Аут. Роман воспитания
Документами были так называемые Идентификационные карточки, которые режим выдавал иностранцам. В них значилось, что четверо из наших пленников – преподаватели, а двое работают в Экономическом представительстве СССР, без указания профессий. Эти двое были шоферами.
Я внимательно просматривал каждую карточку, прямо как заправский сержант из полицейских фильмов, и передавал их Роберту.
Всех фамилий, разумеется, я не запомнил, но отца – конечно же: Sipov. Egor I. Sipov, professor. Data de nasci-mento: 06.11.1954. Local de nascimento: Leningrado. Nacionalidade: russo14.
– Fine15, – я приказал вернуть документы.
И тут девочка разревелась – заорала так, что я вздрогнул, закричала: «Папа, папочка, они нас убьют, они нас убьют!!!»
Сипов гладил ее по светлой головке, а остальные страдальчески молчали, только у худенького шофера ширилось пятно на штанах.
– Успокойте ее, скажите, что мы не собираемся никого убивать! – произнес я как мог спокойно.
– Не плачь, Оленька, не плачь, мы сейчас поедем, сейчас поедем к маме… – приговаривал Сипов, глядя, впрочем, на меня.
Не нравился мне его взгляд. Похожим образом глядел на меня пять лет назад следователь на Лубянке, перелистывая мое дело. Что-то неуловимо хитиновое было и в том кэгэбисте, и в этом Сипове. Именно хитиновое.
– Что же вы, с ребенком поехали! – укоризненно качал я головой. – Могли бы конвоя дождаться. Ведь конвой – два раза в неделю ходит. Или вертолетом…
– Да вот не дождались, – ответил он. – На работу спешили, думали – пронесет…
– А не пронесло, не пронесло… It’s not passed, not passed… He знаю даже, что с вами теперь делать, – я морщился, девочка не переставая орала уже бессвязно. Хотелось ее придушить.
– Роберту, – скомандовал я. – Обыщите машину. Деньги, документы, провизию и оружие – все забрать.
– Слушаюсь, команданте! – отчеканил Роберту.
Он вообще смешной, этот Роберту, этакий негритянский мачо, всегда подтянутый, даже штаны, бесформенные камуфляжные штаны его были ловко заужены (это я как профессиональный портной говорю) и аппетитно обтягивали его аккуратную задницу.
– А вы, сеньор Сипов, распорядитесь, чтобы поменяли колесо на машине. Одну машину мы у вас заберем, поедете на другой. Поместитесь?
– Разумеется, майор.
Девочка стала успокаиваться, всхлипывала, утираясь панамкой – трогательной такой панамкой, из тех, без которых советские мамаши не выпускали своих чад на солнце.
На обочине тем временем выросла куча барахла – пара бутылок виски, пакет с виноградом, несколько пачек печенья, ящик пива, ящик coca-cola, связка бананов. Я бегло просматривал бумаги, которые извлекли мои бойцы из сумок советских – ничего интересного: учебные планы, газеты (в основном «Советский спорт» и «Комсомолка»), два детектива, стишки Агнии Барто, записная книжка… Наконец, взял стопку бумаги – полторы сотни почти слепых ксероксов, извлеченных из сумки Сипова. Заголовок там стоял несколько странный «Социально-политическое положение Южно-Африканской Республики. 1980–1985 годы. Перевод с английского». Полистал, почти на каждой странице заметил отчеркнутые карандашом абзацы.
– Что это? Зачем? – спросил Сипова.
– А… Это… – вяло махнул он рукой. – Вы вряд ли поймете… Советские граждане, где бы они ни работали, всегда должны быть в курсе того, что их окружает. Мы раз в неделю проводим так называемую «политинформацию», лекцию для своих сотрудников. Рассказываем, что происходит в мире. По очереди. Вам не понять, – повторил Сипов.
– Попробую разобраться, – сказал я важно и положил бумаги в общую кучу.
Потом поднял пачку печенья, отодрал пару банок coca-cola из коробки, протянул девочке:
– Бери! Дорога длинная. Как ее зовут? – прикинулся.
– Оля.
– Как-как?
– О-л-я.
– Возьми, Олья!
Мария! Маша! Машенька! Я повернулся на другой бок и в полумраке увидел полоску света, пробивавшуюся из ванной комнаты. Она здесь, здесь!
Зажмурился, чтобы полнее ощутить сладкую истому в каждой клеточке тела. Сейчас мы спустимся на завтрак, а потом пойдем «рука об руку» к лагуне. Возьмем лодку. Вчера я заприметил на берегу маленькую – два человека только и поместятся. И поплывем мы по залитой солнцем воде к океану. Я уже мечтал об этом в своем полусне, и вдруг внезапный кошмар, – будто Мария ушла, уехала, пока я лежу и смотрю свои розовые, как перья фламинго, грезы, – пробудил меня.
Нет, не ушла, она здесь, она стоит под струйками душа, и вода стекает по ее бархатной, как ночь, коже.
Она вышла, я наблюдал за ней, прикрыв глаза, не выдавая того, что проснулся. Полотенце обвязано вокруг груди и бедер, чуть топорщилось на месте ее чудной негритянской попки.
Подошла к столику, надела лежавшие на нем колечки и кулон – золотое солнце с восемью лучами. Посмотрела в мою сторону, улыбнулась, улыбнулась, радость моя! И я раскрыл глаза и протянул к ней руки. Она шагнула ко мне, хрипловатое «Bom dia, глеи amor!», и полотенце упало с ее груди.
Я обнимал ее и не мог наобниматься, я целовал ее и не мог нацеловаться: ее грудь, ее попку, ее теплые губы, ее киску – нежную, розовую, ее ладони, ее спину, каждый сантиметр ее черного, жгучего, пахнущего солнцем и кокосовым маслом тела.
Спустя час мы спустились в бар. Гостиница была почти пустой – только семейная португальская пара, каким-то образом добравшаяся сюда из столицы, и мужчина индийской наружности, коммерсант, судя по всему. Да и городок выглядел пустоватым, хотя война его не коснулась. И то: попасть сюда было делом затруднительным. От столицы – две с половиной сотни километров, но не доехать – стреляют. Можно ехать с севера, из Мукумбуры, но дорога в два раза длиннее и в десять раз хуже, не уложиться и в двое суток, чтобы попасть в это райское местечко.
Мбота сказал свое слово. Когда я вернулся на базу и доложил Даламе о двух советских «уазиках», остановленных моими бойцами, и о том, что я, как и полагалось, отпустил задержанных, командующий принял это известие спокойно – после бесполезного пленения советских геологов пленение советских метеорологов выглядело еще бесполезнее. Потом я доложил о потерях, и это все решило.
– И что в итоге?! – воскликнул Мбота, завершая свой монотонный, как заговор колдуна-мканки, спич на заседании штаба. – То, что команданте Бен за время своего патрулирования не добился никаких результатов. Больше того, его отряд потерял двадцать одного бойца убитыми, четырнадцать ранеными и восемь пленными! В активе – два автомобиля, три десятка стволов и тринадцать уничтоженных солдат режима…
– Полковник Мбота прав, – согласился Далама. – Я думаю, что команданте Бен лучше проявит себя в других, не в полевых условиях… Я подумаю, я буду думать.
Все удовлетворенно кивнули.
Это было справедливо. Почти четверть своего отряда я потерял всего за одну ночь, как раз после встречи с советскими метеорологами. Как я понял позже – это не было случайностью.
Отпустив метеорологов, мы погрузились в другой «уазик» и поехали прямиком через саванну – в получасе езды к океану стояла деревенька, в которой мы решили заночевать. Остальные бойцы, в операции на дороге участия не принимавшие, эту деревеньку – хижин в тридцать – уже заняли. Жители отнеслись к нам вроде бы спокойно, без радушия, конечно, но вполне сносно, тем более что с собой бойцы принесли пару импал, подстреленных по дороге. Но я чуял: что-то не так. Обычно крестьяне относились к нам с гораздо большей опаской – прятались, старались не попадаться на глаза, даже вездесущие дети куда-то девались. А тут – женщины преспокойно продолжали ковыряться на своих шамбах – так назывались чахлые угодья, а мужчины безропотно отдавали все, что мы просили (вообще-то крестьяне прятали свои припасы, чуть завидев партизан).
Ночь спустилась стремительно. Вот к чему я никак не мог привыкнуть после долгой жизни в северных широтах с долгими сумерками – к падению ночи. Я распорядился Роберту выставить посты вокруг деревни и ушел спать в пустующую хижину, ветхую, с проплешинами в тростниковых стенах.