Очаровательная сумасбродка

Колин резко повернулся к ней, его страх превратился в гнев.
— Ты хочешь сказать, что колики внезапно поразили весь табун? Это не просто боль в животе, все дело в испорченном корме. Это или яд, или, возможно, паразиты. А если дело в этом, то ни прогулки, ни вазелиновое масло не помогут.
Раздосадованная его резким тоном, Холли отступила на шаг назад. Но не опустила голову, не отвела глаза.
— Я еду с тобой, — заявила она.
От этих ее слов Колин испытал огромное облегчение, словно одно ее присутствие рядом с ним поможет вылечить лошадей от любой болезни. Ему хотелось быть рядом с ней, обнимать ее, пустить в свой мир ее искреннюю веру и безоговорочную отвагу. Но все это только слова. Она не может ему помочь; а он может лишь увлечь ее за собой в болотную трясину.
— Нет, — решительно сказал Колин. — Я хочу, чтобы ты осталась здесь, с бабушкой, как мы договорились.
— Я согласилась лишь на то, что ты уедешь искать жеребца, — возразила Холли. — Но теперь, когда ты возвращаешься в Мастерфилд-Парк, я не вижу причин не поехать с тобой, чтобы вернуться к сестрам. Я могу быть нужна Айви, к тому же, возможно… я помогу тебе с лечением лошадей.
Опять пустые надежды. Колин рассердился еще больше.
— Ты что, ветеринар?
Решимость на ее лице погасла.
— Нет, но я…
— Тогда ты не сможешь помочь! — отрезал Колин.
Холли оглянулась через плечо на приближающийся портшез. Бабушка Колина взмахом руки показала лакеям, чтобы они быстрее шли в конюшенный двор. Пока она не могла услышать ее слова, Холли прошептала:
— Ты забыл про королеву? Мне уже пора отчитаться перед ее величеством. Она имеет право знать, что ее жеребца не могут найти.
— Ты собираешься сказать ей правду?
— Нет, — помолчав, ответила Холли, и он смог вдохнуть полной грудью, словно только что родился и это был его первый вдох.
Громадное облегчение охватило его, напряжение стало уходить, плечи расслабились, легкая тошнота прошла.
— Спасибо. — Он увидел, что лакеи уже вносят портшез через ворота, ведущие в конюшню. — Но что ты скажешь ее величеству? — быстро спросил он. — Я не хочу, чтобы ты лгала ради меня. Если дело дойдет до этого…
— Ничего другого не остается, — перебила его шепотом Холли. — Я солгу ради тебя, но не только ради тебя — я защищу жеребца. Если ты когда-нибудь найдешь Гордость Принца, ты должен вернуть его в табун. Теперь я тоже это понимаю.
— Господи…
Колин почувствовал резкую боль в груди.
— И я поеду с тобой, — беспрекословным тоном заявила Холли.
Может ли он признаться ей, что этого ему хочется больше всего на свете? С другой стороны, как он выдержит дорогу до Мастерфилд-Парка, если она будет сидеть рядом? Он уже скомпрометировал ее. Неужели он окончательно превратится в шантажиста и продолжит делать это, зная, что не сможет предложить ей большего? Колин покачал головой.
— Это будет не ленивая трех- или четырехдневная прогулка, — сказал он твердо. — Отдохнуть не придется — я буду гнать лошадей без остановки и останавливаться лишь для того, чтобы сменить их.
В этот момент герцогиня оказалась рядом с ними, она сделала знак лакеям остановить портшез, но не ставить его на землю. В результате ее глаза оказались на одном уровне с глазами Колина.
— Я правильно расслышала: ты хочешь уехать в Мастерфилд-Парк, оставив мисс Сазерленд здесь?
— Я решил, что так будет лучше для ее удобства и твоей безопасности, бабушка. Крестьяне…
— Я сама решу, что лучше для моей безопасности, молодой человек! К вашему сведению, деревенские жители меня ничуть не пугают. Все их слова — пустые угрозы. А что касается мисс Сазерленд, она должна вернуться в Мастерфилд-Парк с тобой.
Презрительно фыркнув, она сложила рука на груди.
— Но я бы чувствовал себя лучше, если бы…
— Колин… — Пальцы Холли дотронулись до его руки. — Если ее светлость хочет, чтобы я уехала, мы не должны спорить.
— О, моя дорогая, ты неправильно меня поняла, — вмешалась герцогиня. Потянувшись к Холли, она взяла ее за руку. — Дело вовсе не в том, что я хочу, чтобы ты уехала отсюда, поверь. Напротив, больше всего на свете мне бы хотелось, чтобы ты осталась здесь. Однако тебе надо ехать.
 
— Я не понимаю вас, ваша светлость.
— Поймешь со временем, — заверила ее герцогиня.
И загадочно улыбнулась.
Не прошло и часа, как они с Холли уже неслись по дороге, ведущей на восток. Управление экипажем и четверкой лошадей Колин доверил умелым рукам Дугласа, лучшего кучера Бриарвью. Джошуа останется в Девоншире, чтобы отдохнуть после утомительной поездки, а потом он спокойно поедет назад в Мастерфилд-Парк.
Колин изо всех сил старался оставаться в своем углу обитого бархатом сиденья, прижав спину к подушкам и положив руки на колени. А ведь как просто — слишком просто! — было бы заключить Холли в объятия и позволить рукам проникнуть под подол ее амазонки, в которой она отправилась в путь.
Как просто отдаться своим желаниям в полутьме уютного экипажа! Когда дерево в лесу падает, этого никто не слышит… Так, может, и Холли не окажется погубленной, если этого никто не увидит? И некому будет сплетничать?
Как просто найти ответы на эти вопросы, которые понравились бы ему. Увы, от этого они правдой не станут.
Колин крепче сжал руки. Плохо уже то, что они приедут в Мастерфилд-Парк вместе — как парочка любовников, которыми они уже почти стали. Колин покосился на Холли, обвел взором линию ее профиля. Она сидела, свободно сложив руки на коленях, ее тело покачивалось в такт движению кареты.
— Что имела в виду бабушка, когда сказала, что твое место больше не в Бриарвью? — спросил он.
— Вообще-то я точно не знаю. Сначала я подумала, что она на меня сердится и хочет, чтобы я поскорее уехала домой. — Холли задумчиво улыбнулась. — Но твоя бабушка определенно уверена в том, что все закончится хорошо и что мое возвращение в Мастерфилд-Парк поможет делу.
— Ты веришь в то, что это так?
Она пожала плечами.
— Бабушка — идеалистка, — промолвил Колин.
Ему вдруг показалось, будто он получил удар в грудь, и он испытал острую боль, вызванную отчасти угрызениями совести, отчасти — гневом на то, что его мать и бабушка вынуждены были терпеть мужей, пресекающих каждую их попытку привлечь счастье в семейство Эшуортов. За свою боль они получали лишь насмешки и неуважение, к которым примешивалась изрядная доля жестоких пьяных выходок. Возможно, именно в этом состоит правда о семейном проклятии, и речь идет вовсе не об отвергнутой кельтской принцессе, а о наследственном жестоком обращении, страсть к которому передавалась из поколения в поколение, от одного презренного человека к другому.
Ему удалось не унаследовать эту страсть, потому что он в буквальном смысле этого слова сбежал из дома — в академию, где с головой погрузился в науку, где непоколебимость логики брала верх над чувствами и абсурдностью. Жизнь в Кембридже спасла его.
Спасла ради чего? Как ни крути, он был и остается сыном Тадцеуса Эшуорта.
Положив ногу на ногу, Колин съехал на сиденье чуть вниз и откинул голову на подушку.
Его рука потянулась к ней, прежде чем он успел осознать, что делает. Он погладил ее щеку, прикоснулся к едва заметной царапине на подушечке пальца. И неожиданно спросил:
— Ты все еще веришь в меня?
Холли медлила с ответом, и внутри у него все замерло. Потому что теперь все, чем он в себе гордился, его уравновешенность, сдержанность — все это зависело от ее ответа. Увы, наука вовсе не спасла его.
Зато когда она ответила, ее произнесенное шепотом «да» возродило его так, как не возродило бы ничто другое. Колин подвинулся ближе к ней, и уже через мгновение она оказалась в его объятиях, их губы встретились, дыхание смешалось. Его страсть тут же проснулась, его сердце открылось чувству, которое окутало все его существо и заставило произнести нежданные слова, которые проскользнули с его губ прямо в солоноватую сладость ее рта: