думал, что все эти розовые сопли, все эти сюси-пуси, вся эта любовь-морковь приключится с ним. Нет, конечно в свое время он даже мечтал о чем-то таком. О том, что когда он станет совсем взрослым, и ему исполнится целых тринадцать или даже четырнадцать лет, то он встретит свою настоящую любовь на всю жизнь. И будет она в короткой модной юбке из вареной джинсы и с высоким хвостиком на затылке. Но после того, как ему исполнилось восемнадцать, мечтать о чем-то подобном он перестал. Во-первых, потому что женился, а во-вторых, потому, что в его жизнь пришла армия и война. И под напором этих обстоятельств действительно непреодолимой силы все романтические глупости подвыветрились и очень быстро. Какая на фиг любовь? К кому? К этой крикливой, вечно всем недовольной женщине? К Родине, блин? Даже Родину, хотя она и уродина, любить было проще.
Нет, иногда, особенно в очередной раз оказавшись на больничной койке после неудачно закончившейся для него операции, Александр Иртеньев все-таки думал о том, что было бы хорошо, если бы в его жизни появилась прелестная девушка, которая полюбила бы его просто так — «занизачто». И он бы ее полюбил в ответ. Или очень постарался полюбить… Но даже в эти моменты очевидной слабости майор Иртеньев обсмеял бы любого, кто заговорил бы с ним о любви с первого взгляда. А уж того, кто предположил бы, что эта самая его внезапная любовь будет иметь член между ног (между прочим, здоровенный!) и густую и колкую, если ее не сбривать ежедневно, щетину на лице, он бы и побить мог…