Остров мертвых. Умереть в Италбаре
Марлинг принес мне корни глиттена, когда показалась слабая ложная заря, посидел еще немного, а затем мы занялись последними приготовлениями.
Где-то три часа спустя я вызвал слуг и приказал им нанять плакальщиков и отправить кого-нибудь в горы, чтобы открыть фамильный склеп. Воспользовавшись аппаратурой Марлинга, я отправил формальные послания остальным двадцати пяти живущим Именам, а также тем его друзьям, знакомым и родственникам, которых он просил пригласить на погребение. Потом я подготовил древнее и темно-зеленое тело, которое он носил, спустился в кухню, позавтракал, зажег сигарету, прошелся вдоль прозрачного моря, в котором снова вспарывали горизонт фиолетовые и желтые паруса, отыскал небольшое приливное озерцо, уселся рядом с ним и стал курить.
Я онемел. Так проще всего это описать. Я уже бывал там – в том месте, откуда только что вернулся, – и, как и прежде, когда я вышел оттуда, душа моя была покрыта не поддающимися расшифровке письменами. Теперь мне хотелось снова испытать печаль или страх – что угодно. Но я не чувствовал ничего, даже злости. Она придет позже, я это знал; но в тот момент я был для нее слишком молод или слишком стар.
Почему вокруг меня расцветал такой яркий день, а море так искрилось передо мной? Почему соленый и приятный воздух обжигал меня изнутри, а крики лесной живности лились в мои уши, подобно музыке? Природа не так сочувственна, как хотели бы убедить вас поэты. Лишь других разумных существ иногда может озаботить то, что вы захлопнули свои двери и больше их не открываете. Я останусь в Мегапее на Мегапее на Мегапее, и буду слушать литанию Лоримеля Многорукого, пока мелодия тысячелетних флейт будет укрывать ее, точно ткань – статую. А потом Шимбо вновь поднимется в горы, в одной процессии с остальными, и я, Фрэнсис Сэндоу, увижу, как откроется пещера и закроется серый, угольный, черный склеп. Я проведу здесь еще несколько дней, помогая разобраться с делами своего наставника, а потом отправлюсь в собственный путь. А если он закончится так же – что ж, такова жизнь.
Хватит ночных мыслей в середине утра. Я поднялся и вернулся в башню, чтобы ждать.
В последующие дни Шимбо вновь ходил по земле. Я помню гром, словно во сне. Гром, и флейты, и пламенные иероглифы молний выше гор, ниже туч. На этот раз Природа рыдала, ведь Шимбо бил в колокол. Я помню серо-зеленую процессию, которая змеилась сквозь лес, пока не достигла того места, где кончались деревья, а земля сменялась камнем. Идя следом за скрипящей повозкой, в головном уборе носителя Имени, в опаленной накидке скорбящего на плечах, я нес в руках маску Лоримеля с черной повязкой на глазах. Больше его свет не будет зажигаться в храмах, до тех пор, пока его Именем не нарекут другого. Но я знал, что на мгновение он вспыхнул в каждом храме Вселенной в момент кончины Марлинга. А потом закрылась последняя дверь, серая, угольная, черная. Странный сон, не правда ли?
Когда все закончилось, я заперся в башне на неделю, как от меня и ожидалось. Я постился, и мысли мои принадлежали только мне. В это время с Покоя переслали сообщение от Единого регистрационного центра. Я не читал его, пока неделя не подошла к концу, а когда прочитал, то узнал, что Иллирией теперь владеет Строительная компания Грина.
Еще до заката я убедился, что за вывеской «Строительной компании Грина» скрывается Грингрин-тарл, некогда живший в Дилпее, бывший ученик Дайгрена из Дилпея, носившего имя Клайса, Изо Рта Которого Исходят Радуги. Я связался с Дайгреном и договорился встретиться с ним на следующий день. Потом я закончил пост и проспал долгое, долгое время. Не помню, чтобы мне что-то снилось.
* * *Малисти не обнаружил на Дрисколле никого и ничего. Дайгрен из Дилпея почти ничем не смог мне помочь, поскольку не виделся с бывшим учеником уже несколько веков. Он намекнул, что готовит для Грингрина сюрприз на случай, если тот когда-нибудь вернется на Мегапей. Я задался вопросом, взаимны ли эти чувства и планы.
Впрочем, все это больше не имело значения. Мое время на Мегапее подошло к концу.
Я поднял «Модель Т» в небо и летел, пока время и расстояние не закончились на какое-то время и расстояние. А потом полетел дальше.
* * *Я принял обезболивающее, разрезал средний палец левой руки, имплантировал в него лазерный кристалл и несколько пьезоэлектрических элементов, закрыл разрез и четыре часа продержал руку в заживляющем блоке. Шрама не осталось. Решись я это использовать, мне было бы чертовски больно, и я лишился бы куска кожи, однако если бы я выставил этот палец, согнул остальные и повернул ладонь кверху, вырвавшийся из него луч развалил бы гранитную плиту толщиной в два фута. Я упаковал пайки, медикаменты, еду и корни глиттена в легкий рюкзак, который поставил рядом с люком. В компасе и картах я, конечно же, не нуждался, а вот спички, кисею, карманный фонарик и очки ночного видения прихватить с собой стоило. Я еще раз мысленно перебрал все, о чем только смог вспомнить, включая свои планы.
Я решил не садиться на «Модели Т», а оставить ее на орбите и спуститься на дрейф-санях, в которых не было ни грамма металла. Я дал себе неделю пребывания на Иллирии. По истечении ее «Модель Т», согласно моей инструкции, должна была спуститься и зависнуть над самым заметным колодцем силы – и после этого возвращаться ежедневно.
Я спал, я ел. Я ждал, я ненавидел.
И вот настал день, когда я услышал гудение, перешедшее в свист. Потом – тишина. Звезды взвихрились огненным снегом и застыли вокруг меня. Впереди зависла одна, самая яркая.
Я отыскал Иллирию и полетел ей навстречу.
Пару жизней – или дней – спустя я увидел ее: маленькую зеленую планету-опал с мерцающими морями и бесчисленными заливами, бухтами, лагунами, фьордами; с пышной растительностью на трех тропических континентах, прохладными лесами и множеством озер на четырех среднеширотных; усеянную холмами, но лишенную высоких гор; с девятью пустыньками – для разнообразия; с одной горбатой рекой длиной с половину Миссисипи; с системой океанических течений, которой я очень гордился; а также с пятисотмильным перешейком/горным хребтом, который я поднял между двумя континентами просто потому, что геологи ненавидят их так же сильно, как любят антропологи. Я видел, как рядом с экватором сформировался штормовой циклон, сместился к северу, пролил свое мокрое бремя над океаном. Одна за другой, по мере того как я подлетал ближе, три луны – Флопсус, Мопсус и Пушинус [2] – частично заслоняли планету.
Я пустил «Модель Т» по широкой эллиптической орбите, проходившей за самой дальней луной и, как я надеялся, за пределами досягаемости любых средств обнаружения. После чего занялся подготовкой спусков – своего изначального и позднейших, которые кораблю предстояло совершать самостоятельно.
Потом я проверил текущее положение, поставил будильник и лег спать.
Проснувшись, я посетил гальюн, осмотрел дрейф-сани, перебрал экипировку. Принял ультразвуковой душ, надел черную рубашку и штаны из водоотталкивающего синтетического материала, название которого никак не могу запомнить, хоть и владею компанией-производителем. Натянул ботинки, которые называю армейскими, хотя теперь все вокруг зовут их походными, и заправил в них штаны. Потом застегнул мягкий кожаный ремень на черную разъемную пряжку, способную превратиться в две рукояти для удавки, вырванной из центрального шва. К ремню прицепил кобуру для лазерного пистолета, чтобы тот всегда был у правого бедра, сзади повесил ряд маленьких гранат. На шею надел медальон с плюнь-бомбой, а на правое запястье – часы, настроенные на время Иллирии и способные испускать пара-газ на девять часов, если потянуть за головку. В карманы отправились носовой платок, расческа и останки тысячелетней кроличьей лапки. Я был готов.
Но мне пришлось подождать. Я хотел спуститься ночью – легко, как тополиный пух, только черный, – на континент Роскошь и приземлиться не ближе, чем в сотне, и не дальше, чем в трех сотнях миль от моей цели.