Время ацтеков

– Читай, – бросает он досье, но я его даже не открываю.
– Какой смысл отпираться? – спрашиваю я.
– Ну да, – кивает он.
– Ну и что мы будем делать с нашей не разрешимой пока проблемой? – спрашиваю его я.
Он улыбается, и луна, выползая из его рта, говорит:
– Разрешим ее.
И он решает ее. Правда решает.
– Пламп!!! – говорит он.
Но это позже. А сейчас он перекладывает пистолет в левую руку, а я не шевелюсь, и наливает нам еще.
– Твое здоровье, ацтек, бля, – говорит он.
– Ага, – говорю я.
– Сначала я хотел тебя сдать, – говорит он.
– Но это хлопотно, да и те две девки… – морщится он.
– Да и не хочу я, чтобы тебя судили и держали в дурдоме до конца жизни, слишком ты для этого хороший мужик, – неожиданно признается он.
– Солнце всегда изменяло ацтекам, – говорю я.
– Они веками убивали людей, а ведь всего-то и требовалось взять да и убить одного единственного изменника, Солнце, – говорю я.
– Вот тебя торкнуло! – смеется он.
– Возьми себя в руки, – просит он.
– Полиции не будет, обещаю, – обещает он.
Мы выпиваем, и я вижу, что над луной появляется слабое, но розоватое и все же видимое свечение. Не сразу, но до меня доходит, что это обещание. Луна обещает мне день. Что ж, вот-вот на небе появится солнце, которое сотни лет задабривали кровью, появится, чтобы исполнить свои обязательства.
– Ладно, оставим причины, – говорит он.
– Поговорим о деталях, – оживляется он.
– Почему самоубийство? – спрашивает он.
Я перевожу дух.
– Я любил Свету, – говорит он.
– Но обрадовался ее смерти, – признается он.
– Я подумал, вот здорово, вот выход из ситуации, она и от меня ушла, и никому не принадлежит, так что обе стороны удовлетворены, исключая Свету, конечно, – смеется он.
– Ее смерть меня устраивала, я это понял, – кается он.
– И вот эта-то моя подсознательная радость и стала, наверное, причиной того, что я не стал копать в ее самоубийстве очень уж сильно, – признается он.
– Хоть ты и маскировался, как мог, – признает он.
– Но, поверь, возьмись за тебя бригада из пяти оперов, двух палачей и трех аналитиков, да еще и сорока-пятидесяти патрульных и участковых для добычи улик, тебя бы раскололи, – уверяет он.
– Со всеми твоими сраными ацтеками, – кивает он.
– Так что можешь меня поблагодарить, – предлагает он.
– Спасибо, – говорю я, потому что луна кивает.
– Луна кивнула? – спрашивает он.
– У меня тоже крышу сносит, – жалуется он.
– В общем, – говорит он, – я спустил дело.
– И думал даже, что мы с тобой сблизимся, – делится он надеждами, – мне интересно было понять, что она в тебе нашла. Что это за человек, из-за которого она взяла пистолет, приставила к своей груди и выстрелила.
– И не нашел ответа, – признается он.
– Разве что ответ в том, что вы отлично трахались, но если это ответ, то я не желаю таких ответов, – поджимает он губы.
– Это не ответ, – утешаю его я.
– Знаешь, как иногда бывает, – делюсь я, – с одной ты чемпион, а с другой – улучшенная версия бревна, причем именно ты, а не твоя лучшая часть.
– Это все зависит от другого, – говорю я.
– От влечения, – объясняю я.
– Вот как? – говорит он.
– Ага, – говорю я, а он говорит:
– Пламп!!!
Вернее, это говорит его мужественный накачанный живот, и легавый, согнувшись, охает, а я выкручиваю ему руку и рву пистолет.
– Ох, – говорит он, свернувшись на полу.
– Я хотел в сердце, – говорит он.
– Как она, – пытается дышать он.
– Добей меня, – просит он.
– Спасибо, что пытался спасти, – шепчет он.
– Но я правда не хочу жить, – признается он.
– Зачем ты это сделал? – спрашиваю я.
– Без нее я все равно мертвый, – цедит он слова с кровью.
– Света, – зовет он и плачет.
Покачав головой, я сдвигаю в центр кухни стол и потихонечку взгромождаю на него легавого. Расстегиваю рубашку. Выглядит неаппетитно. Накидываю ему на живот скатерть и сажусь в угол. Я стараюсь двигаться аккуратно. Мне не хочется причинять ему боль.
 
– Мне жаль, что так получилось, – говорю я.
– Я сам виноват, – говорит он.
– Я о Свете, – говорю я.
– Ты маньяк? – спрашивает он.
– Разве я похож? – спрашиваю я в ответ.
– Нет, – с надеждой выдыхает он.
– Я не маньяк, – говорю я.
– Кстати, я боюсь не успеть, – говорит он, и по его болтливости я понимаю, что ранение самое что ни на есть смертельное, – поэтому извини.
– Я прерву, – хрипит он.
– Валяй, – киваю я.
– Я потрахивал Женю, – говорит он.
– Прости, – говорит он.
– Я уверен, вы разберетесь. Этого никто, кроме нас, не знал, – шепчет он. – Я думаю, мы, как мужчины, должны были и это выяснить.
– С год, – говорит он.
– Фактически с того дня, как она стала с тобой жить, – сообщает он.
– И знаешь, ей-богу, именно с ней я и понял то, о чем ты мне говорил, – улыбается он через силу.
– Ну, когда с одной ты так себе, а с другой чемпион, – выдыхает он и долго собирает воздух.
– С Женей я был чемпион, – говорит он.
– Пленки в спальне, – признается он.
– Знаешь, и это тоже помирило меня с тобой, – объясняет он, – только это не месть, просто я понял, что значит классный секс с женщиной, которую не любишь. Я понял, почему ты не захотел быть со Светой.
– Ага, – говорю я.
Кладу пистолет в буфет и подкладываю ему под голову подушечку, которую приношу из спальни через несколько минут, посмотрев пленки.
– Знаешь, иногда бывают женщины, которых трудно бросить, – говорю я. – Истерички, внушаемые, легко заводятся, убеждают себя, что ты обязан с ними быть, и преследуют тебя годами. Ну, телки из тех, что плещут в лицо твоей новой подружке серную кислоту.
– Да, – кряхтит он.
– Света была из этой породы, – говорю я.
– Лучший способ от нее избавиться, подумал я, – делюсь я с легавым, – и показался мне этот. Подсунуть ей какие-нибудь фото измены. Чтоб она рассвирепела и все закончилось.
– Но твоя жена оказалась баба с характером, – качаю я головой.
– Взяла да и убила себя, – пожимаю я плечами.
– А дальше, – говорю я, – мне пришлось лишь успевать за течением, потому что от меня уже ничего не зависело. Ни-че-го.
– Подружка, чьи фото с тобой подсунули, то есть ты подсунул? – спрашивает он.
– Ты мог узнать, что это я их спер, – говорю я.
– Священник? – спрашивает он.
– Ты будешь смеяться, – говорю я, – но я католик и выболтал ему все на исповеди.
Он смеется, содрогаясь от боли.
– Но почему так… жестоко? – шепчет он.
– Ну, это же маньяк убил, мать его, – улыбаюсь я.
– Ты же сам мне при первой нашей встрече сказал, что это маньяк какой-то подложил пленки, – напоминаю я.
– Это была версия, – по слогам хрипит он.
– Ну я ее и воспринял, – говорю я.
– Вот и пришлось грохнуть священника, как и полагается маньяку, – сожалею я.
– А не как хотелось бы, культурно и без шума, бля, – говорю я.
– Я даже дневник за этого маньяка стал вести, – говорю я.
– Чтоб, если что, подложить кому-нибудь, – улыбаюсь я.
– А почерк? – спрашивает он.
– Мы живем в эру компьютеров, – напоминаю я.
– Кстати, автором будешь ты, – сообщаю я.
– Если не выкарабкаешься, – говорю я.
– Разумно, – кивает он слегка, – вали все на мертвых.
– Ага, – говорю я.
– Милый, – говорит он.
Мы смеемся.
– Давай-ка покажи пузо, – говорю я.
– Брось, – шепчет он, – в домашних условиях такую рану не зашить и пулю не вынуть.
– Забавно, – говорю я.
– Что? – спрашивает он.
Я объясняю. Снимаешь себя с телкой, чтобы подсунуть пару фоток ревнивой любовнице, чтобы она от тебя свалила, а та берет да и устраивает выстрел в сердце. Ты, чтобы ревнивый легавый, ее муж, тебя не прибил, переводишь стрелки на какого-то парня, и легавый верит в этого парня. И ты, чтобы все это выглядело убедительно, время от времени делаешь то, что этот парень должен делать. В результате из обычной сорной любовной истории произрастает куст трупов. Легавый соглашается. Луна хихикает.